Джулия Джонс - Чародей и Дурак (Книга Слов - 3)

И когда он уже собрался перерезать парню горло, вбежала Мелли с фонарем.

За этот свет и за ее крик он вечно должен благодарить ее. Мало того что Мелли послала к нему Хвата с письмом Бевлина - она не дала свершиться великой беде. Теперь Таул и юноша связаны накрепко - и Мелли тоже связывает их.

Отпустив руку юноши, Таул повернулся к Мелли. Она побледнела, и фонарь дрожал в ее руке.

- Я знала, что ты вернешься, - сказала она.

Эти слова, произнесенные ясно и твердо, были самыми прекрасными из всех слышанных Таулом. Эта чудесная смелая женщина верит в него. Все вдруг утратило смысл, кроме ее тепла. Он бросился к ней и заключил ее в объятия. Все преобразилось, и мир ныне дышал светом, радостью и надеждой. Этот новый мир требовал правды.

- Я люблю тебя, - прошептал Таул в темные волосы Мелли. - Я вернулся затем, чтобы сказать тебе это.

- Я тоже люблю тебя, - ответила она.

Его сердце едва вы несло это. Сначала прощение Бевлина, потом поединок с человеком, которого Таул искал многие годы, а теперь Мелли. Taк крепко прижал ее к себе. Она была здесь, живая и прекрасная ему не верилось, что она принадлежит ему.

Наконец Мелли высвободилась и спросила:

- Что такое произошло между вами?

Таул подозревал, что Мелли уже и так все знает.

- Я нашел того, кого искал.

Джек смотрел на них с непроницаемым лицом.

- Джека, - кивнула Мелли. - Вчера он спас мне жизнь, а полгода назад освободил из темницы Баралиса, а еще раньше прогнал разбойника, который напал на меня у большой дороги.

Мелли протянула руку, Джек взял ее и поднес к губам.

- А ты, - сказал он, глядя в глубокую синеву ее глаз, - вела меня, беспомощного, по лесу, хотя могла бы бросить.

Таул, глядя на Джека и Мелли, коснулся рукой их плеч. Он был рад, что они давно знают друг друга: ему казалось, что это правильно, что так и надо. Только их дружбы недоставало, чтобы замкнуть круг, и Таул принял ее всем сердцем. Джек, оберегавший Мелли в то время, когда Таул ее еще не знал, был как нежданный подарок судьбы. Этим он стал Таулу ближе, чем тот мог надеяться. Теперь они вместе будут печься о благе Мелли и ее ребенке.

- Таул, - тихо сказала Мелли, - у нас Грифт тяжело ранен.

Из них троих она легче всего освоилась с происшедшим и первая вспомнила о будничных заботах.

Таул встал на ящик, подтянулся за края люка и взял свой мешок, лежавший там.

- Пойдемте к нему.

В последующие часы Таул занимался только Грифтом. Он очистил его рану волшебной ореховой корой, прижег порванные сосуды, зашил рану и напоил больного отваром ивовой коры от лихорадки и воспаления. Потом втер в мускулы Грифта пригоршню жира и дал ему мерку браги вместо снотворного.

Когда он закончил, стало светать. Джек и Мелли все это время помогали Таулу - грели железо, кипятили кору и внимали советам Грифта. В эти же часы явился и Хват. Он, как и Мелли, почти не удивился тому, что мальчик из пророчества вдруг нашелся сам, - только кивнул с умным видом и изрек:

- Скорый всегда говорил, что ставить надо только на неожиданное.

Теперь он спал, свернувшись на топчане в углу большой комнаты и посапывал со всей беззаботностью юности. Боджер прикорнул рядом с Грифтом, а Мейбор в своей дальней комнате так и не проснулся. Но Джек и Мелли бодрствовали. Таул посмотрел на них. Мелли совсем измучилась: под глазами у нее легли темные круги, и руки, складывающие одеяло, дрожали. Джек тоже устал и сидел на винном бочонке, понурив голову.

- Давайте-ка поспим немного, - сказал Таул, положив руку ему на плечо. - Теперь уж поздно для разговоров. Потолкуем обо всем завтра.

Джек через силу улыбнулся.

- Мне кажется, будто за эту ночь я побывал в раю, в аду и во всех местах, что лежат между ними.

Таул улыбнулся в ответ:

- Не тебе одному это кажется.

X

Тавалиск ел рыбу. Не какую-нибудь, а ту самую, которую принес ему в банке Гамил. Повар изжарил ее целиком: с головой, кишками и плавниками. Тавалиск взял рыбку за хвост и сунул в рот, хрустя чешуей.

Потом проглотил ее, предварительно выплюнув чешую в салфетку. Вот так-то! Теперь этот чертенок будет знать, как кусать руку, которая его кормит.

Позади послышались шаги, сопровождающиеся покашливанием.

- Входи, Гамил, - со вздохом молвил архиепископ. - Дверь открыта, как видишь.

Двери во дворце были распахнуты настежь - все двери, все окна и все девичьи корсажи. В Рорне стояла невыносимая летняя жара. Город смердел, и даже на священных землях дворца Разило гнилью и тухлятиной.

Тавалиск плохо переносил жару. Его жирные телеса в эту пору источали весьма неприятные запахи, и тонкий шелк подмышками не просыхал от пота. Летом, когда не хотелось даже думать о том, чтобы сдвинуть с места грузное тело, воспоминания архиепископа обращались к далекому прошлому.

Он не всегда был так толст. В юности он был красив, слишком красив, по мнению многих, с пухлыми чувственным губами и нежной кожей, не знавшей прикосновения бритвы. Ему было всего семь лет, когда умерла мать. Он оказался и улице и вскоре понял, как может хорошенький мальчик заработать себе на жизнь в городе, полном священников. Он караулил их у больших силбурских библиотек или сидел на ступеньках домов, где собирались высшие чины Церкви. Здесь его краса успешно привлекала взоры ученых, клириков и дворян.

Сперва он брал за услуги три медяшки, потом две серебряные монеты, потом золотой.

Все прочие мальчики собирались около старого рыбного рынка, освященного обычаем места подобных встреч, - но только не он. Тавалиск знал, что он особенный, не такой, как все. Он не имел дела ни с лавочниками, пропахшими собственным товаром, ни с крестьянами, приезжавшими в город за провизией. Он общался только с высшими слоями силбурского общества. От них лучше пахло, они чаще мылись - их превосходство сказывалось во всем.

Любовью, правда, они занимались так же, как и все прочие.

В ту пору Тавалиск понял, как важна внешность. Чтобы привлечь взоры людей, которыми он восхищался, он стал одеваться как дворянский сын, попавший в несчастье. Он сменил все: голос, осанку, манеры. Он от природы был склонен к подражанию и легко соскреб с себя уличные замашки вместе с грязью.

У библиотеки он сидел всегда с тетрадкой и очинённым углем, делая вид, что погружен в мысли о возвышенном, - и к нему всегда подходили. Завязывалась беседа, за ней следовало как бы случайное прикосновение - он никогда не делал этого первым, - а затем ему предлагали поужинать в богатых покоях. Ужины эти кончались весьма занятно. Хозяин, опьяненный вином, похотью и красотой Тавалиска, либо молил о любви на коленях, либо гасил свечи и брался за хлыст.

С годами Тавалиск научился не бояться хлыста - он дразнил своих клиентов, играл ими, доводил их до безумия, а после вымогал у них деньги.