Джулия Джонс - Ученик пекаря (Книга Слов - 1)

- Вы звали, мой господин? - спросил он неожиданно мягким голосом.

- А кто же тебя мог еще звать, дурак, - сам Борк, что ли?

Кроп глядел, как ему и полагалось, тупо, но он не слишком боялся знал, что хозяин в хорошем настроении.

- Уже поздно, Кроп, но я голоден. Принеси-ка мне мяса с кровью и хорошего красного вина - только не ту дрянь, что ты притащил вчера. Если эти скоты на кухне попытаются всучить тебе что поплоше, скажи им, что они будут иметь дело со мной.

Кроп зловеще кивнул и удалился.

Баралис знал, что Кроп не любит поручений, которые требуют разговоров с людьми. Кроп был неловок и застенчив, что, по мнению Баралиса, представляло большую ценность для слуги. Вот Луск был чересчур разговорчив, за что и поплатился. Баралис посмотрел туда, где слева от двери лежали бренные останки Луска, завернутые в потертый коврик. Кроп даже не заметил, что там что-то лежит, - а если и заметил, то никогда не упомянет об этом. Он точно послушный пес - предан хозяину и не задает вопросов. Баралис улыбнулся, представив себе, как Кроп заявится на кухню в такую пору: кухонная челядь просто обомлеет.

Вскоре Кроп возвратился с кувшином вина и куском мяса, из которого розовый сок стекал на блюдо. Баралис отпустил слугу и налил себе густого хмельного напитка. Подержал чашу против света, любуясь темно-багровыми переливами, и поднес к губам. Вино было теплым, сладким, и благоухало, как кровь.

События этой ночи вызвали у Баралиса острый голод. Он отрезал себе толстый ломоть нежного мяса - при этом нож соскользнул, порезав ему большой палец. Баралис машинально сунул палец в рот и пососал. И вздрогнул - в памяти мелькнул какой-то старый стих, где говорилось о вкусе крови. Баралис попытался вспомнить его, но не смог и пожал плечами. Сейчас он поест, а после вздремнет, чтобы скоротать несколько ночных часов.

Перед самым рассветом Баралис вновь пробрался в спальню королевы. Теперь следовало быть особенно осторожным - часть замковой челяди уже поднялась: на кухне пекли хлеб, в хлеву доили коров, разжигали огонь в очагах. Но Баралис не слишком беспокоился: заключительный этап его дела много времени не займет.

Он немного встревожился, увидев королеву в том же положении, в котором ее оставил, но тут же убедился, что дышит она ровно. Память о недавнем соитии играла в его чреслах, и он испытал побуждение снова овладеть ею, но расчет возобладал над желанием, и Баралис заставил себя заняться тем, чем должно.

Он опасался прибегать к обыску чрева. Он проделал это только раз, и память об этом преследовала его по сей день. Он был самонадеянным юнцом и думал, что превзошел все на свете, далеко опередив своих сверстников. На него возлагались большие надежды - и разве он не оправдал их? Его обуревала жажда познания и обретения нового. Да, он был гордецом - но разве гордость не отличала всех великих людей? Все прочитанное он тут же стремился воплотить в жизнь. Он был смышленее всех соучеников и начинал перерастать наставников. Он несся вперед со скоростью атакующего вепря - учителя гордились им, а приятели ему завидовали.

Однажды, когда ему исполнилось тринадцать зим, он откопал в библиотеке старую, заплесневелую рукопись. Трясущимися от волнения руками он развернул ветхий пергамент и поначалу был немного разочарован: там содержались обычные наставления: как зажечь огонь и как лечить простуду. Но в конце имелись указания, как производить обыск чрева, дабы определить, беременна женщина или нет.

Баралис прочел эти строки с жадностью. Его учителя ни разу не упоминали об этой процедуре - возможно, они и сами не умели ее делать, а то и вовсе не знали о ней. Загоревшись овладеть новым искусством, неведомым даже учителям, Баралис спрятал свиток в рукаве и унес домой.

Через несколько дней он решил попробовать то, чему научился, - вот только на ком? Деревенские женщины не позволят ему к ним прикоснуться. Оставалась мать - а она-то, по его убеждению, точно не была беременна. Однако, не имея другого выбора, он все же решился использовать ее в качестве подопытного кролика.

Ранним утром он прокрался в спальню родителей, убедившись, что отец уже ушел в поле. Он стыдился того, что отец его - простой крестьянин, но утешал себя, что мать более высокого происхождения: она была дочерью торговца солью. Баралис всей душой любил свою мать и гордился ее родовитостью. В деревне ее уважали, и старейшины советовались с ней во всем - от сбора урожая до брачных дел.

Войдя в комнату, он разбудил ее и хотел уйти, но она подозвала его к себе:

- Поди сюда, Барси, чего тебе надобно? - Она протерла глаза и нежно улыбнулась своему баловню.

- Я хотел попробовать одну новую штуку, - виновато пробормотал он. Мать приняла вину за робость.

- А ты разве не можешь попробовать, когда я не сплю, милый? - Ее лицо выражало любовь и доверие. Баралиса вдруг кольнуло дурное предчувствие.

- Могу, матушка, но лучше я попробую на ком-нибудь другом.

- Еще чего недоставало! Пробуй на мне - лишь бы у меня волосы от этого не позеленели. - Мать поудобнее устроилась на подушках и похлопала по одеялу рядом с собой.

- Никакого вреда от этого не будет, матушка, - я только осмотрю тебя, чтобы проверить, здорова ли ты. - Солгать оказалось нетрудно, ведь он не впервые лгал матери.

- Что ж, - ласково засмеялась она, - делай свое черное дело!

Баралис возложил руки на живот матери, чувствуя тепло ее тела сквозь тонкую ночную сорочку. Широко раздвинув пальцы, он сосредоточился. В рукописи оговаривалось, что это скорее умственная процедура, нежели физическая, и он направил все свои мысли на чрево матери.

Он чувствовал, как бежит по жилам кровь и мерно бьется сердце. Чувствовал движение желудочных соков и легкое сокращение внутренностей. Он сдвинул руки чуть пониже и поймал ободряющий взгляд матери. Вот оно, то место, о котором говорится в рукописи: красный горн плодородия. С нарастающим волнением он обследовал мускульную полость матки. И нашел некое вздутие, едва заметное. Не будучи уверен, он проник чуть поглубже. На лице матери возникло беспокойство, но он не обратил на это внимания, захваченный своим открытием: там и вправду было нечто новое, нечто отдельное. Обуреваемый восторгом, Баралис, желая познать это новое разумом, копнул еще глубже - мать вскрикнула от боли.

- Барси, довольно! - Мучительная судорога исказила ее красивое лицо.

В панике он поспешил уйти из нее - но при этом захватил что-то с собой. Что-то сдвинулось с места - а после и вовсе оторвалось. В ужасе он убрал руки. Мать истерически кричала, перегибаясь от боли пополам и держась за живот. Баралис заметил кровь на простынях. Ох, эти крики! Он не мог выносить их!

Что делать? Он не мог бросить ее одну, чтобы бежать за помощью. А мать корчилась в судорогах, и кровь все лилась из нее, ярко-красной рекой орошая белые простыни.