Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

В общем, поговорили неплохо. В час ночи Мартынов довез гостя до дома на милицейском «жигуле», и только тогда Терехов вспомнил, что обещал быть у Маргариты в десять, она приготовила цыпленка-табака, и теперь ему неделю придется ползать перед ней на коленях — фигурально, конечно, — чтобы вымолить прощение…

— Майор Мартынов слушает, — степенно проговорил в трубке забытый уже голос бывшего старшего лейтенанта.

— Поздравляю с повышением, — вырвалось у Терехова.

— Спасибо, Владимир Эрнстович, — поблагодарил Мартынов.

— Вы меня узнали? — поразился Терехов.

— С вероятностью процентов девяносто, — сказал майор. — У меня абсолютная память на голоса, как у некоторых — на лица, а у музыкантов — на ноты.

— А я быстро забываю, — признался Терехов, — голоса, лица, особенно фамилии. Правда, сюжеты прочитанных книг помню, даже если читал в глубоком детстве.

— Профессиональное, — сказал Мартынов. — Так я вас слушаю, Владимир Эрнстович. Простите, не могу долго говорить…

— Да-да, — заторопился Терехов. — Я, собственно, по поводу сообщения, только что прочитал в рассылке… Где-то в вашем районе вчера покончил с собой некто Ресовцев.

— Было такое, — согласился майор.

— Он… оставил записку? И… может, это не самоубийство? Откуда у него пистолет?

— Почему вы решили, что он застрелился? — удивленно сказал Мартынов. — Вам что-нибудь известно об этом человеке?

— Абсолютно ничего! Потому и спрашиваю. Не застрелился, вы говорите?

— Повесился на крюке от лампы в кухне. О записке ничего сказать не могу.

— Значит, была?

— Ничего не могу сказать, — повторил майор и, почувствовав на расстоянии огорчение Терехова, добавил: — Я это дело не веду, так что… А вообще — почему Ресовцев вас интересует? Вы сказали, что с ним не знакомы…

— Не знаком. Просто… Странным показалось — человек покончил с собой…

— В Москве, — вздохнул Мартынов, — ежедневно сводят счеты с жизнью от трех до семи человек. Обычно бомжи и юноши, а интеллигентные люди действительно не так уж часто…

— Он был интеллигентным человеком?

— Почему вы спрашиваете? — подозрительность Мартынова взяла верх над вежливостью.

— Пишу роман, — сказал Терехов, понимая, что только такое объяснение может устроить майора. — Героя находят мертвым, пистолет в правой руке, пуля в голове. В записке сказано, что винить, мол, следует такого-то…

— Не тот случай, — с сожалением констатировал Мартынов, но продолжать не стал и на провокацию с запиской не поддался. — Извините, Владимир Эрнстович, я сейчас занят, но с удовольствием поговорю с вами в другой раз. Хорошо?

— Хорошо, — пробормотал Терехов и неожиданно услышал:

— Вашу новую книгу я вчера купил. Кажется, такого вы раньше не писали.

— Не писал, — повторил Терехов.

— Всего хорошего, — сказал Мартынов и положил трубку.

Не тот, — с облегчением подумал Терехов. Наверняка не тот. Звук, похожий на выстрел, Терехов слышал совершенно отчетливо. Майор Мартынов, обладавший абсолютной памятью на звуки, возможно, даже смог бы определить, какого калибра был пистолет и на каком находился расстоянии от телефона. Или сказал бы, что это не выстрел был, а звук падения стула.

Не тот. И не нужно себя изводить. Звонил сумасшедший. Мало ли в Москве психов? Инну Беликову, знакомую журналистку из «Комсомолки», пишущую на криминальные темы, полгода изводил по телефону какой-то идиот, звонивший по ночам и сообщавший о выдуманных им преступлениях, о которых непременно нужно было написать в газете. Инна чуть с ума не сдвинулась, да и любой на ее месте впал бы в депрессию, если бы каждую ночь часа в три или четыре ему сообщали заупокойным голосом о расчлененном трупике младенца, засунутом в мусорный бак на улице Неделина, дом девять…

Значит, сумасшедший, — решил наконец Терехов и сел к компьютеру. Голова была тяжелой, но он заставил себя написать обычную порцию текста — получилось, конечно, плохо, но ведь это смотря по какой шкале оценивать. Для прежнего Терехова — вполне прилично. Для автора «Элинора» — плоско, грубо, вяло, безжизненно.

Господи, как я себя теперь поверять должен? — с ужасом подумал Терехов. Кто я есть теперь и как мне писать дальше?

В три часа, плотно пообедав в кафе «курицей жаренной с картофельным гарниром», Терехов медленно шел по правой стороне Шаболовки от станции метро в направлении возвышавшейся чуть в стороне Шуховской телебашни. Желудок у него был полон, а голова пуста. Для чего он сюда приехал, Терехов не мог бы толком объяснить и самому себе, а уж кому-нибудь постороннему — тому же майору Мартынову — подавно. Просто тянуло. Бывают в жизни состояния, когда невозможно объяснить тот или иной поступок логическими причинами. Пришло в голову — и сделал. Почудилось что-то — и полез на рожон. Или того хуже: не понравился поворот головы или взгляд случайного прохожего — подошел и убил. Разве не бывает такого в жизни? Сколько угодно, Терехов знал милицейскую статистику.

Нужно было раз и навсегда избавиться от наваждения. Почему он решил, что звонивший псих не только был истинным автором «Элинора», но еще и носил фамилию Ресовцев?

Терехов вошел в сквер, где на трех скамейках нагло сидели и прохаживались голуби. Несколько пенсионеров стояли поодаль, рядом с газетным киоском — то ли боялись потревожить птиц, то ли сидеть им было холодно, день действительно выдался прохладный, хорошо хоть не дождливый, как давеча.

Медленно проходя мимо, Терехов прислушался к обрывкам разговора, но говорили не о самоубившемся, а о проблемах государственных — о внешнем долге Соединенных Штатов и о том, что американский Сенат выделил сто миллиардов на будущий год с целью подорвать в России устои нормальной человеческой жизни.

— Извините, — сказал Терехов, и взгляды сразу обратились в его сторону. — Вы не могли бы подсказать… Тут неподалеку пару дней назад человек покончил с собой. Ресовцев его фамилия…

Старички переглянулись, но ответа Терехов не услышал. Показалось, или они действительно что-то знали об этом человеке, такое, чем не собирались делиться со случайным прохожим?

— Я почему спрашиваю, — продолжал он. — У меня школьный товарищ был — Ресовцев Эдик, мы в сто тридцать шестой учились. Потом потеряли друг друга, и вот читаю…

Терехов замолчал, чувствуя, что объяснения излишни, его не слушают, никому не интересны его слова, но рассматривали его откровенно, как в зоопарке разглядывают экзотическое животное марабу, которое никогда прежде не видели. Терехов смешался, даже отступил на шаг и оглянулся — ему показалось, что старички смотрели не на него, а на что-то или кого-то позади, но аллея была пуста, только женщина в темно-коричневой кожаной куртке до колен медленно удалялась в сторону перекрестка.