Павел Амнуэль - Дорога на Элинор
- Название:Дорога на Элинор
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Павел Амнуэль - Дорога на Элинор краткое содержание
Элинор — таинственная планета, где происходит действие нового романа, написанного Песахом Амнуэлем… А может, не им? Может, не Амнуэль — автор романа, а Владимир Берман, главный герой этого произведения? Возможно ли, чтобы литературный герой претендовал на авторство? Но это еще только уголок тайны — вдруг оказывается, что автор «Вторжения в Элинор» не Амнуэль и не Берман, а некто, скрывающийся под фамилией Ресовцев. Человек, покончивший с собой в тот день, когда Берман обнаружил у себя диск с текстом не написанного им романа. Туго затягивается узел приключений и поисков. Куда ведет путь прозрения? В каком мире происходят приключения? В чем тайна Элинора? Автор (авторы?) романа приберегают разгадку до последней страницы…
Дорога на Элинор - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Терехов вдохнул еще раз сухую прелесть теплой иерусалимской осени, а потом вернулся и понял, что в комнате многое изменилось.
Жанна сидела на краешке дивана, прямая, напряженная, Олег стоял у двери в прихожую, то ли собрался уходить, то ли ушел было, но решил вернуться, и Пращур, развалившись, сидел в кресле у журнального столика. Где находился он сам, Терехов в первое мгновение не мог определить, потому что видел комнату сразу из нескольких точек, скорее всего — глазами Олега, Жанны и Пращура, то есть своими, конечно, глазами, но было это непривычно, сердце билось, и успокоился Терехов лишь тогда, когда понял, что сидит в крутящемся кресле у компьютера. Он сказал себе: «Все хорошо», и этого оказалось достаточно, чтобы успокоить расшалившееся сердце.
Бросив беглый взгляд вокруг, Терехов увидел, что стены стали светло-зелеными (а были белыми), паркет на полу стерт и давно не циклеван (а ведь он делал ремонт в прошлом году и паркет был совсем еще новый и блестящий), а окно распахнуто настежь, чего он не любил, потому что улица была шумной, и под рев моторов невозможно было работать. Воздух из окна не привносил свежести, потому что даже ночью поток машин не прерывался, такой же нескончаемый, как лента Мебиуса.
Окно захлопнулось, грохот улицы отрезало, будто тупым ножом, и стало легче дышать. Терехов подошел к полке, на которой стояли его книги, и нашел ту, первую, издания 1988 года. «Все-таки восемьдесят восьмого», — подумал он. Поискал другую свою первую книгу, не обнаружил ее там, где недавно видел, и успокоился окончательно.
Все правильно, а если где-то есть комната, в которой на полке стоят две разные его первые книги, то пусть будет все правильно и там.
Пращур, внимательно следивший за Тереховым из своего кресла, сказал иронически:
— Первых книг, Володя, у нас было ровно столько, сколько ты сам захочешь. И не говори, что я путаюсь во временах и местоимениях. Прошлое и будущее в многомерном мире не играют никакой роли и не имеют для меня значения.
— Да-да, — сказал Терехов, сел рядом с Жанной, и она положила голову ему на плечо. Лисовский тоже сел рядом с Жанной, и она обняла его за плечи, а Пращур шумно вздохнул и пробормотал что-то вроде: «Не могу я без нежностей, даже когда не до них».
— Вот что, — сказал Пращур, приподнявшись, чтобы видеть Жанну, Терехова и Лисовского, — давайте решать, как жить дальше. Это важно.
— Об этом обязательно говорить вслух? — спросил Лисовский.
— Не обязательно, — согласился Пращур. — Лучше — думать. Но чьей мыслью? Видите ли, дорогие мои, ко всему нужно привыкнуть. Тем более — к себе, такому, какой я на самом деле. Очень трудно. Мы можем вместе думать, это несложно, я уже пробовал думать и твоей, Жанночка, мыслью, и твоей, Володя, с Олежкой пока не пробовал, но, знаете, в таком режиме возникает легкое ощущение шизофрении, а если вчетвером… Рехнуться можно, а? Я шучу, Жанночка, ты же чувствуешь… Просто хочу сказать — пока вслух, — что думать нам надо не вместе, соединив мысли, а совсем иначе. Если мы части единого существа…
— Пальцы, — пробормотал Терехов, — пальцы, собравшиеся в кулак, чтобы подумать, как жить дальше. А тем временем мозг…
— Вот именно! — воскликнул Пращур. — Ты точно это определил, Володя, вот что значит писатель! Пальцы! Но, в отличие от этих пальчиков, — он вытянул руки, — тупых и безмозглых, мы с вами — пальцы думающие, обладающие свободой воли, или мы не люди? И — одновременно — мы участвуем в общем процессе мышления. Это просто. Очень. Давайте?
Пращур уговаривал. Он смотрел каждому в глаза и просительным тоном рассказывал, как будет замечательно, когда они перестанут ощущать себя людьми, наделенными свободой воли и собственным разумом, и почувствуют, какие они на самом деле ущербные пальцы, кому-то и где-то принадлежащие, и тогда у них все получится, то есть, на самом деле получится не у них, потому что их не будет, а у того, кому они принадлежат по такому же естественному праву, как человеку принадлежат его ладони и его плечи, и печень, и сердце в груди.
На мгновение Терехов вернулся из себя, уходившего, к себе, какого знал всю жизнь. Он прощался с собой, и, будто перед мысленным взором умирающего, перед ним прошли прожитые им годы (он любил роман Уайльдера «Мост через ручей Людовика Святого», много раз его перечитывал и сейчас увидел себя, листавшего потрепанные страницы, было это седьмого ноября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, в десять часов утра, он почему-то вспомнил это точно — родители были еще живы и ушли на демонстрацию, они любили уличные шествия, а Терехов терпеть не мог, и он закрыл все окна, чтобы не слышать шума, лежал на диване, перелистывал Уайльдера в серии «Классики современной прозы», книга вышла недавно, но была уже зачитана до такой степени, что несколько листов вываливались и их приходилось осторожно вкладывать обратно).
Лента жизни оказалась рваной, неправильно смонтированной, годы и события путались, но он не терялся в хаосе, прекрасно знал, что, когда и где случилось — и это, и то, и еще совсем другое, будто на возникшем перед ним экране в каждом кадре невидимо для глаз, но ясно для внутреннего зрения, стояли даты, даты, даты… с точностью до часов, иногда минут и даже секунд. Как тогда, когда в двенадцатилетнем возрасте он дал подножку на перемене своему самому страшному школьному врагу Димке Бирюку, Димка упал головой вперед и остался лежать неподвижно, а дело было в сумрачном закутке коридора второго этажа, около боковой, всегда запертой, лестницы, никто Димку не видел, и Терехова, притулившегося в нише, где стояли швабры, не видели тоже, он мог убежать, оставив врага на поле боя, но мог остаться, подойти, помочь (а вдруг Бирюк совсем умер? — мелькнула мысль) — и крепко получить по носу (вдруг Бирюк просто притворялся?).
Время было девять часов тридцать восемь минут и сорок секунд, перемена между вторым и третьим уроками, и для решения у Володи Терехова было секунд десять, не больше, тогда он этого не понимал, а сейчас знал точно, и сейчас ему казалось, что мысли в его черепной коробке шевелились медленно-медленно, как неживые, а тогда — помнилось — соображал он лихорадочно быстро и не соображал даже, а скорее внутренним инстинктом выбирал из двух решений, и выбрал наконец, бросился к Димке из своего закутка, дрожавшими руками перевернул на спину, ожидая увидеть что-то страшное, а увидел хлопавшие в испуге глаза.
«Эй, — сказал Бирюк, — ты чего? Без тебя встану».
«Я хотел»…
«Поскользнулся, наверно, — задумчиво сказал Димка, поднимаясь на ноги. — Пол скользкий»…
Терехов тихо отступал — подальше от греха и от выяснения отношений, но решение уже было принято, и, отойдя на относительно безопасное расстояние, Володя сказал:
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: