Юрий Антропов - Самосожжение

Это был вечер по случаю женского дня 8 Марта.

Все тогда же, более двадцати лет назад.

Гей только-только приехал из района, где он был на буровых участках.

Да! Он уже и сам почти забыл о том, что в то время работал геологом, по специальности, которую получил в учебном заведении, а уж социологом стал гораздо позже, набравшись жизненного опыта, как не без иронии писал он в автобиографии.

И вот приехал он, значит, в Лунинск из экспедиции, сбросил с себя хэбэ, побрился, надел серый костюм и помчался к четырем сестрицам.

Чтобы увидеть Алину.

Он отчетливо помнил — она опять была хороша.

Хотя и не в розовом платье. В зеленом.

И она встретила Гея улыбкой как человека, которому рада не просто как знакомому.

Так ему показалось, во всяком случае.

И даже спросила не то озадаченно, не то с упреком: «Почему так поздно?» — тем самым устанавливая особые отношения между ними.

По крайней мере, так ему теперь вспоминается.

Но села не рядом, а напротив.

Может быть, для отвода глаз четырех сестриц?

Или потому, что среди гостей был их двоюродный брат, молодой инженер, не спускавший, как заметил Гей, с Алины взгляда?

Уж инженер-то не стал церемониться, он устроился рядом с Алиной, и Гей замкнулся невольно, и она вроде как перестала его замечать, может, просто дразнила, все беседовала с этим инженером, и Гею казалось это странным, он и не думал ее ревновать, хотя и любил, да, любил, уж это он про себя знал, как ему казалось, давно, но только про себя, Алине еще не сказал об этом ни слова, ни полслова, и ему казалось уже, что и ей он тоже не безразличен, так зачем же тогда этот флирт с инженером, флирт не флирт — непонятно что, Алина пошла танцевать с инженером и раз, и другой, и третий… а потом осталась с ним у окна, уже как бы не разлучаясь, уже как бы напрочь забыв Гея, и тогда он выпил вина и раз, и другой, и третий… ему стало плохо, в то время в подобных компаниях обходились без водки, а вино, причем вино хорошее, пили символически, а тут Гей вдруг надрался — именно так это называется, всех удивил, и ему стало плохо, но он еще и почувствовать не успел, что ему стало плохо, как Алина была уже рядом с ним, а может, он сам оказался рядом с Алиной и вмиг отрезвел — смотрел на нее не мигая: что она скажет ему?

Она пригласила его на танец.

И уже до конца вечера не отходила от него.

Об инженере Гей больше не вспомнил ни разу, вроде бы даже и не видел его, и не думал о том, что же такое произошло между Алиной и братцем четырех сестриц, а может, вовсе ничего и не происходило, и на сестриц Гей тоже не обращал внимания, он видел только Алину, они все время танцевали, молча, кажется, и, как им представлялось позднее, это был один и тот же танец — танго под песню «В нашей местности радуга», слова всемирно известного пиита.

С пиитом Гея сведет позднее судьба, да нет, не судьба — теннис, сведет ненадолго, Гей неплохо играл в теннис, а пиит играл в теннис плохо. Пиит приходил на коктебельский корт — в красной рубахе, возможно мексиканской, с английской ракеткой под мышкой, фирма Danlop, но без чехла, в то время чехлы у нас не были в моде, не то что теперь, и говорил всякому разному народу, который во все глаза смотрел на всемирно известного пиита:

— Вот, английская ракетка, фирма Danlop, лучшие в мире ракетки, сто двадцать долларов…

И пиит, уже изумив народ, смотрел сквозь томный прищур на игроков, максимально задравши голову, и говорил как бы себе самому, задумчиво, задушевно, вещим голосом пророка:

— Пушкин и Лермонтов были неплохие дуэлянты, стреляли из пистолетов… Блок — боксировал… Маяковский — на бильярде играл… А теннис?! — вдруг с тревогой спросил пиит. — Кто из великих поэтов играл в теннис?!

Народ молчал. И только Гей говорил, глядя в глаза пииту:

— Вы забыли, что в теннис играл Мандельштам, играл хорошо, хотя в ряд с Пушкиным и Лермонтовым я не поставил бы даже Мандельштама…

И они выходили на корт.

Пиит и Гей.

Как два врага!

Кстати, автор этих строк, поклонник несравненного широкого таланта пиита, который был не просто пиитом, но еще и большим, хорошо экипированным путешественником, всякий раз осаживал Гея, сдерживал, умолял: не гоняй ты по корту всемирно известного пиита как мальчишку! Но Гей упрямился всякий раз и просто зверел, в то время Георгия рядом с ним еще не было, и у автора этих строк не хватало никаких аргументов, чтобы образумить зарвавшегося Гея, и тот выпроваживал пиита с разгромным счетом, и теннисные пути-дороги пиита и Гея разошлись, они стали играть на разных кортах. Такие дела.

Между прочим, это нечаянное отступление про пиита возникло не зря. Дело в том, что еще в самом начале этих коктебельских событий, которые происходили вскоре после того затянувшегося в Лунинске до утра танца, Гей хотел было сказать знаменитому мэтру, что уж так им тогда с Алиной было хорошо танцевать под пластинку «В нашей местности радуга», и слова песни, в общем банальные, умиляли их в тот вечер и долго после этого, и, как ни странно, именно с той песней, точнее, с грустной, еще точнее, сентиментальной мелодией было связано их сближение, Гея и Алины, сближение как бы уже окончательное.

Но не сказал, увы.

Вот чудо искусства, дорогой мэтр!

Пятнадцать — ноль в вашу пользу.

Нет, лучше пусть будет матч-болл.

Даже тройной матч-болл.

На вашей подаче.

В память о том вечере Гей согласен был проиграть один гейм всенародно известному пииту.

Но ведь она могла уйти от него, даже не помахав ручкой!

Хотя они были уже не просто знакомые.

Что-то такое будоражащее, трогательное, нежное успело возникнуть между ними.

Может, как раз накануне его поездки в экспедицию.

А может, еще в момент знакомства в дэка.

Перед отъездом в горный район, где была так называемая Гонная Дорога, по которой гоняли политических каторжан, еще при царе, конечно, — о чем Гей хотел написать в областную газету «Знамя коммунизма», — он пришел к четырем сестрицам, где и застал Алину.

Кстати заметить, ему в тот день вдруг тревожно стало.

То есть тревожно ему было частенько.

Почти всегда.

Но тут возникла в нем тревога особая какая-то…

А девчонки вдруг стали гадать на картах, дурачились, одним словом; Гей не помнил теперь, что это была за игра, но Алине все время выпадало, что Гей, сидевший напротив, не любит ее, и она, не скрываясь, огорчалась — кажется, чем дальше, тем все более искренне, уже никого не стесняясь, и это покорило Гея, и он глядел на Алину так, будто знал ее давным-давно, такая домашняя и родная она была, ему хотелось поцеловать ее, и вроде бы исчезало ощущение этой особой тревоги, он верил в Алину, да, он любит ее, думал Гей, любит давным-давно, и как странно, что она этого не знает, не чувствует, и все же временами накатывало на него состояние этой особой тревоги, ему представлялось, что у него с Алиной есть дети, что их оставили они где-то, почти бросили на произвол судьбы, а как им теперь помочь — не знали…