Джордж Эффинджер - Среда, 15 ноября 1967 года

Джордж Эффинджер

Среда, 15 ноября 1967 года

Из лета в зиму

Мост красно-желтых листьев.

Любовь переходит в любовь.

Джо Алек Эффинджер, 15.11.67 г.

Среда, 15 ноября 1967 г.

Что же я сделаю с этим дневником? То есть, я хочу сказать, что вы, мои дорогие жужжащие насекомообразные читатели, уже точно знаете, что я с ним сделаю; но решать-то этот вопрос придется мне самому. Я спрячу эти заметки под склизким камнем, я запечатаю их в бутылку и брошу в гниющее море. Я буду таскать их с собой и, потихонечку сходя с ума, буду вгрызаться в толстый картон переплета окровавленными зубами, а когда, наконец, я упаду и больше не встану, дневник ляжет рядом со мной. Вы найдете его в позеленевших останках моей руки, когда мой, уже почти разложившийся труп будет извлечен на поверхность как памятник прошлым эпохам.

Сегодня 15 ноября 1967 года, и я вас предупреждаю, что все так и останется до самого конца. То, о чем говорится в начале страницы. Это единственная страница с датой, других дат нет и не будет, так что, надеюсь, вы ничего не имеете против. Вы когда-нибудь слышали о шестьдесят седьмом годе? Слышите ли вы в этой дате всеобщую радость победившего класса? Класса насекомых?

А может, я слишком оптимистичен, может, вы обнаружите этот дневник сразу, через пятнадцать минут после того, как я сниму противогаз. В таком случае, где же были вы в среду, 15 ноября 1967 года?

Мы переживаем экологическую катастрофу. В 1967 году почти все знали, что слово "экология" стало чаще других встречаться на страницах газет. Наиболее просвещенные считали, что оно имеет какое-то отношение к науке о словообразовании.

Так вот, катастрофа...

Думаю, не стоит мне здесь распространяться о самой катастрофе; я уверен, что вы там, в далеком будущем и без того прищелкиваете своими жвалами от удовольствия, восхищаясь тем, как быстро и искусно мы сами все провернули. Об этой нашей ловкости говорилось не раз, и даже сейчас я не могу не восхищаться ею.

Итак, чтобы эти заметки остались вам в назидание и при чтении доставили максимум удовольствия, мне необходимо решить сегодня, как я с ними поступлю.

Наш первенец родился 15 ноября 1967 года. Я стоял и смотрел на брови моей жены, дрожавшие над маской противогаза, на ее лоб, весь собиравшийся в морщины, когда она напрягалась. Я, конечно, ничем помочь не мог. Таким я был, таким и остался. Но мы вызвали доктора, чему я очень рад. Он показал мне сына и, насколько помню, я тогда улыбнулся под респиратором. Кажется, Джорджи кричал: они все это делают. Без этого нельзя. Я никогда по-настоящему не любил младенцев; от их криков всегда становится неуютно. А Дая всегда мне говорила, что младенцы только для этого и существуют. Я любил ее...

Как бы то ни было, я тогда подумал, что моему сыну, наверное, очень больно. Слезы, катившиеся градом по щекам, выжигали на его лице глубокие борозды - не удивительно, ведь воздух был перенасыщен парами хлороводорода и двуокиси серы. И, естественно, к тому времени противогазов уже не делали, так что мы не смогли ничего достать для Джорджи. Примерно через час он умер. Я сжал руку Дай.

Я брожу по нашей несчастной, разоренной планете, брожу и каждый раз поражаюсь. Какая дьявольская красота заключена в этой покрытой ржавой пылью земле, в этом болезненном серо-желтом небе - ставшем стенкой материнской утробы нашего ночного рая. Все это зачаровывает и выглядит до тошноты успокаивающе, как успокаивали нас раньше сирены скорой помощи. Помню, я хотел быть поэтом. Чтобы научиться этому, ходил на курсы, и когда случилась катастрофа, я не совсем был к ней готов...

Нет ничего в потрескавшейся стене,

Но в трещинах я вижу тебя;

Я вижу тебя на кирпичной стене

и внизу под камнями.

И интересно мне, с недавних пор,

Насколько больше существует трещин,

чем стен.

Джо Алек Эффинджер, 15.11.67

Вчера ночью мне приснился странный сон. Мне снилось, что, путешествуя по руинам этой, когда-то гордой, страны, я набрел на некий символ нашей цивилизации - гору разбитых автомобилей, уходящую в облака, от Детройта до самой Луны. И мне приснилось, что я начал карабкаться на эту башню, пытаясь бросить навсегда родной, но давно уже мертвый наш мир, надеясь достичь новой, незагаженной еще планеты, начать и продолжить новую жизнь. И мне снилось, что, поднимаясь все выше и выше, я, наконец, устал настолько, что надо было остановиться и отдохнуть; я влез в огромный темно-бордового цвета Понтиак модели "Каталина", который вознесли аж до небес издержки рекламы. Чтобы отдохнуть, я улегся на полиэтиленовые чехлы на сиденьях и заснул.

Это был сон во сне, и в этом сне мне приснилось, что я выглянул наружу сквозь паутину трещин на лобовом стекле. Разноцветные стальные панцири автомобилей потеряли очертания, а потом и вовсе исчезли. Неожиданно я оказался на краю большого плато, подо мной Плавным изгибом уходила вниз долина, как будто прибитая к горизонту гвоздиками молодого только-только зазеленевшего леса. Посреди долины я увидел речку, которая неслась через перекаты, вся в белоснежной пене: ближе к середине, на глубине, она становилась небесно-голубой, а в воздухе над речкой искрилась в лучах солнца водяная пыль. Мне стало очень хорошо при виде этой картины, и я забыл о реальности и с радостью отдался этому обману. Я опустился на росистую траву на краю плато и стал внимательно разглядывать долину, вознося хвалу Господу за то, что мир еще не уничтожен полностью.

В этом радостном состоянии я какое-то время смотрел на бегущую внизу речушку, но вот я стал замечать тени каких-то странных микроскопических существ, мелькавшие под поверхностью воды. Казалось, ни одна амеба, ни один даже самый маленький комочек живой материи не мог укрыться от моего взгляда. С края плато, благодаря необыкновенной силе зрения, я видел каждый вирус, каждую бактерию, каждую инфузорию. Они рождались, развивались и умирали все быстрее и быстрее, я восхищался, глядя на эту жизнь, кипевшую в питательном бульоне реки. Постепенно я стал понимать, что вижу уже не только сумасшедшее движение и жизнь микроскопических существ в отдельности, но в их действиях появлялась система, они стали объединяться, образовывать колонии. Вскоре мне показалось, что я вижу цельный организм, который уже не равен сумме его частей, и тут я понял, что над всем этим витает некая благостная, но еще незаконченная МЫСЛЬ. Я понял, что присутствую при рождении Творца.

А молекулы-животные продолжали свое хаотическое движение, и тут я заметил, что они увеличиваются в размерах, медленно, но неуклонно. Завороженный, боясь шелохнуться, я смотрел, как развивались биологические типы; шаг за шагом, согласно заранее составленному плану; река становилась домом для все большего количества тварей. Представители каждого нового поколения превосходили по размерам своих предшественников, а значит были более прожорливы. Мне пришло в голову, что каждый новый вид, появляющийся в процессе эволюции, становился доминирующим и, казалось, умея лучше других адаптироваться к окружающей среде, захватывал власть навсегда. Но нет, едва успевал этот вид набрать силу, как появлялся новый, еще лучше приспособленный - и победитель всегда оказывался крупнее.