Зиновий Юрьев - Рука Кассандры (Сборник с иллюстрациями)

— Что тебе комендант, дядя Михеич, когда ты входишь в историю…

— Не надо мне историев…

— А ключи твои лежат сейчас в каком-нибудь теплом доисторическом болоте, и бронтозавры, вздыхая, смотрят на них и вовсе не догадываются, что это ключи от будущего.

У Скрыпника слегка кружилась голова, и он чувствовал, что его врожденная скромность подвергается сейчас испытанию на перегрузку, словно кружился на центрифуге.

— Ваня, — жалобно сказал полковник, — времени-то больше десяти вечера. Где теперь взять палеонтолога? Это в милиции есть дежурный. А дежурных палеонтологов нет.

Полковнику было и весело и страшно. И верил он, и не верил, и стал как будто снова мальчишкой, и сердце билось в предчувствии новых тайн, и уже все казалось возможным и даже логичным. И даже то, что сейчас он, полковник Полупанов — два года до пенсии — будет искать ночью палеонтолога, чтобы предъявить ему живого птеродактиля.

— Позвоните в справочное. Узнайте телефон ну хотя бы зоопарка. Потом узнайте, где можно найти какого-нибудь зоолога, потом палеонтолога. Детское занятие. Хотите, я сам…

Но полковник уже крутил диск телефона, стоявшего на столике вахтера. При этом он время от времени поднимал глаза на птеродактиля, словно искал поддержки в летающем ящере, сидевшем на доске приказов стереовизионного ателье.

После дюжины неудачных попыток он наконец записал телефон.

— 257-31-50. Профессор палеонтолог Анна Михайловна Зеленова.

— С богом, — перекрестил полковника бригадир настройщиков.

Полковник вздохнул и набрал номер. После третьего или четвертого гудка в трубке послышался сонный мужской голос:

— Алле…

— Это квартира профессора Зеленовой?

— Частично, — ответил голос. — Только в случае развода удастся выяснить, насколько она ее и насколько моя.

— Простите, но я вовсе не хотел…

— Я тоже. Как я догадываюсь, вам Анну Михайловну? Одну секундочку…

— Слушаю. — Голос теперь был женский, низкий, уверенный.

— Здравствуйте, профессор, с вами говорит полковник милиции Полупанов…

— Очень приятно…

— Я к вам по не совсем обычному делу.

— Слушаю.

— В том месте, где я сейчас нахожусь, сидит живой птеродактиль.

— В том месте, генерал, где вы, наверное, сидите, могут быть и мамонты.

В трубке раздались короткие и частые гудки. Полковник Полупанов покачал головой.

— Ну? — спросил Скрыпник.

— Что — ну? Не верит, конечно. Бросила трубку. И правильно, между прочим, сделала. Я бы тоже бросил. Господи, неисповедимы пути твои. Придется еще раз.

Полковник еще раз набрал номер.

— Профессор, — сказал он, — я вас понимаю. Вас поняли бы девятьсот девяносто девять человек из тысячи. Возьмите карандаш, запишите телефон милиции, позвоните туда и спросите, знают ли они полковника Полупанова. И они же дадут вам телефон, по которому меня сейчас можно отыскать. И если вся эта операция убедит вас хотя бы на три процента, хватайте немедленно такси и приезжайте сюда. Что? Рискнете и так? Чудесно. Ждем вас. Запишите адрес…

Ровно через десять минут в дверь позвонили, и Михеич впустил высокую властную женщину средних лет, смотревшую сурово и подозрительно. Была она в модных сапожках почти до колен и от того казалась еще выше.

— Я, разумеется, понимаю всю абсурдность моего приезда сюда, — сказала профессор глубоким контральто, — но…

— Да вы на птичку глянули бы сперва, чем шипеть, — буркнул Михеич и показал рукой на доску приказов.

Дама подошла к доске, близоруко приблизила глаза к листку бумаги, на котором было напечатано: «Предоставить очередной отпуск приемщице стереовизоров Карп И.И. с 18.09».

— Карп И.И., - насмешливо сказала дама. — Карп И.И. - это очень интересно. Особенно с восемнадцатого девятого.

— Подыми глаза, только очки напрежде одень, — обидчиво сказал вахтер. Ему была неприятна и сама эта статная дама в кавалерийских сапогах, и ее пренебрежительное отношение к доске приказов — любимой спутнице его долгих одиноких ночей. — Очки, говорю, надень!

Профессор-кавалерист покорно вытащила из сумочки очки, ловко кинула их на переносицу, подняла глаза и вдруг заплакала. Всхлипнув несколько раз, успокоилась, вытерла маленьким платочком глаза и — куда только девалась властность — жалобно сказала:

— Вот и Петя говорит: поезжай срочно в санаторий, подлечи нервы, а то бог знает что наделаешь. А как я уеду, если их вдвоем и на день оставить нельзя? Вместо того чтобы сготовить обед, дуют часами в настольный хоккей. А тут эта галлюцинация…

— Это не галлюцинация, — тихо сказал полковник Полупанов. — И не надо оставлять их вдвоем, чтобы они часами играли в благородную настольную игру хоккей. Перед вами живой птеродактиль или что-то вроде этого.

То ли летающему ящеру надоели разговоры, то ли его обидело выражение «что-то вроде этого», но он шумно взмахнул крыльями, тяжело пролетел несколько метров и уселся на шкаф со спортивными трофеями ателье.

— Ну и что мне делать? — совсем уже жалобно спросила профессор и снова вытащила платочек.

— Ты профессорша, ты и определяй, — пожал плечами Михеич, и по жесту можно было догадаться, что хотя вахтер и принял эмансипацию женщин и их равноправие, но не совсем одобрял их.

Анна Михайловна осторожно подошла к шкафу, почему-то ласково бормоча «цып-цып, цып-цып», внимательно посмотрела на уродливое существо, которое подозрительно косилось на нее, и вдруг закричала тонко и пронзительно:

— Птеродактиль! Летающий ящер! Кожистая перепонка с четвертого пальца передних конечностей!

Птеродактиль открыл зубастый клюв и злобно зашипел.

Профессор, роняя сумку и платочек, металась от Михеича к полковнику, от полковника к Ване Скрыпнику и все кричала:

— Вы понимаете? Нет, вы не можете понять!..

— Куды уж нам, — бормотал Михеич, но глаза его тоже подозрительно увлажнились.

— …Никто не может понять. Живой птеродактиль в центре Москвы в сентябре тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Понимаете, в сентябре?

Почему именно сентябрь оказался столь неожиданным месяцем для появления древнего летающего ящера, было не ясно. Тем более, что до сих пор птеродактили не появлялись и в остальные одиннадцать месяцев, но все понимали чувства Анны Михайловны Зеленовой и молчали, боясь осквернить чистейший восторг ученого пошлой репликой.

— Голубчики вы мои, свидетели, окна и двери, христа-батюшки ради, вылетит — брошусь за ним!

— Вот вы, профессорша, думаете, что все знаете, а выходит, и не все, — ухмыльнулся Михеич. Чем больше он чувствовал свое превосходство над ученой дамой, тем больше она начинала ему нравиться, и сейчас он был положительно готов сделать для нее что угодно. — После двадцати одного все двери и окна закрыты, и этой летучей дактили деваться ровным счетом некуда.