Леон Юрис - Хаджи

Здесь законы чаще исходили не из Корана, а из сурового порядка жизни.

Можно убить, но только лицом к лицу.

Можно красть, но не у своих.

Насиловать - не преступление, если женщина из враждебного племени.

Обманывать вполне допустимо, если обманывают человека из другого племени.

Строгими законами предписывалась месть. Нередко наказание значило лишение ру-ки или ноги. Жизнь ужасна, и законы выживания порождают жестокость.

Пустыня - злой хозяин, но она - в исключительной собственности бедуина, и всту-пая в пустыню, вы в его власти. Милосердие - не для тех, кто нарушает его правила.

Я хорошо запомнил уроки, избежал неприятностей и даже заслужил некоторое ува-жение, будучи единственным грамотным в клане.

Настоящее удовольствие наступало вечером у костра, когда пили кофе и пересказы-вали байки о набегах и личном геройстве. Иногда к нам присоединялась семья дервишей клана, чтобы, пользуясь своими способностями колдунов, пляской изгонять злых духов. Они кружились в трансе, ходили босиком по горячим углям в костре и слабели. Так они еще раз доказывали свою магическую силу.

Все происходило с нарочитой замедленностью. Непрекращающееся воспроизведе-ние картин прошлого давало возможность забыться и помогало справиться с реальностью каждодневного существования.

Приводящие в трепет восходы солнца нередко заставали нас с шейхом аль-Баки одних, оставшимися последними у костра.

- Богатство и собственность - то, что Аллах раздал несправедливо, - говорил он мне. - У нас часто умирают, но в пустыне это не трагедия. Главное, Ишмаель, мы свобод-ны. Крестьянин - раб своей земли. Горожанин - раб денег и машин. Это дурные общества. Бедуинам они не нужны.

Может быть.

Значительная часть доходов племени поступала оттого, что бедуины были "покрови-телями" той части трансарабского нефтепровода, которая тянулась по их территории. Ко-гда Сауды для сокращения расходов предложили новый способ, настало время напомнить им об этом. Мне как раз предстояло отправиться в свой первый набег, чтобы перерезать часть нефтепровода, когда пришло известие, чтобы я вернулся в Акбат-Джабар.

Не могу сказать, что уезжал с огорчением, ведь мне так хотелось снова увидеть хад-жи и Наду. Но теперь я был умнее, потому что уже знал, как навечно связаны вместе араб и фатализм.

Вернувшись в Акбат-Джабар, я понял, что своей смертью Джамиль одержал надо мной такую победу, какой никогда не добился бы живым. Он стал мучеником. Это причи-нило мне порядочно неудовольствия. Всю жизнь я прилежно трудился, чтобы стать лю-бимцем отца. Меня знали как самого умного, самого храброго, того, кто будет преемни-ком хаджи Ибрагима. Я превзошел своего старшего брата Камаля и отодвинул в сторону Омара. Я был как свет в жизни отца. А теперь что-то в этом изменилось. В Акбат-Джабаре в кафе висели большие портреты Джамиля рядом с фотографиями великих арабских вож-дей.

Иорданцы продолжали свой набор и принуждали Мстителей-леопардов и членов других банд вступать в партизанские группы, чтобы переходить границу и совершать на-беги на евреев. Они возложили на сионистов вину за убийство Джамиля и назвали в его честь батальон федаинов.

Мои родители, всю жизнь едва обращавшие на него внимание, погрузились в траур. Фотография Джамиля висела на почетном месте в нашей лачуге. Цветы, никогда не укра-шавшие нашего дома в Табе, стояли теперь в маленьких вазах возле его портрета, и перед ним горели ритуальные свечи.

Теперь Агарь гордилась тем, что ее называли Умм-Джамиль, мать Джамиля. Самым странным было поведение моего отца. Чувство вины, никогда не отягощавшее Ибрагима, запало теперь ему в душу. Он побил Джамиля. Он способствовал его убийству. Теперь он горевал. Подозреваю, что ему хотелось убедить себя в том, что его сына на самом деле убили евреи.

Внезапно я оказался младшим братом Джамиля. Каждый гладил меня по голове. Был ли я горд этим?

Вы говорите, что Ишмаель жесток. Разве не было у него сочувствия к убитому бра-ту? Не заблуждайтесь насчет меня. Может быть, я был мальчиком в глазах всех, но я был проворный и сильный, и вам не захотелось бы иметь со мной дело. Я пришел к понима-нию, что жизнь не так важна, как мученичество.

Мне надо было вернуть свое положение.

Сказать по правде, будучи у бедуинов аль-Сирхан, больше всего я скучал по Наде. Нами владеет мысль о защите женской чести. Не ради женщины, а ради гордости и чести мужчины. Но я любил Наду по-другому. Я любил ее саму. Это не была сексуальная лю-бовь. Я любил ее потому, что она была хорошая и всегда вызывала мое восхищение.

Я любил глаза Нады, полные любопытства. Когда мы были с ней наедине, я любил смотреть, как эти глаза наполнялись грустью. Я любил смотреть, как она умывается у ру-чья и заплетает свои длинные густые каштановые волосы. Я любил смотреть, как она хо-дила, покачивая бедрами. Я любил ее белые зубы, когда она откидывала голову назад и смеялась.

Я хотел когда-нибудь жениться на девушке вроде Нады. Но пока я не женился, за-щита ее чести оставалась главным делом моей жизни. И я любил свою сестру и не горевал о брате. По крайней мере я не такой лицемер, как мои родители. Агарь я еще мог понять. Но я не мог понять хаджи Ибрагима и молился, чтобы его сознание вины прошло.

Постоянно думая о Наде, я скоро обнаружил, что в мое отсутствие что-то определен-но было между ней и Сабри. Обычно Ибрагим такие вещи чуял издалека, но он уже был не тот после возвращения из Цюриха. Огонь внутри него потускнел. Должно быть, там слу-чилось с ним что-то страшное. К его страданиям прибавился еще и Джамиль.

Агарь, Рамиза и Фатима, возможно, что-то знали о Наде и Сабри. Женщины хранят между собой много тайн. Как и в Табе, в Акбат-Джабаре женщины из разных кланов по-стоянно дрались и ругались между собой, и порой рты их были как помойки. Но сущест-вовала черта, которую женщины никогда не переступали, имея дело друг с другом. Их собственная верность была равносильна собственной жизни, и они редко сплетничали с мужчинами о женских делах.

Приход в нашу жизнь Сабри Салама был благом во многих отношениях. Все мы могли бы умереть, если бы не его умелость и изобретательность.

В Европе отец истратил все, полученное от продажи древностей. Правда, у нас еще был в запасе наш арсенал оружия, но по-настоящему наше существование зависело от за-работка Сабри и его побочных доходов. Он никогда не жаловался и все отдавал отцу.

Сначала я чувствовал угрозу. Сабри получит слишком много отцовской благосклон-ности. Но это прошло. У Сабри была своя собственная семья в Газе, и он постоянно гово-рил о своем желании соединиться с ними. А давние подозрения Ибрагима всегда держали его вне нашего узкого круга.