Наум Фогель - Гипнотрон профессора Браилова

…Стучат колеса на стыках. В такт им поскрипывает старенький вагон. Лосеву слышится: “И-ри-на… И-ри-на…” Какое у нее было испуганное лицо тогда… на шверботе, когда она пыталась мокрой рукой поймать край ускользающего борта. Кажется, я не на шутку полюбил ее… “Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…” Хорошие какие у них песни! Фарли говорит, что врага нельзя полюбить. Никогда. Ни за что. Только для вида. Только если это помогает выполнению задания. Постой, постой! Кто враг? Ирина?.. Какая чушь!..

Спустя еще полчаса он шагал к своему дому по обезлюдевшим улицам и мурлыкал под нос все ту же песенку. “Вот привязался мотив, не отцепишься! В следующее воскресенье она обещала снова придти на пляж. А может быть, удастся раньше ее увидеть? Неужели я люблю ее?” – с тоской подумал он и поймал себя на том, что произносит мысли вслух. Остановился, тяжело дыша от невесть откуда навалившегося чувства страха. Потом со злостью стукнул себя кулаком по лбу. “Ты не разведчик, а тряпка, Лосев. Возьми себя в руки, скотина! Ведь ты погибнешь, Лосев, погибнешь!”

На следующий день Ирина, окунувшись с головой в работу, совсем позабыла о случившемся. Вспомнила только поздно вечером, когда отец вдруг постучался и попросил зайти к нему в кабинет. Ирина почему-то встревожилась

Когда она вошла, Антон Романович стоял у окна спиной к двери и ритмично постукивал пальцами по подоконнику.

– Прочитай, вон там, на столе, не оборачиваясь, – глухо произнес он.

Ирина взяла развернутую газету. Небольшая заметка, на четвертой странице внизу была обведена красным карандашом. Торопливо пробежала глазами по строчкам.

“Вчера, во время катания на шверботе, – писалось там, аспирантка психоневрологического института И.А.Браилова свалилась в воду. Швербот находился далеко от берега. Не умея плавать, Браилова начала тонуть. Сидевший за рулем Г.С.Лосев бросился в море, настиг утопающую и, несмотря на штормовую погоду, продержался с ней на поверхности до прихода спасательного катера. Пострадавшей была оказана медицинская помощь. Здоровье вне опасности”.

Ирине стало мучительно стыдно за свою ложь. Она опустила газету и посмотрела на ссутулившуюся фигуру отца.

– Я не хотела огорчать тебя и потому скрыла, – прошептала она. – Если бы я знала, что тебе станет известно… И потом, в заметке все очень преувеличено, папа. Поверь.

Антон Романович молчал, продолжая постукивать пальцами по подоконнику. Ирина постояла немного, искоса поглядывая на отца и растерянно теребя газету, потом вздохнула и, понурившись, пошла к двери.

– А этот, Лосев?.. Можно хотя бы узнать, кто он такой? – спросил Антон Романович. – Или это тоже секрет?

– Какие же секреты? – остановилась Ирина. – Я с ним познакомилась в прошлое воскресенье. На пляже. Очень интересный человек: живой, остроумный. Он бы тебе понравился, папа.

– Не сомневаюсь, – буркнул Браилов. – Ладно, иди спать и… Будем считать инцидент исчерпанным. А только чтобы такие прогулки, даже с интересными людьми, больше не повторялись. Это – категорически!

Заметка в газете встревожила не только Браилова. В тот же день, несколькими часами раньше, она стала предметом обсуждения среди сотрудников журнала “Новости науки и техники”.

Первым прочитал заметку Картавин – сорокапятилетний молодящийся журналист, весельчак и любитель сенсаций.

– Лосев-то наш прогремел! – воскликнул он, тыча пальцем в газету. – Ах морской пират, разбойник этакий!

Схватив газету, он побежал разыскивать Лосева.

Лосев никогда не работал дома. Свои очерки он писал тут же, в редакции, примостившись за столом у окна в большом тихом зале редакционной библиотеки.

– Чем ты занят? – спросил Картавин, заглядывая через плечо Лосева на исписанные четким почерком узкие полоски бумаги. – О, Сибирь-матушка, Амур-батюшка… Я считал, что ты психоневрологию штурмуешь.

– Почему психоневрологию? – удивился Лосев, отрываясь от объемистого тома “Большой Советской Эн­циклопедии”.

– Да вот, читаю в газете… Наш Лосев спас от смерти аспирантку психоневрологического института. Думаю, Георгий Степанович новую тему облюбовал и собирает материалы из первоисточника, да еще в экзотической обстановке.

Лосев прочитал заметку и возмутился:

– Черт знает что! Найти бы, кто этим занимается, да уши натрепать. Любой пустяк – в газету!

– Ну, знаешь, спасение человека – это не пустяк, – заметил Картавин. – Это – героизм, если хочешь.

– Подумаешь, героизм! Она так волновалась, чтобы отец не узнал, а теперь… И меня в таком свете выставили – людям в глаза смотреть стыдно.

– Не скромничай, Лосев! – хитровато подмигнул Картавин. – В душе, небось, рад-радешенек. Она, эта Браилова, интересна или так себе? Скучная, должно быть, особа?

– Почему скучная?

– Сам понимаешь: возиться с психическими – невеселое дело,

– При чем здесь психические? – едва сдерживая раздражение, вскинул плечами Лосев. – Она работает в научно – исследовательском институте: лечение сном, оригинальная методика, усыпление больных приборами, действующими на расстоянии…

– Вот, вот, – весело засмеялся Картавин… – Я же говорил: Георгий Степанович облюбовал себе новую тему для очерка: “Новости психоневрологии!”, “Лечение сном!” Сенсация!..

– Постой, постой! – вскочил, как ужаленный, Лосев. – Как ты сказал? “Новости психоневрологии”? “Лечение сном”? А ведь это идея! “Новейшие достижения в области лечения сном”! Кажется, наш журнал такой темы еще не подымал. Иду к редактору.

– Давай, давай! – подзадорил его Картавин. – Кому-кому, а тебе старик не откажет. Сон, сновидения, прочая чертовщина… Это куда интереснее того, чем ты сейчас занимаешься. И он принялся читать записи, сделанные Лосевым;

– Амур… Хэйлунцзян… Харамурень… Хара-му-рень, произнес он по слогам. – На кой леший тебе эта харамура понадобилась?

– Много знать будешь – скоро состаришься, – хлопнул Картавина по плечу Лосев и, захватив свои конспекты, направился к редактору.

Что бы там ни было, как бы ни захлестывала работа, но по субботам, ровно в пять вечера, Антон Романович шел в баню. В кожаном чемоданчике заботливыми руками Ирины было уложено белье, кусок мыла, два махровых полотенца, рукавицы и поверх всего плоский березовый веник.

– Время – чудесный доктор, – любил говорить Антон Романович. – Постепенно затягиваются самые тяжелые раны под мудрым воздействием этого лекаря-кудесника, утихают страсти, меняются интересы. То, что в детстве казалось неоценимо дорогим, уже в юности теряет свою привлекательность; то, что в молодости казалось дороже жизни, когда тебе перевалит за пятьдесят, становится мелочью, не заслуживающей особого внимания. Однако, бывают привычки, перед которыми даже всесильное время беспомощно опускает руки. Иван Петрович Павлов, например, до глубокой старости обожал игру в городки. А я, вот, жить не могу без бани, доброй русской бани, с парком да с березовым веничком.