Наум Фогель - Гипнотрон профессора Браилова

– Дня через два–три закончу с очередной работой – и к вам.

Машина вильнула раз, другой, обогнула монументальную статую академика Бехтерева и остановилась у подъезда. Клумбы цветов, так ярко выглядевшие при солнечном освещении, в свете фар казались неестественно бледными, почти бесцветными.

Ординатор – совсем еще молодая женщина – торопливо докладывала, помогая профессору надевать халат.

– Мы включили аппарат, как всегда, ровно в четыре, – говорила она. – Монасеин уснул на третьей минуте. Спал хорошо Потом – это было примерно полчаса тому назад – дежурная сестра хотела измерить кровяное давление, но не смогла надеть манжетку. Рука больного словно одеревенела – ни согнуть, ни выровнять. Я ничего подобного не видела, Антон Романович. Весь одеревенел. И ноги тоже, и туловище.

– Не волнуйтесь, – попытался успокоить ее профессор. Как пульс?

– Шестьдесят два. Дыхание восемнадцать, Я просто ума не приложу.

Казарин, застегивая рукава халата, внимательно прислушивался к ее рассказу.

– Генератор выключили? – спросил он, когда они втроем подымались по широкой, устланной плюшевым ковром лестнице.

– Нет. Только отвела экран.

– Я думаю, прежде всего нужно проверить блок настройки, – повернулся к профессору Казарин. – Разрешите, я схожу за индикатором.

– Прежде всего нужно осмотреть Монасеина, – суховато произнес профессор. – Раньше больного, а потом уже…

Казарин молча приподнял роговые очки, поскреб переносицу и снова водворил их на место.

…В просторной комнате – четыре кровати. Расположение их не совсем обычное для больничных палат: койки отодвинуты от стены почти на полтора метра. Позади каждой – небольшой, поблескивающий белой эмалью аппарат в виде колонки, с многочисленными измерительными приборами на передней панели. На спинках кроватей – у изголовья – сферические экраны, пульсирующие мягким, розовым светом. К этим экранам от аппаратов тянутся бронированные провода. Только у одной, стоящей у двери, экран был отвернут к стенке.

Профессор внимательно оглядел спящих, потом неторопливо подошел к Монасеину, пододвинул стул, сел и принялся исследовать.

Больной лежал на спине, с приоткрытыми глазами, и, казалось, крепко спал. Сквозь щелочки меж веками виднелась узкая полоска белков. Лицо поражало своим каменным спокойствием, казалось, будто оно высечено из мрамора.

– Н-да! Этого, действительно, у нас еще не было. Ну-ка, Мирон Григорьевич, попробуйте согнуть ему ногу. Сильнее, сильнее! Не бойтесь!

Нога пружинила, чуть сгибаясь в коленном суставе, и сразу же выпрямлялась, как только Казарин ослаблял усилия.

– Точно стальная, – заметил Мирон Григорьевич. Лицо его побагровело от напряжения.

– Ну хорошо! – поднялся профессор. – Пойдем в ординаторскую, побеседуем.

Сестра укрыла больного пушистым одеялом. Она не скрывала чувства смятения и тревоги. Столько волнения из-за этих больных… Раньше, когда усыпляли лекарствами, было куда спокойнее. Позже стали применять электросон. Тоже хорошо. Наложил электроды, нажал кнопку – и все. А сейчас… Ах, эти аппараты, усыпляющие на расстоянии! Недавно один больной заснул и не просыпался почти двое суток. У другого вместо сна развилось какое-то странное возбуждение. Он вдруг начал петь, хлопая в ладоши в такт песне и выделывая ногами сложные па в воздухе. И все это с закрытыми глазами. Ужас! Третий поднялся с постели, вылез в окно, добрался по карнизу до водосточной трубы, потом вылез на крышу и уселся там, на самом краешке, свесив ноги. А дом восьмиэтажный ведь. Господи, что творилось тогда! На улице толпа все запрудила, пожарные машины… Столько пришлось пережить, пока сняли. Сейчас Монасеин остолбенел. Антон Романович всему объяснение находит. В первом случае произошла передозировка напряжения, нормальный сон перешел в летаргический; во втором развилось гипнотическое состояние: какой-то участок мозга оказался недостаточно заторможенным, человек частично проснулся и под влиянием сновидений стал танцевать; в третьем – при общем глубоком сне всей коры головного мозга проснулся двигательный центр. “Мы с вами встретились с замечательным явлением так называемого лунатизма, – говорил Антон Романович. – Нет, нет, больной не мог бы разбиться. Попробуйте пройтись по доске, лежащей на полу. Никакого труда. Но подымите эту доску на высоту в пять-шесть метров, и ваша походка уже станет менее уверенной. А если поместить над улицей между двумя небоскребами?.. Кто бы решился ступить на такой мостик? А лунатик пройдет и не оступится. У него нет страха, потому и движения спокойные, уверенные…” Ну, лунатик – это понятно. А с Монасеиным что?

Дежурная посмотрела на спокойное лицо профессора Браилова и пожала плечами. Тут сердце замирает от страха, а он улыбается.

– Так о чем же вы думаете, Зоя Дмитриевна? – спросил Браилов, когда они втроем вошли в ординаторскую. Он сел в удобное кресло, оббитое кожей, и, прищурившись, посмотрел на ординатора..

– Это состояние напоминает мне то, что было недавно со студентом Кашириным, во время гипнотического сеанса на вашей демонстрации, – ответила та и спросила, настороженно глядя на профессора: – Каталепсия?

– Ну, конечно же, каталепсия! – воскликнул Антон Романович. – Своеобразный столбняк. Большие полушария головного мозга заторможены, как бы выключены, нижележащие участки бодрствуют. А в них как раз и заложены центры, заведующие мышечным тонусом, центры тонических рефлексов, как их называл Павлов. В норме кора их тормозит, как на вожжах держит. У Монасеина эти тормоза выключились Вот и вырвались тонические рефлексы на свободу.

– Как в эксперименте Шерингтона на кошках? – спросила Зоя Дмитриевна.

– Именно так! Если отключить у кошки большие полушария, разовьется каталепсия. У людей можно точно такую же картину вызвать во время гипноза. Вы кладете такого человека пятками на спинку одного стула, затылком – на спинку другого, и он лежит, как доска. Можете стать на него – выдержит.

– Иногда при некоторых психических заболеваниях развивается нечто подобное, – заметил Казарин.

– И в норме бывает, – повернулся к нему Браилов. – Пожар, землетрясение, бомбежка… Тут бежать надо, спасаться, а человек с места сдвинуться не может. В народе говорят: остолбенел. Народ великий словотворец. Однако вернемся к Монасеину. Здесь могут быть две причины: либо в результате заболевания нервные клетки по-разному реагируют на излучения нашего генератора, либо что-то изменилось в настройке аппарата. Мы это выясним, и сегодня же. Но прежде надо вывести Монасеина из этого состояния. Что бы вы предложили, Зоя Дмитриевна?