Андрей Ливадный - Соприкосновение

– Подайте, люди добрые, Христа ради… – невнятно твердил над головой этот самый голос… – Мы беженцы… Дочка голодная… Христа ради…

Только много позже, спустя годы, Лада, анализируя свои полуосознанные детские воспоминания, поняла, что голос этот принадлежал ее матери…

Тогда же он воспринимался лишь краем ее сознания, основную часть которого занимали лица, тысячи лиц, что текли мимо, в узкой горловине подземного перехода метро.

Ей было скучно, неуютно и тяжело стоять, удерживая на своем хрупком, детском плече вес навалившейся сзади женщины, которая, протягивая руку за подаянием, другой опиралась на девочку, оставляя под ее одеждой болезненные отпечатки своих скрюченных пальцев…

Лада смотрела на плывущие мимо лица, и тогда она еще не могла понять их реакцию на хриплый, совсем не женский голос матери, протянутую руку с грязными, дрожащими от хронического алкоголизма пальцами, – разум девочки оказался в ту пору слишком слаб и неопытен, казалось, работала только память, впитывая, вбирая в себя эти лица…

А людей было много – их нескончаемый поток то увеличивался, разливаясь от стены до стены, то ненадолго уменьшался…

Одни просто шли мимо, никак не реагируя на голос, другие вдруг ни с того ни с сего ускоряли шаг, спеша миновать это место, – при этом их лица напрягались, принимали какое-то ненатуральное, кукольное выражение, – третьи же, наоборот, поворачивали головы, обжигая две сгорбленные у стены тоннеля фигуры откровенно враждебными взглядами…

Для Лады эта мимика текущей мимо толпы оказалась своего рода игрой, развлечением, постоянно меняющимся фоном, как в калейдоскопе, которого она, увы, никогда не держала в руках, – узор лиц постоянно менялся, ежесекундно обновляясь, но было в нем нечто запрограммированное, повторяющееся…

Среди спешащих мимо людей выделялись еще две относительно малочисленные группы, которые так или иначе обращали внимание на уродливую девочку и ее мать. Одни не доставляли им неприятностей, эти люди вдруг останавливались, рылись в карманах и бросали в протянутую ладонь звенящие монетки, стараясь не коснуться ее пальцами. Иногда они что-то говорили при этом, но такое случалось редко…

Другой сорт прохожих оказался единственной частью толпы, вызывающей у Лады неосознанную неприязнь. Они не останавливались, но замедляли шаг, разглядывая девочку с непонятным ей, жадным, патологическим любопытством.

Ей это было противно.

Лада редко видела свое отражение – дома у них не осталось ничего, кроме кучи тряпья и голых, ободранных стен с давно отслоившимися обоями. О зеркалах, конечно, речи не могло быть. О своем врожденном уродстве она в ту пору даже не догадывалась, но все равно, эти взгляды, которые, словно горячий, слюнявый язык бродячей собаки облизывали ее с головы до ног, были девочке неприятны.

Со временем она научилась заранее определять в потоке лиц таких людей и даже приноровилась отваживать их, намеренно скаля зубы и показывая язык из-под вздернутой кверху губы.

Люди чаще всего вздрагивали в ответ и спешили отвернуть голову, ускоряя шаг.

Девочку это вполне устраивало.

С чего начинается сознание?

Этот вопрос Лада задала себе много позже.

Когда она начала ненавидеть эти лица, которые изо дня в день текли мимо?

Вряд ли она способна отыскать точку отсчета этому чувству в своей душе. Туманные образы памяти ничего не говорили ей о дне, когда она впервые почувствовала сладкое и неодолимое желание догнать кого-нибудь из них и впиться зубами в руку так, чтобы брызнула кровь…

Выходит, она начала ненавидеть эту серую реку человеческого равнодушия, брезгливости и любопытства еще задолго до того, как научилась выговаривать длинные слова, вроде "отчаяние" или "ненависть".

…

Где же вы?

Хотелось кричать. Наступил моральный предел, за которым лишь короткое яростное безумие, цепь спонтанных, необдуманных поступков, и, вероятно, смерть.

Где вы люди?!.. Где та человеческая река, к которой столь неприязненно относилась маленькая девочка?

Многое изменилось с тех пор, Лада выросла, повзрослела, любовь отогрела душу, а военные хирурги в лабораториях секретного комплекса "Гаг-24" исправили врожденные деформации ее тела.

Еще тогда она поняла: нельзя ни от чего зарекаться. Любовь приходит внезапно, да и противоположные чувства вспыхивают в одно мгновенье, и вот теперь ощущая глобальную необратимую пустоту, моральный вакуум в окончательно осиротевшей душе, она, задавив рвущийся наружу крик, стояла, заледенев, и мысленно повторяла, спрашивала, молила: где вы?

Она осталась одна. Люди исчезли, и эта правда низводила рассудок до грани полного отчаянья.

Все познается в сравнении. Сейчас, она бы не стала презирать или ненавидеть текущую мимо реку человеческого равнодушия, а, наверное, попыталась бы хоть что-то изменить, как-то повлиять на души людей, но поздно, слишком поздно…

Теперь уже ничего не вернешь.

…

Он первым начал движение, желая схватить ее за руку.

Пальцы андроида прошли сквозь пустоту, с хрустом ударив в кору дерева, оставив на ней глубокий, вдавленный отпечаток.

Лада не стала тратить патроны. Оказавшись за спиной механизма, она провела прием, которому триста лет назад ее обучил инструктор рукопашного боя на полигоне поселка Гагачий.

У андроида нет шейных позвонков, которые можно сломать, – стремительного движения не выдержали фиксаторы, ограничивающие работу сервомускулов. Голова механизма с хрустом повернулась на триста шестьдесят градусов.

Он остановился, застыл будто манекен, так и не завершив начатого движения. Отключился.

Ничего. Небольшой ремонт «вернет его к жизни».

Она ощущала себя одинокой, потерявшейся в огромном, изменившемся до полной неузнаваемости мире. Земля стала совершенно иной.

Они не представляют истинных возможностей моего организма, – подумалось ей. – Проект "Первопроходец был глубоко засекречен. Никто не знает о микромашинах, введенных в организмы астронавтов. Технология явно потеряна.

Лада шла по направлению к шикарному флайкару, а в душе леденело, стыло чувство моральной смерти, полнейшего одиночества, и тут же, заполняя вакуум сознания, в душе теснились ярость и боль, порожденные листопадом…

Если людей не осталось на земле, если их поглотила, погубила техносфера планеты, зачем тогда человеческие подобия законсервировали, сохранили участки исторических и парковых зон?

Лада шла по направлению к флайкару, а рассудок все глубже погружался в пучину отчаянья.

Я одна.

Как хотелось бы стать слабой, доверчивой, позволить неистовой надежде вспыхнуть, согреть изнутри теплым предчувствием, но… нельзя.