Генрих Альтов - Золотой лотос. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов

Уже был сдан в печать этот сборник, когда 12 апреля 1961 года совершил свой богатырский космический полет Юрий Гагарин.

Отныне трудами советских людей широко распахнута дверь в космос.

Не так уж далек, очевидно, день, когда, минуя пояса радиации, преодолевая магнитные возмущения, уйдут к границам иных миров советские астролетчики, подобно Шевцову, герою публикуемой в сборнике повести «Баллада о звездах».

Фантастика? Но разве не фантастикой еще вчера была дерзкая мысль о полете человека в бездонную глубину внеземного пространства? И разве не фантастичны успехи современной физики и биологии, химии и кибернетики, позволяющие все глубже проникать в тайны природы?

Пусть нет пока на свете волшебного цветка, о котором рассказывает в публикуемом нами рассказе М. Грешнов, но трудом и умом человека будут созданы золотые лотосы, продлевающие жизнь.

Да, не только в межзвездных пространствах, но и на Земле предстоят еще великие свершения смелым первооткрывателям — ученым, инженерам, рабочим нашей страны, идущей во главе прогресса человечества.

И среди них будут многие из читателей этого сборника, который можно было бы озаглавить и так: «Пока еще фантастика».

Это было время, когда люди начинали прокладывать пути в Звездный Мир. Сильнее извечной тяги к морю оказался зов Звездного Мира. Ионолеты покидали Землю. Буйный, хмельной ветер открытий гнал их к звездам. Еще бродили экспедиции в болотистых лесах Венеры, еще пробивались панцирные ракеты сквозь бушующую атмосферу Юпитера, еще не была составлена карта Сатурна, а корабли уже шли к звездам дальше и дальше…

Это было время великих открытий. Корабли достигали звезд, опускались на планеты. Чужие солнца пылали над головами астронавтов. Чужая жизнь окружала корабли. Каждый шаг был шагом в Неизведанное. Корабли возвращались на Землю, и те, кто летал, рассказывали о светящихся в темноте цветах — они рассыпались от прикосновения руки, о занесенных илом циклопических постройках — следах исчезнувших цивилизаций, об удивительно ровных базальтовых плитах среди хаоса скал — стартовых площадках чьих-то звездолетов.

Много великих открытий сделали в то время. Удалось познать и очень малое — зарождение жизни — и очень большое — рождение галактик. Звездный Мир щедро раскрывал свои тайны…

Это было время суровых испытаний. Через многие опасности проходили корабли. Иногда отказывали двигатели — и корабли исчезали в звездной бездне. Иногда при спуске разрушалась электронная аппаратура, и астронавты оставались на чужой планете. Начиналась пытка безнадежностью. Никто не мог долго выдержать. Песок постепенно засыпал черную громаду корабля. Безразлично смотрели круглые, как пустые глазницы, иллюминаторы. Случалось и так, что корабль неосторожно приближался к тусклой, едва светящейся звезде; она внезапно вспыхивала, извергала в пространство раскаленный огненный газ — и корабль не успевал уйти. В последние минуты вся энергия разрядных батарей отдавалась антеннам корабля, посылавшим на Землю прощальный привет. Корабль погибал, а посланный им сигнал годами летел к Земле сквозь черную бездну Звездного Мира. Наступало время, и вечно бодрствующие щупальца земных антенн улавливали горестную весть.

Тогда все люди, где бы они ни были, на минуту прекращали работу. Земля молчала.

И все же вновь уходили в Звездный Мир корабли.

С каждым годом их становилось больше и больше.

Шли через все: латали пробоины, нанесенные метеоритами, подолгу терпели дурманящие сознание перегрузки, годами не видели голубого неба Земли. Шли на великие подвиги — и побеждали.

Это было время, когда на многих планетах чужих звездных систем люди впервые подняли алый флаг Объединенного Человечества. Желтый диск Проциона, вишневый — звезды Каптейна, голубой — Альтаира светили над этим флагом. А там, где нельзя было поставить флаги, где атмосфера вечно ярилась и буйствовала, воздвигали обелиски. На них указывалось название корабля, первым достигшего планеты, и время, прошедшее на Земле после Великой Революции.

Ланской не видел старика шесть лет. Старик часто приглашал к себе учеников, но Ланского он не позвал ни разу. Шесть лет назад в Гибралтаре старик закончил свою последнюю работу — статую Моряка. Ланской был на открытии. Старик создал великую вещь. Другого от него не ждали: со времен Микеланджело мир не знал лучшего мастера.

Статуя стояла на черных, изъеденных океаном скалах. Волны разбивались о камни, рваные клочья серой пены летели вверх, к ногам статуи. Моряк был юношей, мальчишкой. Он смотрел в океан и ждал чьей-то команды. Ветер взлохматил его волосы, парусом выгнул расстегнутую рубашку. Чувствовалось, что под ним накренившаяся палуба, а впереди — опасность, и сейчас что-то произойдет. Но мальчишка смеялся. Казалось, он кричал океану: «Ну-ка, пошевеливайся! Налетай! Посмотрим, кто кого!» Чутье художника не изменило старику. Он нашел ту меру бесшабашного веселья, которая была нужна.

Чуть больше — и мальчишка был бы просто смешным забиякой. Чуть меньше — и исход поединка внушал бы сомнение. А так было ясно: если даже вся ярость океана обрушится на этого мальчишку, он скажет сквозь стиснутые зубы: «Ну-ка пошевеливайся! Посмотрим, кто кого!» Старик подошел к Ланскому и, не здороваясь, спросил:

— Нравится?

Ланской сказал, что статую следовало бы немного поднять над водой.

Старик недобро покосился на него желтоватыми глазами.

— Молодец, — проскрипел он. — Кроме тебя, никто не заметил.

Он долго смотрел на статую. Был знойный день, но старик кутался в длинный плащ.

— Дурак, — неожиданно сказал он и повернул к Ланскому иссушенное, костлявое лицо. — Сегодня прилив. Самый высокий в году. Понял? Вот. Теперь уходи.

Прошло шесть лет. Старик не приглашал Ланского, не писал писем. От друзей Ланской узнал, что старик совсем плох. Говорили, что он уехал к себе на родину, в Геную. И вдруг пришла радиограмма: «Вылетай сию же минуту». Через три часа Ланской был в Генуе.

Старик, укутанный теплым пледом, лежал в кресле на веранде. Внизу, под обрывом, тихо плескалось море. По потолку веранды перекатывались светлые пятна — солнечные блики, отраженные волнами.