Генрих Эрлих - Последний волк

- Гражданка, хватит нам сказки рассказывать, - строго сказал старший, волков давно нет, только такие и остались, - кивнул он на лежащие тела.

- Зачем же вы так нехорошо о волках? - обиделась Мария.

- Смотрите, - закричал младший и ткнул пальцем в сторону леса, - ну зверь!

Волк сидел не просто на пригорке, он выбрал еще и слежавшийся высокий сугроб, он сидел на задних лапах, уперев вертикально передние, расправив плечи и гордо подняв голову, немного развернув ее от приезжих.

- Этот мог, - прошептал третий, врач, - как топором по глоткам прошелся, первый раз в моей практике.

- Эх, сейчас бы винтарь, снять его, - возбужденно воскликнул младший.

- Да как вы можете! - Мария бросилась между следователями и Волком, как будто те и вправду начали целиться. - Не из-за того, что меня спас, что люблю я его, в конце концов, он же - Последний!

- А вы откуда знаете? - поинтересовался старший.

- Я сама его выкормила, из соски.

- И где же?

- В столице, в зоопарке, - устало сказала Мария.

- Чего только не намечтают девушки, особенно в таком медвежьем углу, подумал старший, но вслух сказал, - ладно, суду все ясно, пройдемте в дом.

Вечером, после долгих формальностей, старший протянул Марии протокол и запись ее показаний: "Надеюсь, этого хватит, постараемся не дергать вас в город." Врач отдал Марии свидетельство о смерти Деда: "Можете хоронить. Давайте мы вас в город подбросим, там и похороните. Машина большая, ужмемся."

- Да нет, спасибо. Я уж здесь, рядом с бабушкой и мамой.

- Как же одна?

- Ничего, я сильная.

Мария вышла их проводить и, пока младший следователь и врач разбирались в машине, старший задумчиво, тщательно подбирая слова, проговорил:

- Все не так просто. Он, - следователь мотнул головой в сторону Волка, по-прежнему изваянием возвышавшегося на том же месте, - конечно, молодец, и тебя защитил, и бандитов порезал, но он нарушил закон, нет-нет, не человеческий, природный, Божий. Ведь ты посмотри, у животных, живущих рядом с человеком, я не имею ввиду змей, рыб, ты понимаешь, так вот, на этих животных наложен запрет - никогда не убивать сознательно человека, запрет на вкус человеческой крови. И они этот закон в большинстве своем блюли, медведи, тигры, те же волки уходили от столкновения с человеком, даже когда были заведомо сильнее, даже понимая, что от человека исходит много бед. Но иногда, редко, к счастью, появлялись звери-людоеды. Раз нарушив запрет, они уже не могли остановиться. И они уже не разбирались, кто прав, кто виноват, кто хороший, кто плохой, все для них были добычей, желанной добычей. Боюсь, что и этот не остановится. Мне бы, по-хорошему, надо было всех оповестить, потом облава и - конец. Но что-то мне запали в душу твои слова о Последнем. Не могу. Рука не поднимется. Пусть живет. Эй, долго вы там копаться будете, темнеет уже, - раздраженно крикнул он.

- Ну что, прощай, Мария, - переминались следователи возле машины, - не страшно здесь одной оставаться?

- Мне теперь ничего не страшно.

- С таким-то защитником! - младший, хохотнув, кивнул в сторону Волка.

- Нет, он уйдет, я думаю, как вы уедете, так и уйдет. Не для того же он рожден, чтобы всю жизнь просидеть сторожем у бабьей юбки.

- А для чего же? - поинтересовался врач.

- Не знаю. Да и он сам, наверно, не знает.

- А сама чем заниматься будешь?

- Обратно в столицу уеду. Мне институт закончить надо. А дальше - как получится.

Машина, засветив фары, медленно отъехала от дома. Мария, проследив их выезд на дорогу, вернулась в дом, постояла немного у дверей и потом решительно задвинула засов.

Фары на мгновение вырвали из сумерек Волка. Он встал, развернулся и большими прыжками помчался в лес, прочь от дороги, прочь от дома, прочь от людей.

Часть седьмая

Он нашел ее -- свою Территорию, Территорию своего отца, Территорию его племени. Он пересек очередную реку, не очень широкую, он встречал и побольше, пересек по последнему, дрожащему под лапами льду, когда откуда-то с верховьев уже несся грохот освобождающего весеннего взрыва, и едва вступив на землю, замер. Какое-то неведомое ранее чувство умиротворенности и покоя ласковым облаком обволокло его, пропитало, дошло до самого сердца. Он, удивленный, обернулся назад и серое пятнышко белки, мерно покачивающейся на ветке сосны на другом берегу реки, вдруг вспыхнуло в мозгу путеводной звездой. Он медленно побежал вперед, наполненный робким поначалу чувством мистического узнавания, как будто он много лет жил на этой земле и теперь вернулся после долгого отсутствия. Ему был знаком и этот дуб, надвое расколотый молнией, и эта речушка, застывшая в ожидании сигнала от старшей сестры, чтобы сбросить зимнее одеяние и зажурчать радостной песней, а вот там, у далекой пока сопки, почти у самой подошвы, если взять немного вправо, напротив трех сосен, растущих из одного корня -- не спутаешь, других таких нет -- есть отличная, большая, сухая пещера, лучшего логова для волчицы с малыми волчатами не найти.

И птицы, порхавшие вокруг в предвкушении весны, и звери, те, которые могли укрыться в безопасной высоте деревьев, приветствовали его.

- Добро пожаловать на родную Территорию, Одинокий Волк! Отцы наших отцов передали нам память о тебе и мы рады, что ты вернулся!

Он не разубеждал их. Выпали годы, не было плена, не было клетки, жизнь, чуть запнувшись, мерно потекла вперед, как столетия до этого.

x x x

Но чем дальше, тем чаще стала на него наваливаться беспричинная тоска. Стая ли ласточек, весело кувыркаясь, просвистит в воздухе, стая ли белок рыжим всполохом пронесется по деревьям, стадо ли кабанов, блаженно похрюкивая, развалится в своей купальне -- Волк прервет свой бег, застынет в безжизненной неподвижности, устремив пустой немигающий взгляд куда-то за пределы этого мира.

- А дальше что? Зачем я? Где мой путь? -- рвали душу вопросы.

И ближе к полнолунию какая-то неведомая сила приводила его на границу его Территории, в горы на восходе, он долго стоял на высоком утесе, вглядываясь в бесконечную даль, и заводил свою песню.

- Тоскует, - говорили обитатели леса и благоговейно стихали.

x x x

Небольшой автобус, рассекая темноту светом фар и тяжело переваливаясь на колдобинах, медленно полз по дороге, огибающей горную гряду. Студенты, заполнившие автобус не столько сумками, сколько бренчанием гитары и громкими песнями, подгоняли водителя: "Давай, давай! Кончилась практика! Эх, хорошее было времечко! Но -- домой, домой, домой!"

И Мария, после смерти Деда вернувшаяся в столицу и переведшаяся на дневное отделение института, тоже горланила песни вместе со всеми и кричала в промежутках: "Домой, домой, домой!"

Вдруг водитель остановил автобус, выключил фары и протянув руку куда-то вперед и вверх, тихо сказал: "Смотрите! Первый раз такое вижу."