Антон Абрамкин - Рубеж

- Пане сотнику! Пане сотнику! Гвалт!.. Логин подхватился, будто и не спал. Голова, словно свинцом налитый казан, клонилась снова к столу - но рука уже нашла рукоять "ордынки"; уже готов был сотник рубить все, что движется. Турки? Ф-фу ты, какие турки? Собственная хата, пустая, осиротевшая. Так и задремал сотник под образами, прикорнул уже под утро, когда петухи по всему селу просыпались. - Гвалт, пане сотнику! Бунт! - Бунт?! Та что ты мелешь, Ондрию? Разве сечевики?.. - Какие сечевики, пане сотнику?!. Бабы! - Бабы?! Натянул жупан. Подпоясался; голова гудела, и разноголосый шум, доносившийся снаружи, делался то громче, то тише. А ведь к чарке вчера и не притрагивался! Так и есть, бабы. И у плетня, и за плетнем, у кого топор в руках, у кого орущий младень, у кого коромысло... Хотя и хлопцы тоже есть. И черкасы, и сечевики; мнутся в стороне в землю смотрят, грызут усы, и шапок не снимают, наоборот, до бровей насунули. Логин встал на пороге, не зная еще, яриться или шутить; в одночасье нахлынул вой - затыкай уши. Насупился сотник. Под этим взглядом и турецкие паши, бывало, язык прикусывали - а бабам хоть бы что. Орут и глазами сверкают, ровно кошки, будто каждая третья - ведьма. Да так оно, наверное, и есть. Открыл было рот - прикрикнуть, да не стал понапрасну горло драть. Сейчас накричатся, дуры, уймутся... Не унялись. - Ты, пан сотник, велел жида Юдку, душегуба пейсатого, МИЛОВАТЬ? - Ты, пан сотник, велел страту остановить? - А-а-а, людоньки, Хитцы-то как погинули, и Гонтов Яр!.. - Ироды, людоеды! - ...А у нас семь душ сиротами в одном только дворе!.. - ...Хлопцев наших воронам отдать да волкам! - ...Четыре сына, да муж, да зять, домовинами весь двор... Никогда не отступал сотник Логин - а тут невольно отступил. Бабы, все как одна, повязаны были черными платками. Словно стая галок. - ...В лесу под Калайденцами... - Сыночки мои, орелики... - На погосте места не хватает! - Подай нам людоеда, подай Юдку! Пошто ты его в подвал спрятал? И в тот момент, когда все бабы замолчали, чтобы набрать воздуха для нового гвалта, - пробился единственный голос, тонкий, старушечий: - А может, тот жид тебе, пане сотнику, цехинами позвенел? Или ты не продался, ясный пане? Тишина. Кто далеко стоял, не слышал - закричали снова, но скоро умолкли, зажав ладонями рты. Тишина... Белый-белый стоял на пороге сотник Логин. Никогда не случалось ему полотнеть, как смерть. Алела лысина от ярости, от горя темнела - но впервые за всю жизнь отхлынула кровь от лица его и от сердца, оставив пропасть, морок... Хотел сотник закричать да за шаблю схватиться. Зверем хотел зареветь на безумную бабу: как?! Его, сотника Логина, продажным назвать?! ПРОДАЖНЫМ?! Не было сил. Не поднималась рука, не поднимался голос. Потому как правда, продался он, как последняя шкура, только не за цехины. За надежду продался, за посулы, что дочку живой увидит и домой вернет. А тех, по ком эти бабы плачут, не вернуть уже. Предложи им сейчас привести из пекла их сыновей, да мужиков, да братьев. Отказались бы? - Я... Голос Логина сорвался. Не понять, от ярости ли, или от смертельного оскорбления, или старуха в цель попала. - Я клянусь вам, бабоньки... что упыра этого, Юдку, своей рукой в пекло приведу! Я... Писарь Еноха загинул, а он мне был! Лучшие хлопцы погинули... Только кроме Юдки еще и Мацапура имеется, он-то самый кровопивец и есть! Так я в пекло пойду, за чортом Мацапурой. Найду и сам в котел вкину! А жид Юдка мне живой нужен, покуда в пекло меня не приведет, а когда приведет - то я его, злодея кровавого, шкурой новый барабан натяну! Или брехал когда?! Тишина. Переминаются с ноги на ногу черкасы, побывавшие с Логином за Дунаем, хмурятся тертые сечевики. - Хлопцы! Вот вы им скажите! Если Логин слово дает - может сбрехать?! Тишина. - Не может, - угрюмо сказали из толпы. - Не может сбрехать, никак не может, - это старый друзяка, Ондрий Шмалько. - Не может, - Тарас Бульбенко. - Не может! - Голокопытенко. - Никак не повинен сбрехать! - это сечевик Небийбаба. - Хлопцы! - бледность помалу сходила с лица сотника, уступая место обычной краске ярости. - Хлопцы... Кто со мной в пекло пойдет?! Облегченный смех. - Да все пойдем, батьку, чего уж там! - Отчего же и не сходить в пекло? Можно и сходить !.-Хлопцы переглядывались с явным облегчением; бабы молчали. Даже младень на руках матери притих. - Ты, сотник, про обещание-то помни, - все тот же тонкий старушечий голосок. - Ежели жида выпустишь... - Не выпущу. Своей рукой порешу! - истово пообещал сотник. И размашисто перекрестился. Рио, странствующий герой Верно ли, что я сижу сейчас в темноте, вдыхая запах гниющих овощей? Или мое тело давно уже корчится на колу, а все, что я вижу, - видения угасающего сознания? Темнота способствует яркому воображению. Прикрыв глаза, я в который раз видел, как рвутся постромки, как неповоротливые животные, призванные быть палачами на отвратительнейшей из казней, врезаются в толпу... Быки ни в чем не виноваты. Их впрягли - они и тянут. И мы с Юдкой, Строго говоря, не виноваты. Заклятые мы - какой с нас спрос? Я пошевелил плечами. Рук по-прежнему нет как нет - отнялись намертво. Итак, последние минуты своей жизни я уже пережил. И какая бы смерть ни ждала меня в будущем - в последние минуты, я уверен, снова вернусь на площадь, где пахнет морозом и волами, где молчит толпа, где мы с Юдкой тянем жребий... Где сквозь толпу пробирается к сотнику румяный старичок-колдун. Только теперь, переживая заново свои последние минуты, я вспоминаю еще кое-что. И чем подробнее вспоминаю, тем холоднее кажется стена, тем жестче - соломенная подстилка. - Пан Юдка... До сих пор мы не перекинулись и словом. И теперь бывший надворный сотник не отозвался, а окликать его снова - пересохло во рту. Не только толпа. Не только быки и не только колья, не только невесть откуда взявшийся старикашка - был еще кто-то, ощущение чужого присутствия, взгляд невидимых глаз. И не зловещий, как можно было предположить, и не сочувственный, и не злорадный. Так смотрит, наверное садовник, подставляя сетку под огромный румяный плод, вызревший на почти бесплодном дереве. ...Два плода! Тяжелых, полнокровных, готовых свалиться одновременно. Интересно, Юдка - почувствовал? - Пан Юдка! Голоса. Топот сапог, опять валится мусор на головы, опять, как в дурном сне, открывается люк: - Живые, панове? Что, опять?! ...Был вечер. Или ночь. Точнее время определить не удавалось; где-то заливались собаки, их тут специально держат для звука, для лая, и стоит одной подать голос - все селение взрывается гавом, выдавая чужака, отпугивая злоумышленника. Ноги слушались плохо. Освобожденные руки оставались парализованными. Один из конвоиров в темноте напомнил мне к'Рамоля - заныло еще и в груди. В двери пришлось сильно пригнуться. Низкие тут делают проемы, с непривычки можно голову снести. И потолки низкие - тепло, что ли, хранят? Неудивительно, при такой-то погоде!.. - Здоровеньки булы, панове, плакала за вами паля, да, видно, подождать ей придется! В темном углу на цепях висел тусклый зеленоватый светильник. В нашу с надворным сотником сторону обратились три лица: одно маленькое, темное, со всех сторон обернутое золотом - с картины; другое - тяжелое и постаревшее, знакомое лицо бравого сотника Логина. Третье - румяное, простоватое, в улыбчивых морщинках - пасичник Рудый Панько. Больше в комнате никого не было. - То садитесь, панове, беседа долгая будет, непростая беседа... Пока я тупо соображал, чего старикашка хочет, пан Юдка ногой отодвинул от стола чурбачок - и неуклюже, боком, уселся. Похоже, он знал, чего от нас хотят. И намерен был всерьез торговаться. Руки мои постепенно возвращались к жизни - и так болезненно, что временами я пропускал мимо ушей целые фразы такой важной, такой судьбоносной беседы. Впрочем, странный разговор моего присутствия как бы и не требовал, более того - чем дальше, тем настойчивее мне казалось, что разговора на самом деле два. Первый - явственный, неторопливый, слышимый для всех четверых. Второй - потайной, невидимая струнка, натянувшаяся между улыбчивым дедом и хищным, подобравшимся Юдкой. А мы с Логином сидим, как два болвана, - и сотник, кажется, тоже учуял неладное, нахмурился, казалось, еще секунда и велит тащить нас на площадь, чтобы среди глухой ночи довершить начатое дело. Но хитрый Панько прекрасно, по-видимому, чувствовал пределы допустимого; Логин готов был взорваться, когда второй разговор, тайный, смолк, и я с удивлением спросил себя: а не померещилось ли? - То, панове, договориться-то мы договоримся... - Юдка аккуратно расправил грязную, поистрепавшуюся в переделках бороду. - Будет виза, пане сотнику; а уж панночка Яринка и на той стороне не пропала - верьте, не пропала, такая панночка, даром что молоденька, ни в пекле не пропадет, ни в раю с пистолей не расстанется. Будет виза; только, прошу пана, сотню с собой не брать - не пропустят... э-э-э... те хлопцы не пропустят, которые Рубеж стерегут. - Много их? - сквозь зубы поинтересовался сотник. - Прошу пана? - Много тех хлопцев? А може, и не надо твоей жидовской визы, а просто наших хлопцев взять да и... Юдка замахал руками - вернее, попытался замахать, но руки у него, как и у меня, слушались неважно. - Та что вы, пане сотнику! То такие хлопцы, что с ними не шаблей воевать!.. Нет, пане сотнику, давайте так уговоримся: хочете панночку выручать - будете слушать, что Юдка присоветует. Черкасами командовать то панское дело, а вот через Рубеж идти... Перед моими глазами на секунду помутилось, лица собеседников расплылись. Накатила горячая волна - через Рубеж идти! Вернуться! Вернуться домой, в мир понятный и простой, туда, где я потерял все, что имел, и приобрел нечто, совсем, как оказалось, ненужное. Вернуться туда, а здесь оставить мертвых к'Рамоля и Хостика. Вернуться! - ...Добре, добре, мой зацный пан, полсотни, може, и пропустят... А лучше десяток. Та и с кем пан сотник там воевать собирается? Народец мирный, незлобивый. А одного пана Мацапуру злапать-повязать - ведь десятка Черкасов хватит? Юдка говорил совершенно искренне - но даже я, далекий от местных представлений о чести, понял, что он издевается. Сотник Логин задышав тяжело, будто бык на корове: - Ты, заризяка, болтай-болтай, а меру знай! Али забыл, как пали встромляют? Юдкины глаза на мгновение сузились. Он не забыл. - Да, и еще, моцный пане сотнику... Я-то визу выправлю, только как бы зацный пан, моей добростью воспользовавшись, не содрал бы тут же шкуру с бедного Юдки? Логин сверкнул глазами - точно, пан сотник именно так и собирался поступить. С незначительными вариациями - ну там содранная шкура, осиновый кол, вспоротый живот... - Так вот, пане сотнику, нехорошо это. Потому как Юдка, себя не жалея, дочку вам возвращает... Юдка забыл уточнить, каким образом сотникова дочка попала в беду! - Давайте так договоримся: Юдка визу выправит, а зацный пан поклянется перед иконою, что Юдку, живого и невредимого, на ту сторону возьмет. Там и сочтемся. Сотник подумал. Морщины на его необъятном лбу понемногу разглаживались: - Ты, душегуб, так и так с нами пойдешь! А то чорты знают, куда заведешь нас. Вот если правильно заведешь да Яринку там отыщешь - тогда поговорим... мое слово - железо... - Пусть так, пане, - неожиданно легко согласился Юдка. - Вместе стало быть, и пойдем. Я визу справлю, через Рубеж проведу, пан Рио нас поведет в том Сосуде... по тем землям, стало быть, по пеклу, - бывший надворный сотник усмехнулся. - По рукам? Сотник, помолчав, кивнул. - От и добренько! - радостно задребезжал Рудый Панько. - Вишь, пане сотнику, не зря ты старого пасичника послушал, ох не зря, еще внучков тетешкать будешь... Натетешкаешься вдосталь, - и, без всякого перехода забормотал под нос не то стишок, не то песенку: Ой, продала дивчина сердце, Та и купила черкасу седельце. Седельце за сердце купила - Она его верно любила... - Только, Панове, еще одно, - сказал Юдка, дождавшись, пока старикашка допоет. - Еще самая малость... Визу заверить надо у владыки. Я впервые увидел, как удивляется сотник Логин: - У владыки?! Митрополита?! Твою нечистую, чортову, жидовскую визу?! - Вэй, пане, при чем тут митрополит? К царице ехать надо!.. Кровь бабахнула сотнику в лицо, алым залила лысину: - То ты... сучья кровь... песий выкормыш... издеваешься?! - Ой, зачем гневаться, пане, - ласково запричитал старикашка. - Зачем беспокойство творить, раз пан Юдка правду сказывает? То пан Юдка не придумал. До царицы надо ехать, ну и что ж такого, до Питербурху, были уже хлопцы, ездили. То не штука. Ничего такого, ну возьмете пана Рио и слетаете, великое дело, до царицы... Смотреть на сотника было интересно. Забавно было смотреть, чтобы не сказать смешно. И когда я в последний раз искренне, беззаботно смеялся? Вероятно, то было еще до заклятия. Нас с Юдкой не стали возвращать в подвал. Поселили порознь, кормили хорошо, дали возможность помыться и переодеться, но под каждым окном денно и нощно стоял воин при полном вооружении. Мне даже жаль их сделалось, честное слово. Куда мне бежать? Новая встреча с Паньком случилась ночью, посреди ровного заснеженного поля. Мы снова остались вчетвером - стражники отступили далеко за грань видимости. Небо, почти полностью заваленное тучами, почти не давало света, зато снег, казалось, светился сам по себе. - Отче наш, карандаш, як наш, так ваш, як тут, так там, по колена каптан, моли Бога, гетьман... Продолжая рассеянно бормотать, Рудый Панько сунул руку в карман, так глубоко, что, казалось, сейчас дотянется до собственной пятки. Бездонные у него карманы, что ли? - Ай, ай! Кричал не Панько. И разумеется, не сотник Логин, да сотник и не сумел бы издать такого тонкого, противного звука. Юдка молчал, и я молчал, а кричало то, что оказалось у Панька в руке. - Цыть, капосник!.. В Питербурх полетишь, панов повезешь. Из кулака забавного деда свисал тонкий шнурок с кисточкой на конце, и по тому, как шнурок подергивался, я понял, что это хвост. - Каких-таких панов? Одного свезу, а боле... - Цыть, говорят тебе!.. Пане сотнику, ежели станет в дороге выкобениваться - крест на него кладите, не бойтеся. Старикашка разжал руку - на снег неуклюже шлепнулся его небольшой, с котенка, собеседник. Черный, покрытый вроде бы шерстью, в темноте не разглядеть; желтые глаза сверкали, как две латунные блестки. Сотник Логин поднял руку, медленно коснулся лба, живота, правого плеча, левого; протянул сложенные щепотью пальцы к дивному зверю - тот по-собачьи заскулил, отшатнулся: - Не надо! Свезу, коль велите, и двоих! - Троих, песья кровь! - Троих?! Батечку, та пожалейте!.. Опять за черевичками, или как? - За соизволением. Визу надобно заверить, вот что! - А-а-а... Странное существо отступило в сторону - опасливо косясь поочередно на Панька и на Логина, кланяясь и приседая; хвост волочился по свежему снегу, оставляя, замысловатый след. - А-а-а... Уже не надо черевичков... Теперь за визой летают!.. Порыв ветра; хвостатый, секунду назад умещавшийся в кармане у Панька, сделался вдруг размером с ломовую лошадь. Нет, больше; острые сверкающие глазки стали подобны огненным фонарям на богатой карете. Когда-то я видел кареты с фарами, давно, в столице... - Садитесь, Панове, - заботливо сказал Панько, - На хребет и садитесь. Логин, которого превращение странного зверя впечатлило еще больше, чем меня, поднял руку. Существо завизжало - прежним, тонким и противным голосом: - Та не клади креста! Батьку, та скажите ему, пусть не кладет! Сотник помедлил. Нерешительно опустил руку, оглянулся на Юдку: - Слухай, душегуб! Коли только ты задумаешь бежать... - А куда мне бежать-то, пан Загаржецкий? - весело отозвался Юдка. Повязаны мы!.. Не дожидаясь спутников, я подошел к странному существу. Его новые размеры позволяли разглядеть и влажное рыло на острой морде, и раздвоенные копыта на задних ногах, и козлиную бородку, и небольшие рога. Крысиный хвост существа теперь был тяжелым и толстым, как корабельный канат. - То садитесь, Панове... - пробормотало существо, старательно глядя в сторону. Я уселся на шею, рассудив, что таким образом обеспечу себе необходимый обзор. За моей спиной примостился Юдка, и уже на самый крестец твари вскарабкался сотник Логин. - Ой, гоп, рано-вранци мисник сватавсь на ковганци... - Рудый Пань-ко пританцовывал, будто от мороза, напевая свою непонятную чушь. - Неси, красунчик, до самого Питербурха неси, до самой царицы! Захватило дыхание. Земля стремительно отдалялась; как летало неизвестное существо, не сказал бы и самый опытный механик. Крыльев не было и в помине - но земля отдалялась, проворачивалась, игрушечными сделались дома, тонкой ленточкой - дорога. И в этот момент выглянула из-за тучи луна. Юдка что-то сказал? Или мне померещилось? Ледяной холод. Мы пронеслись сквозь сизую снежную тучу, я едва не захлебнулся, склонился к шее летающего существа, на секунду зажмурил глаза... Под нами - темные шпили леса. Дорога, будто ровный пробор, луна и снег; как красиво, проклятье, как невозможно красиво! Черное пятно среди леса. Бывший замок Мацапуры-Коложанского. Запахло гарью - или я сам себе придумал этот запах? На такой-то высоте... Обугленные развалены промелькнули - и пропали. Чистый ветер, носящийся здесь, никогда не узнает ни гари, ни дыма. Густые тени, белое, дымчатое, снег, снег... Пальцы Юдки мертвой хваткой вцепились мне в плечи, но я не ощущал боли. Какой огромный... какой колоссальный, циклопический мир! Сосуд, как говаривал Юдка. Бесконечные поля до горизонта, и встают, и встают навстречу леса, белыми венами лежат реки. Больно дышать, но хочется, чтобы полет длился вечно. Поворот! Край черной тучи горит расплавленным белым металлом. Некто бесформенный, но при этом отменно вежливый, снимает шапку, приветствуя, вероятно, трех всадников на одном летающем коне. Целый рой таких же бесформенных, но менее учтивых существ клубком колышется чуть в стороне, струится, переливается под луной. Жесткий Юдкин палец сперва ткнул мне под ребра, а потом показал вперед, но не на призраков - те уже остались за спиной, - а в противоположную сторону. Я едва успел заметить силуэт длинноволосой женщины, летящей в огромном горшке. Или котле, или бочонке? Теперь Юдка показывал уже вниз. Снег на холмах лежал уже не сплошняком, а с проталинами, а за горизонтом вставало сияние, хотя до рассвета было еще далеко. - А-а-а!.. Совсем рядом промелькнула белая коленчатая молния - только била она не с неба на землю, как обычно, а, насколько я мог судить, из земли в небо. По летящей цели. По нам! Хвостатое существо жалобно заскулило. Резко сменило направление, заметалось; молния ударила снова, едва не опалив нашему перевозчику щерсть. - Экзорцируют, - хищно сказал Юдка у меня над ухом, и я его услышал, несмотря на вой ветра и треск разрядов. - Знать бы, кто такой умный нашелся!.. Я всерьез задумался над тем, каково будет падать с такой высоты, - но тут сотник Логин вышел, по-видимому, из прострации. - Но-о-о! Пошел, проклятый, трясця твоей матери, в бога, в душу, пошел!!! Выучка боевого командира, побывавшего со своим конем не в одной передряге, взяла верх. Логин изо всех сил ударил летучую тварь по бокам, а заодно произвел жест, которого несчастное существо так боялось, - положил крест. Ветер хлестанул по нашим ушам, грозя снести вместе с шапками и головы, небо встало дыбом - зато земля под нами провернулась судорожным рывком, и последняя молния, явно не успевая, едва затронула длинный хвост существа на излете. - Ы-ы-ы... ш-ш-ш... Боляче! Только креста не кладите больше, дядьку! Из-за горизонта вставал свет. Город, да какой! Юдка снова что-то сказал я не расслышал. - А? Что? - То у них иллюминация... Город наползал. Река во льду... Край какого-то не то моря, не то озера... Полосатый шлагбаум... Я понял, что лежу в снегу, голова гудит и кружится, звезды опять неподвижны, зато тучи несутся бешено, как минуту назад неслись мы, и где-то играет музыка... Трубы. Сотник Логин поднимался, ошалело вращая глазами. Юдка протянул пану сотнику руку - тот гадливо отстранился, еще и глазами сверкнул. - Ну, собачья кровь? - это к существу. - Что теперь? - Приехали. Питербурх, - обиженно проскулило существо. - Спасибо сказали бы! А то - "собачья кровь"... а меня чуть не поджарили через вас! Сотник оскалился и поднял руку, собираясь в очередной раз положить крест. Я успел перехватить его за локоть: - Он прав, господин Логин. Он свое дело сделал и заслужил некоторого... снисхождения. Сотник высвободил руку. Плюнул в снег; покосился на Юдку, мрачно взглянул на меня, с отвращением зыркнул на существо: - Ну, ты... Веди. Где тут царица? Я невольно оглянулся. Вокруг не было ни души. - Конем обернусь, - шмыгнуло существо. - Только... один конь ведь троих не свезет. - Лошадей добудем, - сказал я, ощущая нечто вроде прилива сил. Впервые за долгий срок предоставилась возможность действовать без оглядки, не казниться каждым шагом, не выбирать между скверным и отвратительным. Новый порыв ветра. Хвостатое существо обернулось, как и обещало, конем полностью оседланным и взнузданным, но странной масти. Сотник снова плюнул: - От погань!.. После короткого, но энергичного спора ехать в седле пришлось все же Логину. Я взял коня-оборотня за уздечку, Юдка пристроился в стороне - я видел, как нервничает сотник, оглядываясь на своего ценного пленника: - Ты ж смотри, жид!.. - То буду смотреть, пане сотнику, для того ведь и глаза дадены! Я тщательно делал вид, будто веду коня, - на самом деле конь, то есть бывшее мохнатое существо, вел меня сам. Мы как-то сразу угодили в шум блеск, многолюдье; вдоль улиц громоздились каменные дома в три, а то и в четыре этажа, то и дело попадались роскошные экипажи: колесные, санные. Извозчики и форейторы кричали бестолково, но с апломбом. Пешеходы жались к стенам; я подумал, что если Юдка и задумал бежать, то лучшего места и времени не придумать. То же самое подумал сотник Логин, и правый ус его, и без того поредевший, сделался вдвое короче - его перекусили наконец крепкие Логиновы зубы. Юдка усмехался. Что таилось за его усмешкой, разгадать не представлялось возможным. Не знаю, как мы выглядели со стороны, - наверное, странно, но не предосудительно, во всяком случае, пялиться-то на нас пялились, а остановить никто не пытался. - Лошади таки нужны, - одними губами сказал Юдка. Я пожал плечами: - Пешком не доберемся? - Как мы заявимся во дворец - пешком?! Странной масти конь, бывший недавно летающим хвостатым существом, замотал гривой и беспокойно повел глазами. - Лошади нужны, - повторил Юдка с нажимом. Сотник Логин посопел, но ничего не сказал. Лошадей вокруг было много. Неизменные следы их присутствия встречались на каждом шагу - как замерзшие, заснеженные, так и свежие, дымящиеся. То ли дело в забытой уже Столице, где ради чистоты мозаичных улиц каждой лошади под хвост прилажен специальный мешочек... Лошадей было много, но в основном - упряжных. А мы с Юдкой - не деревенские мальчики, чтобы ездить без седла. Мы и так привлекаем внимание - зачем плодить новые странности? Юдка легонько толкнул меня плечом. Нас обогнали верховые - двое, нет, трое, просто третий держался чуть позади. Наверное, служка, оруженосец или лакей. Свернули в переулок. Здесь было тише. Каменные дома сдвинулись, едва оставляя место для проезда, на фоне снега темнели причудливые железные решетки, то здесь, то там покачивались на ветру светящиеся плошки, и тени трех всадников внезапно выросли, головами коснулись крыш... - Эй, панове! Один из всадников обернулся. Не стал скрывать удивления: - Чего тебе, жид? Вероятно, это военные, подумал я, разглядывая их одинаковую черную верхнюю одежду с непомерно широкими плечами. У каждого, включая служку, имелось оружие; вероятно, в большом спокойном городе мы могли бы найти лошадей и подешевле. - А не продали б господа офицеры бедному жиду своих конячек? Мы сами люди не местные... Всадник, щуплый и худощавый, бледный, несмотря на мороз, рассмеялся. Его спутник, тоже тонкий в кости, но очень высокий, устало поморщился: - Поедемте, Николай... Оруженосец - юноша лет четырнадцати - смотрел во все глаза. Юдка тоже заулыбался. Шагнул вперед, протягивая руку, будто намереваясь потрепать лошадь юноши по холке; увидев его улыбку, я обомлел. Нельзя! Да нельзя же! Не пощадит. Ради глупой лошади, которая не так уж и нужна, ради сиюминутной сомнительной надобности - не пощадит, потому как заклят. На кого поднимет руку - живым не выпустит. - Стоять! Юдкина рука остановилась в воздухе. Он оглянулся, поймал мой взгляд - и понял. Темные глаза навыкате блеснули нехорошим огнем помедлил, но руку опустил. - Сотнику... ваш черед поработать. Вы не помогли бы пану Рио... Всадники удалялись. Откуда-то из подъезда вслед за клубом пара показалась толстая женщина с полным ведром; из-за угла вывернул господин в шубе, лицо от мороза прикрыто платком... Самой легкой добычей казался мальчик - но его я обогнул. Прыгнул с места снег мягкий, мостовая скользкая, неудобно, - приземлился за спиной у высокого, перехватил руку, потянувшуюся за оружием; конь, терзаемый судорожно натянутой уздечкой, поднялся на дыбы, и я соскользнул с покатого крупа, увлекая за собой человека в черном. Разбойное нападение. Именно так. Думал ли я, наемный герой, что мне придется разбойничать не по приказу сомнительного работодателя - по обыкновенной жизненной необходимости? Нагайку я не видел - услышал в воздухе, подставил руку, поймал, намотал на кулак; очень удачно. И знаменательно, между прочим, что в борьбе с уличным грабителем вооруженный офицер не за саблю хватается - за нагайку. Презирает? А может, человеколюбив? Рывок - вот и второй всадник аварийно спешился. В первом освободившемся седле уже сидел Юдка. Мгновение, чтобы подчинить коня, и - вперед, без оглядки, в конец улицы. Невнятно закричал Логин. Я видел, как он отдирает от себя руки того, что замахивался на меня нагайкой, прыгает на верхового оборотня, бьет несчастную тварь по бокам, кидается в погоню... Неужели Юдка сорвался? А почему бы и нет? Один, свободен, в большом городе, с Юдкиными-то возможностями... Все вдруг потеряло смысл. Где-то играла музыка, где-то голосила женщина; черные одеяния бывших всадников изрядно вывалялись в снегу, тот, кого я сбросил первым, в падении повредил правую руку - и теперь держал свое оружие в левой. Рядом его товарищ оттеснял в сторону мальчишку; парень, в отличие от своих бледных спутников, был темен лицом и не давал так просто себя оттеснить - драться он собирался, драться до победы. - Извините, - сказал я хрипло. Все трое одновременно вздрогнули. Глазища мальчика раскрылись шире хотя это, казалось, было уже невозможно. - Я приношу извинения за себя... и за своих товарищей. Однако мы попали в такую ситуацию... Старшие невольно переглянулись - и снова уставились на меня, но не просто как на бандита - как на опасную диковину. - Парле франсе? - неуверенно спросил мальчик. - Не понимаю, - признался я. Женщина все кричала. Где-то надрывался свисток - через минуту набежит толпа, мне придется снова отправляться в тюрьму, в то время как Юдка... - Компрене ву? - продолжал допытываться мальчик. Я развел руками: Извините. Они были слишком озадачены, чтобы вовремя спохватиться. Я проскочил между ними, уцепил за узду лошадь мальчика - она была спокойнее. Понеслись навстречу каменные стены, шарахнулись из-под копыт зеваки. На углу стоял господин в шубе, тот самый, что невольно сделался свидетелем ограбления. В удивлении он отнял от лица платок - и мне в какой-то момент показалось, что физиономия его состоит из одного только пористого, лоснящегося носа. Кони нам нужны были, как лисе оглобли. Дворец - роскошное, сверкающее огнями здание, куда более впечатляющее, чем даже знаменитая мозаичная стена на моей родине, - обнаружился буквально через несколько кварталов. И это при том, что я ехал наугад, прячась за широкими боками экипажей, так что кучера и форейторы кричали на меня с особым остервенением. Не иначе, хитрый Юдка всю эту провокацию устроил ради побега. Возможно, мне и удастся ускользнуть от здешнего правосудия, и даже наняться на работу, и, может быть, совершить пару подвигов до того момента, когда истечет срок моей визы, и, как намекала в свое время Сале... Где ты, Сале? Куда ты нас завела? Около дворца народу было - не протолкнуться. Богатые горожане в крытых сукном шубах, удивительные застекленные повозки, светло как днем. Все чего-то ждали, на меня почти не обращали внимания, потом вдруг ударил грохот, и я, изготовившись к неизвестной напасти, вспомнил молнии, которыми бил в нас неведомый экзорцист. Женщины в толпе завизжали - но скорее от восторга, чем от страха, потому что небо озарилось вертящимися огнями; это был не бой - развлечение. - Пан Рио!.. Я содрогнулся. В моем кармане заворочалось нечто размером с крысу. - Пан Рио, то я... Суньте руку, будьте так ласковы! Жесткая на ощупь шерсть. Тоненькие ножки, копытца, рога. Ох и ну!.. - Только наружу не вынимайте, пан Рио, ведь люди ж кругом... Велено вам на коня лезть и к заднему подъезду пробираться, это там, я проведу. - Кем ведено? - спросил я механически. - Та паном же Логином, они с Юдкои давно уж вас дожидаются; времени, говорят, мало осталось... - Новый гром. Я малодушно вздрогнул. Огни, огни, искры... - То скорее, пан Рио! .. А интересно, кто кого при случае в бараний рог согнул бы - Панько Юдку или Юдка Панька? - Иду, рогатый... Уже иду! Сотник Логин едва удерживался, чтобы не вертеть, как мальчишка, головой. Юдка скорбно улыбался; мне вдруг сделалось все равно. Ну, блеск... Ну, лестница необыкновенной красоты, с коваными перилами, освещенная, как полуденный пляж; ну, бесконечная анфилада залов, сверкающий паркет, огромные картины на стенах, спесивые личности в золотых мундирах, время от времени попадавшиеся нам по дороге... Мы шли плечом к плечу, едва ли не под ручку, как на гулянье - некоторая неуверенность заставляла нас держаться друг друга. Впереди топал громогласный, весь в позументах и галунах, чиновник. Перед всяким, кто встречался на пути, он потрясал развернутым свитком с тяжелой печатью; кое-кто ему даже кланялся. Только нам, идущим сзади, виден был свернутый бухтой, заправленный за фалду хвост. - Так. Здесь, господа, останавливаемся, смотрим картинки и дожидаемся, во дворце у нашего сопровождающего неуловимым образом изменилась манера речи. Мы остановились - спина к спине, обзор на три стороны. По залу шатались несколько богато одетых мужчин, и я не мог определить, генералы это или лакеи. Варварская, тяжеловесная мода. Шорох множества ног. Не стук, а именно шорох - как будто приближается стая летучих мышей. Нам пришлось отступить к стене; блестящая свита заполнила зал, как заполняет кадку подошедшее тесто. Будучи на службе у Ирины Загаржецкой, я несколько раз имел возможность наблюдать за этим восхитительным процессом. Хотя сама Ирина, конечно же, стряпни не касалась. Я посмотрел на сотника. С неожиданным сочувствием. Не повезло тебе, старый воин, - один Заклятый твою дочь похитил, второй Заклятый - не уберег. Сотник, не обращая на меня внимания, поедал взглядом кого-то в центре зала. Я посмотрел туда же, куда и он; окруженный согнутыми в поклоне спинами, на нас глядел одноглазый, растрепанный, большой и толстый человек с печатью власти на лице. - Все ли вы здесь, господа? - вопрос, по-видимому, предназначался нам. Юдка шагнул вперед: - Все, кто понадобился, - все здесь, пане... Взгляд кривого вперился в бывшего надворного сотника; секунда - и в надменном лице его что-то явственно изменилось. Как будто он не ожидал встретить здесь Юдку и теперь несколько сбит с толку, но в общем-то даже рад. Немая сцена была прервана появлением целого выводка дам в блестящих с длинными шлейфами, платьях. Сопровождающие их мужчины, в париках с девчоночьими косичками, немногим отличались от спутниц. Хоть в зале сделалось совсем уж тесно, в центре неизменно оставался пятачок свободного паркета; на этот-то блестящий пятачок и вышла, манерно оттопырив мизинцы, маленькая плотная женщина. Сотник Логин тяжело задышал у меня над ухом. Взгляд неподвижных голубых глаз остановился сперва на моем лице потом на лице Логина, потом удивленно вперился в Юдку. - Чего же вы хотите? - голос был приятный, тягучий, произноще-ние странное. Будто женщина беспрестанно катала круглый камушек между языком и небом. - Мы пришли за тем, за чем приходить не должно, но в чем есть великая надобность, - скороговоркой проговорил Юдка. В зале произошла мгновенная, не сразу понятная перемена. Все многочисленные придворные как по команде перестали нас замечать, и каждый занялся своим делом. Одноглазый достал откуда-то щеточку и взялся чистить бриллианты на своих разнообразных перстнях; кто-то поправлял парик, кто-то беззастенчиво ковырял в носу, дамы разглядывали друг друга и время от времени протягивали руку, чтобы на ощупь оценить ткань на платье соперницы. - Хорошо ли вас тут содержат? - невпопад произнесла женщина, глядя теперь уже на Логина; тот грыз и без того поредевшие усы. - Та спасибо, мамо, - ответил за сотника знакомый тонкий голос. Летающая тварь, снова уменьшившаяся до размера крысы, сидела у Логина на плече. - Право, мне очень нравится это простодушие, - пробормотала женщина, коротко взглянула на меня - коротко, но пристально - и протянула для поцелуя руку. - Это не так трудно сделать... Юдка шагнул вперед, склонился, на мгновение коснулся маленькой руки, отступил. Хвостатая тварь что-то зашептала на ухо Логину; сотник, двигаясь с грацией мельничного жернова, повторил Юдкино действие. Не дожидаясь подсказки, я потянулся тоже; полная женская ручка пахла духами и пудрой, но в момент, когда я коснулся ее губами, кожа потемнела и съежилась. Потянуло кислым запахом немытой старости; я отшатнулся. Голова кружилась, вокруг меня медленно проворачивался гудящий, как улей, набитый людьми зал. Женщина, по-прежнему белокожая и ароматная, смотрела на меня с укоризной. - Теперь выноси нас! - распорядился Юдка, обращаясь не к Логину, не к женщине и не ко мне. И уже в следующее мгновение я сидел в снегу, едва не уткнувшись носом в полосатый шлагбаум. * * * Приземлились в Валках на рассвете. Летающее существо очень спешило, но обернуться затемно все равно не удалось. Женщины, с утра пораньше выбравшиеся к колодцам, оборачивались нам вслед и одна за другой повторяли жесты, которых хвостатое существо так боялось и не любило: - И крестятся и крестятся, дуры!.. Существо ворчало скорее для порядку; суеверные женщины были далеко и скоро пропадали из виду, зато сотник Логин, помещавшийся на этот раз прямо за моей спиной, ни разу за весь обратный путь не травмировал верховую тварь "страшным крестом". - ...Ну что, батьку, угодил я тебе? Рудый Панько ждал нас там, где мы попрощались, причем снег кругом был разрисован замысловатыми узорами. Не то старик в колдовстве ухищрялся, не то просто развлекал себя в долгом ожидании. - Угодил, сынку. Хвостатое существо с чувством раскланялось - и сгинуло вслед за порывом ветра. Захотелось протереть глаза: где мы были? Что с нами случилось? - То все готово, панове, - сообщил Юдка, растирая замерзший в полете горбатый нос. - Что ж, сегодня в пекло ломанемся или завтрего подождем? Говорил просто, без улыбки - но мне показалось, что он издевается. Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи Лошадей они попросту свели, так что черти у смоляных котлов припомнят Гриню еще и конокрадство. Распрощались с Миткой на рассвете, но далеко не ушли - схоронились на дне зеленой балки, у ручья, там и просидели дотемна. Ночью подкараулили пасущийся табун, Гриневым засапожным ножом порезали путы - ищи ветра в поле! Гринь, правда, все на сотникову оглядывался - сдюжит девка? Сдюжила. Ровно бес в сотникову вселился; при коне, хоть и без шабли, а все веселее. Боялись погони. Только утром дали коням отдохнуть, да и сами повалились на траву полуживые; сотникова болезненно морщилась: видать, раны подрастрясла. - Совестно перед Миткой, - сказал Гринь. - Он к нам с добром, а мы коней свели! - Праведник нашелся, - угрюмо отозвалась Ярина, и Гринь надолго замолчал. Около полудня Гринь заприметил впереди деловитую тучу воронья. Обмер сразу вспомнилась степь, такие вот сытые вороны над чьими-то незахороненными телами, и непонятно, по какому обряду хоронить, что был за человек, чумак ли, татарин, беглый каторжник... - Видишь? - сдавленно спросила Ярина Логиновна. - Вижу. Приблизились. Вороны нехотя отлетели; на обочине лежала раздувшаяся конская туша. Скоро обнаружился труп второго коня. Видимо, путники спешили, коней не берегли - то ли погони боялись, то ли рассчитывали за золотые цехины купить новых, лучших. Только где их купишь среди чиста поля? - Теперь точно догоним, - уверенно сказала Ярина. - Пешие, да с Младенцем на руках - далеко не ушли! Гринь промолчал. Ярининой уверенности хватило до первого перепутья. Дороги здесь сходились крест-накрест - одинаково узкие, не особо ухоженные, но и не заросшие окончательно. На перекрестье гнил деревянный указатель, но ни чумак, ни сотникова не могли разобрать ни единой буквы. Пьявки какие-то многоножки, а не письмена. - Куда теперь, панна Ярина? Сотникова закусила губу. Махнула рукой направо, развернула коня - Гринь поспешил следом, - и тотчас же родилась уверенность, что не туда свернули, промахнулись. После короткой перебранки вернулись на перепутье. Поехали на этот раз налево; спустя час добрались до селения, и местные мужики встретили незнакомцев без приветливости. Подозревали, провидцы, что кони краденые. Гринь привычно принялся выкрикивать диковинные слова: "ребенок" "злодей", "золото"... Селяне переглядывались. Никто из них слыхом не слыхивал ни о ребенке, ни о злодее, а упоминание золота укрепило их в уверенности, что с парнем и девкой не все чисто. Золото здесь, как видно, было редкостью, столь же вожделенной, сколь и опасной. Золото, паны, разбойники... Сотникова не дала себя в обиду. Несколько рук уже потянулось, чтобы стащить девку с лошади, - но Ярина Логиновна оскалилась и подняла коня на дыбы - это без седла-то! Людишки шарахнулись в стороны, сотникова вжарила пятками по конским бокам - и поминай как звали. А промедли Ярина хоть секунду, не вырвались бы ни она, ни Гринь - селяне конокрадов не любят, особенно тех, кто непонятно балакает! Дело шло к вечеру. На распутье возвращаться не стали, боялись погони от выборного Митки. Под крышей ночевать надежды не было - как бы далеко селения друг от друга ни стояли, а весть о конокрадах пойдет теперь гулять сама собой. Тут бы ноги унести! Отыскали укромное место в стороне от дороги. Привязали коней; тут наконец-то повезло. Сотникова нашла свежее кострище, прикрытое от глаз прелым ворохом прошлогодней листвы. Обрывок веревки на тугой орешине, потоптанная трава, сломанная ветка... - Они, чумак, больше некому. Пару дней всего прошло. Хорошо мы укрытие выбрали. Яринины глаза горели так, будто битва уже выиграна. Будто Мацапурин труп лежит перед ней среди волглых листьев, черная ведьма на коленях просит пощады, а чортов младенец гукает у братца на руках. Даже тяжелая палка, выломанная для сотниковой Гринем, даже этот уродливый костыль не угнетал теперь охромевшую девку. - Догоним, чумак! Вот-вот догоним! Гринь снова промолчал. Ну не диковина ли - зайцы за волком погоню снарядили, лапы потирают, достанем, мол, зубастого! Смеркалось. Костерок развели маленький, сжевали по куску хлеба и запили кислым молоком. Брюхо требовало еще; Гринь скорчился, обняв руками колени, глядя в огонь. Огонь над материной хатой... огонь над Оксаниным двором. Огонь над богатым домом в Миткином селе. Пекельный огонь, черти с вилами ждут, ухмыляются... - Ты чего, чумак?! Гринь мотнул головой: - Ничего. Сотникова нахмурилась: - Ты вот что, чумак. Как домой вернемся, сходил бы в Киев, поклонился святым мощам... Гринь усмехнулся. Надо же, "как домой вернемся"... - Нет мне прощения, сотникова. Хоть на карачках в Киев поползу, хоть сам мощами лягу! Ты со мной, иудой, один хлеб жуешь - и на том спасибо. Помолчали. Над самой землей прошелся ветер, Гринь потянул носом, надеясь услышать знакомый запах колыбели, - но пахло травой, водой и древесной гнилью, а больше ничем. - Чем же тебе заплатили, чумак? - жестко спросила сотникова. Гринь отвернулся. Брови, как две угольные ленты. Яблоко в платочке. И щеки, как яблоки... Оксана. - Ведь зрадник, он что? - раздумчиво спросила сотникова. - Он себя сам выгораживает, чорт, мол, попутал! И у Дикого Пана, не к ночи будь помянут, таких зрадников целый мешок, среди сердюков-то. Разве нет? Над костром кружились, остывая, белесые хлопья пепла, а Гриню казалось, что идет снег, снег, снег. Он разлепил губы и стал рассказывать. И чем дальше говорил, тем глуше болела затянувшаяся рана в боку, тем внимательнее глядела сотникова. Говорил про Оксану. И не про ту, со смородиновыми щеками, красавицу, которой поднес шкатулку с жар-птицами. А про ту, с которой вместе свиней пасли и за бодливыми козами гоняли. Которая яблоками пахла и умела, как взрослая, повязать тряпицей ранку или вытереть подолом горькие Гриневы слезы. Это когда поймают на баштане и вожжами отдерут или когда с рыжей кобылы свалишься и бежишь за ней, проклятой, без всякой надежды догнать. - Невеста твоя? - шепотом спросила сотникова. Гринь покачивался взад-вперед. Попробовал замереть - нет, будто Не хватает чего-то. Дал себе волю, качнулся снова, взад-вперед. ...И как решил свататься. И как пошел чумаковать, хоть и страшно было - из родного-то села первый раз в жизни. И как степь сперва подернулась маковым алым ковром, потом выгорела под солнцем, ощетинилась колючками, а по ночам над головой лежал все тот же бесконечный шлях - его и кличут Чумацким. И как спасались однажды от пожара - черный дым в полнеба. И как цедили воду из бурдюка; и как разъедает ладони эта самая соль... Только про то, как казнят в степи разбойников, рассказывать не стал. И как вернулся домой. Принес денег на свадьбу и невесте подарок. - Так это Оксану тебе Дикий Пан посулил? - медленно спросила сотникова. - Н-не... Юдка. - А родители что же, отдавать не хотели? - Н-не... Родители... к тому времени уже в своей хате сгорели. - Гонтов Яр?! - Д-да... Пан... Юдка. - Убью, - сказала сотникова и блеснула глазами так, что и глухой догадался бы: убьет Юдку... коли поймает. Помолчали. - Чумак, слышь... Яринин голос зазвучал странно. Будто грудь сотниковой сдавили обручем и не дают вздохнуть. - Чумак... Твоя Оксана красивая? - Да, - сказал он не раздумывая. - Чумак... Ты за это ее полюбил? Так, что даже на зраду решился? Гринь молчал. - Чумак... Если девка... некрасивая... то лучше бы ей парнем родиться верно? - Кто же выбирает? - сказал Гринь шепотом. Теперь смолчала сотникова. Гринь искал слова утешения и не находил - кто ж мог подумать, что гордая Ярина Логиновна так заговорит с ним. Хотя с кем ей, бедняге, еще говорить? - Чумак... мы никогда не вернемся домой. - Вернемся, сотникова. - Нет, не вернемся! Мы в пекле. Все потеряли... дура! Надо было... Хведир, дурак... я его под ребра... а надо было... - Писарчук? - спросил Гринь бездумно. Сотникова разрыдалась. Он сел рядом и стал утешать. Не впервой. К завтрему небось снова гонору наберется, станет очами блестеть и хвататься за несуществующие пистоли. Сотникова была совсем худая. Кожа да кости. Нет в ней ничего от Оксаны ни щек румяных, ни глаз, как вишни. Гонор один, да и тот подломленный. - Чумак... Слышь... - Да, Ярина Логиновна. - Ты меня так не зови!.. Скажи, я совсем... никому не нравлюсь? - Отчего же, - механически сказал Гринь. - Скажи... я как опенок засушенный? Гринь растерялся: - Ну почему - опенок? - Скажи - смог бы поцеловать меня или лучше жабу поцеловать?! Сотникова вдруг озлилась. Неведомо на кого - на себя ли, на Гриня, на судьбу. - Что, страшная я, как смертный грех? Тебе, великому пану, и смотреть гадко, не то что голубить? Легче козу полюбить?! - Ярина... - Так уйди! - сотникова неожиданно сильно толкнула его в грудь. - Уйди, коли тебе так противно! Теперь озлился Гринь. Надо же, как выкаблучивается, скверная девка. Мало пороли ее, безобразницу! Перехватил Яринины руки. Гонор - хорошо, а мужик все же сильнее, чем самая бешеная девка. И это правильно, а то невесть куда свет скатился бы через этих баб!.. Ярина сверкала глазами. Щеки - мокрые от недавних слез, искусанные губы распухают на глазах. Эх, глупое дите!.. Соленые губы-то. Оно и понятно. Не укусила бы, как тот котенок. Зубы острые... Нет, не кусается. Обмякла. Совсем обмякла. И губы... живые. Ой, Господи!.. Гринь с трудом отстранился. Грех, грех-то какой. Приголубил-то девку скорее из жалости, а грешная плоть взбеленилась, теперь спать не даст. Ох, Ярина Логиновна!.. Сотникова сидела красная, как степь по весне. Вся в маковом цвете. И горячая, жарче, чем костер. Эге, подумал Гринь удивленно. А ведь панночка та еще, с перцем панночка, ей бы не шаблей махать и не сотней командовать... Пахло водой и ночью. Еле слышно шумели ветки над головой, и шумела вода, но стук Гриневого сердца заглушал все звуки. - Слышь... чумак... спать пора. И голос у Ярины Логиновны изменился. Сделался басовитым, как гудение шмеля. Теперь поспишь, подумал Гринь горько. Столько ночей они провели бок о бок, и хоть бы что! Бывало, на одной рогожке укладывались рядышком, как два полена, бесчувственные, равнодушные, только одним озабоченные: спать. Гринь улегся на бок, подтянул колени к животу, закрыл глаза. Сразу привиделась голая сотникова - но не такая, какой он ее из-под бурелома вытаскивал, безжизненная и окровавленная. Нет - чистая, легкая, как из бани. Ярина шумно ворочалась по ту сторону от костра. Плачет? - Не холодно, Ярина Логиновна? Тишина. - Так не холодно? Еле слышно, тише, чем ветер в тополях: - Холодно... Подобрался поближе. Укрыл своей рогожкой. Сам пристроился рядом. Подумать бы - так не думается, сердце колотит, как походный барабан, а девка уже не тощая - тонкая, как струна на лире, тростиночка... - Чумак... Ты... полежи со мной. Просто полежи. Замер. Даже дышать перестал. В переплетении ветвей перемигивались звезды. Огромные какие, Бог ты мой, ну и здоровые звезды в здешних краях, а он сейчас только заметил. Оксана. Давно это было, будто триста лет назад. Когда съездил в Валки по заданию жида Юдки, передал что ведено и вернулся - все в той же пелене, тародеем наведенной. Когда кинулся к Оксане своей ненаглядной, теперь Уже точно своей, сосватанной, без пяти минут жене. К Оксане, предательством выкупленной. Только и помнит, что гарью пахло, будто под окошком мусор жгли. Оксана улыбалась, как кукла тряпичная. Еще хлопцы ржали, будто кони. Желтые зубы скалили. Черные брови, карие очи, пышные груди... А больше не помнится ничего. А грудь у сотниковой маленькая и горячая, как печь, какое там "холодно"! Жарко. Тепло. Тепло и спокойно, и страшно и уютно, как разогретой земле в половодье. О Господи... бывает же такое!.. Не думается. Не вспоминается. Пытка. Перед рассветом он с трудом поднялся, разминая затекшие мышцы. Надо было отойти по нужде; Ярина Логиновна тоже проснулась, но подниматься не стала. Лежала, свернувшись калачиком, не открывая глаз. Гринь вернулся. Лег теперь уже в сторонке. От утренней сырости пробирал озноб. А может, и не только от сырости. Страх? Стыд? Поднялся, раздул угли, подбросил хворосту в остывший костер. Занялось ровно и весело, чумак погрелся, потом снова лег. Сотникова выждала время и поднялась тоже. Подобрала свою палку; Гринь сделал вид, что спит. Все равно Ярина не примет помощи, хотя ходить с костылем по оврагу и неудобно, и опасно. Чего ходить-то, присела бы у костра в двух шагах, но нет - побрела куда-то в сторону, поковыляла... - Ай! Ай-яй! Гриня бросило в пот. Сразу вспомнилось озерное страшило, и те рожи, что корчили поселяне, и... - Ярина! Тишина. Внизу, вдоль оврага, шорох - будто удаляется по хрустким листьям толстая поворотливая змея. - Ярина... Логиновна! В темноте он едва не сшиб ее с ног. - Тихо, чумак. Вот... на земле лежит. Гринь наклонился пощупать - и еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Палец натолкнулся на шип - хорошо, щупал осторожно, а то и вовсе руку нанизал бы. - Один удрал, а этот... свернулся. Еж это, чумак... а я думала - чорт! Плечо сотниковой вздрагивало. Волной накатила нежность - обнять, удержать, привлечь. Гринь через силу удержался - а вдруг оттолкнет? Глаза тем временем привыкли к темноте. В палой листве лежал клубок размером с тыкву, не приведи Господь наскочить на такое босиком!.. - Давай, - сотникова начальственно толкнула ежа своей палкой. Еж едва не скатился вслед за товарищем - но палка не позволила. Гринь на ощупь вернулся к костру, подобрал рогатину, вдвоем с Яриной они выкатили ежа на светлое место. - Чумак... да он ведь железный! Тускло поблескивал металл на растопыренных иглах. Ни дать ни взять, ножи. Стилеты. - Надергать да снести к кузнецу, - кровожадно предложила Ярина. - Пусть шаблю выкует. А был бы такой здоровый еж - подумай, чумак! - так и кузнеца не надо. Выдернули бы по иголке... Пан Рио рассказывал... Да, пан Рио! Что в их краях водятся железные ежи ростом с лошадь! Говорила, говорила, говорила. Избегала смотреть на Гриня; кстати подвернулся ежик, и переполох случился вовремя. Может быть, гоноровой сотниковой удастся убедить себя, что ничего между ними и не было. Приснилось, привиделось... - С лошадь, говорите? - бормотал он, не особо задумываясь. - Вот чудище! Девушка содрогнулась. Пальцы ее больно сжались на Гриневом плече. Он обернулся вслед за ее взглядом. Из темноты смотрели глаза. Зеленые, горящие; выше, чем волчьи, но много ниже человеческого роста. Мигнули. Еще... - Отче наш, - хрипло сказал Гринь. - Иже еси... Глаза мигнули снова. - Чего тебе? - грубо спросила Ярина, обращаясь к мороку. - Хлеба? Иди своей дорогой! Нет у нас ничего! Зеленый блеск. Гринь понял, что попеременно крестит себя и морок, но мороку от этого ничего не делается - как зыркал, так и зыркает. - Иди, иди, - повторила Ярина совсем спокойно, даже чуть сварливо. Сейчас вот пистолю достану... добрая у меня... пистоля... То ли морок не поверил вранью, то ли не боялся пистолей. - Да сгинь, проклятущее! завизжала Ярина так, что у Гриня уши заложило. И запустила в темноту своей палкой. Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Мне снится батька. Он прилетает. Он золотая пчелка, он меня не укусит. Я говорю ему: батька, забери меня к себе. Тонкие пленочки дрожат. Я протягиваю руку и достаю что-то. Не знаю, что это такое. Бросаю. Оно горит. Оно жжется. Я убегаю. Батька, забери меня к себе! Он говорит: скоро заберу. Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи Краденого жеребчика Гринь назвал Вороньком. В Гонтовом Яре половина коней были Вороньки, сам Гринь когда-то пас Воронька, он-то, в отличие от стервы Рыжей, был и спокойным, и покладистым. Сотникова свою кобылу никак не называла. Ехать без седла было чистой пыткой; Ярина Логиновна садилась попеременно то на кобылу, то на Воронька, а Гринь шел пешком, привычно, бездумно, иногда казалось, оглянись - и увидишь сонных волов, дядьку Пацюка, знакомые хлопцы глянут из-под широченных соломенных шляп... Оглядывался - и видел тонкую девушку с болезненным лицом, и страшнее всего, казалось, встретиться с ней взглядом. Ехали пустошью. С тех пор как переночевали в овражке и столкнулись с неведомой зеленоглазой тварью - с тех самых пор селений по пути не попадалось. И добро бы солончак, пески какие-нибудь - нет, тучная плодородная земля, и ручейки встречаются, и рощицы, а людей нет. Дорога совсем заросла, и тем яснее виднеются на ней следы подкованных копыт пан Мацапура добыл-таки новую лошадь. Одну. Спустя два дня Гринь впервые учуял запах дыма от чужого костра. В тот же вечер кобыла, освободившись, сбежала от новых хозяев. - Скоро на закорках понесешь меня, чумак, - невесело предположила Ярина Логиновна. За последние дни она еще больше отощала и погрустнела. Маялась, сама себя стыдилась, и когда Гринь пытался ее приласкать - отталкивала его руки. - Нужда будет, так и на закорках понесу. Устраиваясь на ночлег, оба всякий раз испытывали неловкость и, засыпая, долго не могли улечься... Спустя еще два дня Гринь предпринял ночную вылазку. Этот чужой костер горел не таясь. Памятуя науку дядьки Пацюка, Гринь подобрался с подветренной стороны, чтобы ни одна собака не почуяла. Собак у костра не было. Зато была ведьма, а эти хуже любой собаки. Пан Станислав сидел к Гриню лицом. Зацный и моцный заметно спал с тела исхудал, видать, в долгой дороге и на нежирных харчах. Моложе пан не сделался; кожа сухими складками висела на лбу и щеках, желтыми огоньками поблескивали стеклышки окуляр, когда, склонив голову, пан рисовал на земле остро отточенной палочкой: - А это, гляди, домик... А это корова... - Еще! Еще! Гриня пробрал озноб. Рядом с зацным и моцным сидел на заботливо подстеленной попонке мальчонка лет четырех, не меньше. Лохматые черные волосы до плеч, глазищи от переносицы до самых висков, безобразная, казалось бы, мордашка - но только с первого взгляда, потому что глазищи у дитяти живые и блестящие. И нету в них того особого цепенящего выражения, памятного по встрече перед корчмой; тогда мальчонкин батька, не сводя с Гриня таких вот длиннющих глаз, велел пасынку убираться прочь из собственной хаты. Святый Боже, как он растет! Скоро с батьку своего вымахает, и ни Мацапуре с ним не справиться, ни тем более братцу родному. Темная тень, сидевшая между Грянем и костром, пошевелилась. Гринь плотнее вжался в землю; вот чертовка встала, будто собираясь размять затекшую спину. Вот оглянулась как бы невзначай; Гринь на мгновение увидел ее лицо. Ноздри ходили ходуном, будто ведьма по кличке Сало принюхивалась... Да так оно и было! Боже праведный, спаси и сохрани! Ведьма села на место, к Гриню спиной, но чумаку казалось, что она глядит и затылком. Шарит в траве, выискивая его, Гриия, нимало не сомневаясь, что незваный надсмотрщик здесь и бежать ему некуда. - Еще! Нарисуй смыслу! Ребенок говорил ясно и четко, без сюсюканий, а голос у него был звонкий, резкий, будто чайка кричит. Дикий Пан, похожий сейчас на старенького любящего дедуся, поправил окуляры: - Чего-чего нарисовать? - Смыслу! Ведьма отвлеклась и перестала наконец принюхиваться. Обернулась к мальчонке, спросила без приязни: - Ты-то сам эту смыслу когда-нибудь видел? Ребенок посмотрел тетке Сало в глаза. Гринь обмер, на мгновение угадав тот самый взгляд, тот самый, что так поразил его в глазах взрослого исчезника. И ведьма тоже почуяла этот взгляд. И - Гринь даже привстал от удивления потупилась. Опустила глаза, сдалась. - Ты, малой, нарисовал бы сам, - ласково предложил пан Станислав. - А то ведь я, старый, не знаю никакой смыслы - так заодно и поглядел бы. Мальчонка взял у него из рук заостренную палочку. Повертел попеременно в шестипалой руке и в четырехпалой. Провел по земле раз, другой; обозлился собственному неумению, швырнул палочку в костер: - Теть Сале, поймай саламандрика. - Разве ты хочешь кушать? - с фальшивой заботой осведомилась ведьма. Мальчонка тряхнул головой: - Не хочу кушать. Хочу поглядеть, как ты ловишь. - Клева нынче нет, - ведьма не глядела на воспитанника, - Только крючок поломаем. Да и спать пора. Мальчонка оскалился, опасно сверкнул продолговатыми глазами. Сунул руку в костер - Гринь от неожиданности не успел зажмуриться. С первого взгляда ему показалось, что братишка выхватил из пламени головню - но нет, по волглой траве запрыгал, разбрасывая искры, невиданный зверь вроде огромной ящерицы. В этот момент чумака-шпиона можно было разглядеть без особого труда. По счастью, и ведьма, и добрый дедушка Мацапура глядели на воспитанника и только на него; мальчонка дул на шестипалую руку, и в длинных глазах все яснее обозначалась обида: - Жжется... ай! - Конечно, жжется, - проворковала ведьма. Пан Мацапура зыркнул на нее с откровенной ненавистью. Подхватил парнишку на колени, быстро оглядел руку, поцокал языком: - Ты, паря, когда что-то в огоньке видишь, то лучше палочкой достать или там крючком... А руки - они человеку не для того дадены. Давай-ка полечим скоренько, для того хороший способ есть. Говоря, пан Мацапура развязывал штаны. Не смущаясь присутствием ведьмы, окропил парнишкину руку - полечил давним дедовским способом, Гринь и сам им пользовался, если приходилось сильно обжечься. В длинных нечеловеческих глазах стояли вполне понятные слезы. Человеческие, детские. - Заживет, паря, как на собаке. Тряпицей сейчас завернем. Ты, баба не стой столбом, тряпицу подай чистую! Гринь смотрел, как Мацапура утешает своего четырехлетнего пленника четырехлетнего, потому что два месяца этому мальчонке приписать никак не удается. Как пан Мацапура, любивший детей совсем особенной любовью тетешкает на коленях странного чортова младен�Читать дальше