Андрей Дмитрук - Ночь молодого месяца (сборник)

По выходе же из лесу Ирина и Серж, подготовленные моим рассказом, на миг потеряли дыхание, а потом наперебой стали восторгаться. Вздымая острый хребет на высоту двухэтажного дома, бурым отъевшимся драконом лежал среди поля древний оборонительный вал. Справа он терялся в сосновом бору, зато влево уходил насколько хватал глаз над мирно волнующейся рожью. Колея, которой мы прошли лес, ущельем прорубала вал.

Да, когда-то в этом тихом, зеленом, хлебном краю, где патриархально стрекочут тракторы и лежат, жуя, в тени вала, пегие, сонные коровы, — когда-то в этом краю кипели великие работы. Наши с вами пращуры, суровые, домовитые и суеверные славяне, ставили барьер перед хищной вероломной степью. Валили по весне смолистый сосняк, рыли и таскали землю, из добрых бревен делали незыблемые клети внутри вала; выстроив насыпь, тесали острые колья для ограды по хребту, ставили сторожевые башни. Потом сколько угодно могли налетать степняки на коротконогих лохматых лошаденках, орать нечеловечески, вертеть над головой арканы. За глубоким рвом, за крутым драконьим боком, на который всадник не взберется, а пешего встретят каленой стрелой, так же, как сегодня, безмятежно колосилась и выходила в трубку рожь. Дымами землянок курились городища. Женщины доили все тех же буренок и пятнашек, гончары выделывали лепные пояски на вазах (да, у них были и вазы!), а златокузнецы изощрялись над фибулами для плащей. Как долго и благополучно жила страна за большим валом, свидетельствует черная, желтая, красная керамика. Мириады осколков, ежегодно выгребаемых плугами и вымываемых дождями на пашни. Даже копать не надо.

Отшагав километра три по жаркому пыльному большаку вдоль насыпи, Ира вдруг объявила привал и ринулась на склон, штурмуя пахучую путаницу желтого дрока, пижмы, вьюнков и упругих белых кашек. Наверху, где когда-то за бруствером ждал степняков остроглазый лучник, росла мощная раскидистая груша-дичка. Укрытые массой мелких листьев и твердых, как кость, плодов, мы развернули на траве пакеты с едой. Громоздясь, уходили к горизонту рыжие шкуры хлебов, сизо-зеленые мазки капустных гряд, лесозащитные полосы. Лишь, подчеркивая объемлющую тишину, деловито тарахтели кузнечики, взревывал, перелетывая, грузный шмель, да где-то под неподвижным небом урчала сенокосилка. Я умащал редиску мокрой свалявшейся солью, жевал булку с ветчиной и думал, запивая все это теплым лимонадом из горлышка: не есть ли эти не замутненные суетой минуты лучшие в моей жизни?

Перекусив, Ира с Сержем еще долго валялись бы на траве и курили. Но я, как хвастливый владелец коллекции, поторапливал их, желая как можно больше показать до темноты.

Это мне удалось — Ира и Серж были отменные ходоки.

То был июнь. А на исходе августа, в понедельник, Серж вызвал меня из института и привел на самую уединенную скамейку в ближайшем парке. Серж не умел ни притворяться, ни говорить на нейтральные темы, прежде чем перейти к главной. Потому он просто смотрел на носки туфель, молчал и ломал в пальцах прутик. Я подождал и невинно осведомился — не полюбил ли Серж, скажем, мою благоверную и не хочет ли он мне в этом признаться. Затем я заверил его, что придерживаюсь самых передовых взглядов, и, если у него со Светой все договорено, я препятствовать не буду.

Но Серж поднял на меня беспомощные, укоризненные глаза; и я, увидев темные полумесяцы под ними, понял, что шутки неуместны.

— У меня к тебе две просьбы.

— Сразу две? Ого! — не сумел все-таки удержаться я.

— Да, сразу две. Впрочем, если ты не хочешь, я могу…

— Хочу, хочу! Считай, что они уже выполнены, только говори скорее, в чем дело.

— Тогда, во-первых, ничего не пересказывай Ирке. Во-вторых, не перебивай меня и не старайся найти объяснение, не дослушав до конца. И вообще не спеши с выводами. Ладно?

Я обещал, заинтригованный таким началом. Серж отшвырнул изломанный прутик — этот жест показался мне истерическим — и вдруг спросил с такой дрожью в голосе, словно от моего ответа зависела вся его жизнь:

— Как ты думаешь, только честно, — я способен на решительные поступки?

Честно говоря, я думал, что Серж не способен.

Он всегда считал, что весь мир вроде мамы и будет все прощать, достаточно только сказать: «Больше не буду». Во всяком случае, одиннадцать лет нашего знакомства не давали основания считать Сержа человеком действия, тем более на уровне «пан или пропал». Кроме того, он болезненно высоко ценил свою жизнь…

— Не знаю, думаю, что способен, — сказал я. — Может быть, просто не представлялось случая.

Видимо, даже моя бойкая ложь его не приободрила. Серж тяжело вздохнул и начал исповедоваться.

Оказывается, вчера они с Ирой сами повторили тот маршрут, которым я провел их в июне. Там, где крутым срезом был сведен в долину древний вал, они собирали у корней посадки крепкие кругляши-дождевики. Через неделю грибы уже накопили бы в сердцевине ржавую пыль, а сейчас были в самый раз — «на вкус вроде тресковой печени», как авторитетно заявила Ира.

Сама же долина, глубокая, серповидная, вызвала у них прямо-таки младенческий восторг обилием полевых шампиньонов. У нас в народе они называются «печерицы». Шампиньоны не надо было искать. Белыми огоньками сияли они в низкой траве, заметные даже с противоположного склона.

Увы, в сумке был только один нож на двоих, а рвать с корнем опытная Ира не позволяла, чтобы не разрушить грибницу. Поэтому сбор очень замедлился. Вынужденные двигаться вместе, они почти два часа «утюжили» склоны, отрезая игрушечно-гладкие резиновые грибы. Сверху к долине сбегали кряжистые яблони, желтые плоды уже горели на них, и удивительным казалось, что нет охраны. Не в силах побороть жару, обвисли осоловелые облака. Долина, словно наполненная незримой стоячей водой, замерла в сонном оцепенении.

Именно здесь Ирина впервые высказалась о физических свойствах времени; о том, что время, повинуясь своим таинственным законам, может вести себя как ощутимая субстанция. Кто знает, не образует ли оно в самом деле стоячие пруды в одних местах, не мчится ли бешеным потоком в других? Пространственная структура времени. Турбуленция, вихри, взаимопроникающие слои, возможно, где-то есть и обратные течения, отраженные от каких-нибудь запруд… Почему мы считаем время скучным бесструктурным монолитом?

— Может быть, зимой вокруг лежит снег, но здесь все так же жарко и растут шампиньоны, — пошутил Серж, чувствуя, впрочем, что шутка непростая, с двойным дном.

— Да, да, и на границе зимы ходит ангел с огненным мечом, — подхватила Ира, не чувствуя второго дна.

…Грибная лихорадка изрядно задержала их в пути. Увлеченные, они попросту забыли, что конец августа — не июнь, и солнце заходит гораздо раньше.