Владимир Ильин - Куб со стертыми гранями

— Да уж не мальчик-колокольчик, — отвечает, наконец, он. — Возраст Иисуса Христа. А значит — опасный… Помните, как там у Высоцкого, хардер: “На цифре тридцать семь с меня в момент слетает хмель”?.. Или вы бардами прошлого не интересуетесь?

— Во-первых, — так же сухо, как если бы я беседовал с этим человеком наяву, говорю я, — возраст Христа означает тридцать три года, а не тридцать семь, а во-вторых, поэзию, в том числе и прошлых веков, я знаю не хуже, а может быть — и лучше вас… Вот что мне скажите: почему вы избегаете встречи со мной?

Вопрос коварен, и мне интересно, как из расставленных мною сетей выпутается программа-персонификатор. С одной стороны, у меня есть все основания полагать, что Шерманов не знает о том, что я целую неделю вел за ним наблюдение. Однако то, что он проявлял чудеса ловкости, ускользая из-под самого моего носа, свидетельствует о том, что приборчик под названием “регр” постоянно предупреждал его о моем желании встретиться с ним.

— А разве я избегаю? — бурчит этот тип, своим излюбленным жестом отбрасывая свои длинные волосы со лба к затылку. — С чего это вы взяли, хардер?

Что ж, эта машина действительно обладает недюжинными возможностями. Не то, что стандартные персонификаторы в нашей Академии, которые при подобных трудностях (например, когда ты персонифицируешь Наполеона Бонапарта и начинаешь ехидно допытываться у него, отравили ли его в свое время на острове Святой Елены или он стал жертвой естественного недуга) чисто по-женски норовили отвечать на каверзный вопрос встречными вопросами типа: “А вы уверены, что хотите знать это?” или “А почему вас это интересует?”…

— Судите сами, — предлагаю тем временем упрямцу я. — На мои вызовы по любым средствам связи вы предпочитаете хранить гордое молчание. Даже не удосуживаетесь ткнуть кнопку ответа, чтобы спросить: “Алло, кто это?”… Как ни странно, все мои попытки захватить вас врасплох потерпели неудачу. Например, если я ждал вас в вестибюле отеля, то вы почему-то решали покинуть здание через запасной выход. Если же я принимался караулить вас буквально под дверью вашего номера — то именно в этот день вы почему-то вообще не спешили показываться на глаза, а когда я, призвав на помощь дежурного портье, врывался в номер силой, то оказывалось, что вы решили, вместо утренней зарядки, спуститься из окна по пожарной лестнице. И так далее… Если я стремился перехватить вас на улице, то вы сворачивали в ближайший магазинчик и уходили оттуда через “черный ход”. В ресторанах и барах вы таинственным образом исчезали, стоило мне сделать поползновение на приближение к вашему столику… А помните, в прошлый вторник, когда вы нежились в постели у вашей очередной любовницы, а я тайком забрался на ее виллу? Не странно ли, что буквально за несколько секунд до моего появления в спальне, вы вдруг прерываете акт изъявления своей страсти к этой даме и, полуодетый, убегаете якобы в туалет, откуда, через крохотное оконце, — в кусты и далее через забор?.. Всё это, кстати, изложила мне ваша пассия, когда пришла в себя — но не от моего вторжения, а от вашего внезапного бегства… Как вы объясните всё это, Шерманов?

Секунду персонификация молчит, застыв в неподвижности, и я уже начинаю думать, что и на старуху бывает проруха и что даже самая сложная техника может “зависнуть”, когда комп, наконец, справляется с проблемой, и Шерманов развязно машет рукой, широко осклабясь:

— Ну ладно, ладно, хардер, — заявляет он. Не хватало еще, чтобы в приступе дружелюбия и в знак примирения он похлопал меня по плечу! — Давайте не будем вспоминать прошлое, ладно? Как там гласит пословица? “Кто прошлое помянет, тому…” — что вон, а, хардер? — Он издевательски нацеливает на меня свой указательный палец (еще одна из его отвратительных привычек). — Глаз, правильно? А зрение надо беречь, не так ли? Потому что “око за око, зуб за зуб”… Да и вопрос-то ваш выеденного яичка не стоит, верно — ведь мы с вами уже беседуем, разве не так?

Только тут до меня доходит, что беседую-то я все-таки с моделью, “фантомным” изображением, а не с живым человеком, и я разжимаю свои сведенные судорогой отвращения и неприязни челюсти, чтобы прервать словесный понос, который вдруг прохватил моего “собеседника”.

— Ладно, — говорю я. — Пусть будет по-вашему, Шерманов. Забудем и замнем… И перейдем непосредственно к делу. Что вы можете сказать мне насчет того приборчика, который вот уже полгода всегда находится при вас, куда бы вы ни отправлялись? Где вы его приобрели и каким образом? И только не врите, потому что с этого момента каждое ваше слово фиксируется и может быть впоследствии использовано против вас!..

Фигура, стоявшая передо мной в обычной позе Шерманова: руки — в брюки, нос задран — вдруг отшатывается с видом очень естественного удивления. Он даже руки из карманов достал!

— К-какого приборчика? — лепечет она, натурально заикаясь. — О чем это вы, хардер Лигум?

— Вывернуть карманы! — командую я, окончательно войдя в игровой раж. — Все предметы, имеющиеся при вас, можете выложить на землю перед собой, но имейте в виду…

Закончить свое предупреждение я не успеваю.

Потому что сзади меня слышится удивленный голос:

— А по какому праву, собственно, вы меня обыскиваете, хардер?

Не веря своим ушам, глазам и прочим органам восприятия действительности, я оборачиваюсь.

Нет, всё верно. На пороге номера стоит в вальяжной позе, навалившись плечом на косяк и поигрывая в воздухе своей неизменной цепочкой, сам оригинал голограф-модели и насмешливо взирает на меня своими карими глазами. Ситуация внешне выглядит, как иллюстрация к фантастическому роману конца двадцатого столетия: абсолютные двойники в одной комнате, а между ними — некто с ошарашенным лицом.

Интересно, как сейчас поведет себя “персонс”?

Однако, узнать это мне не суждено. Шерманов приказывает: “Парковка” — и его голографический двойник мгновенно тает в воздухе.

— Надоел ты мне, хардер, — отлепившись от косяка, чтобы проследовать к бару-холодильнику, наконец изрекает хозяин номера. — Ну, что тебе от меня надо?

Вот и еще одно свидетельство в пользу того, что даже самая совершенная копия всегда будет расходиться с оригиналом. Фантом, созданный персонификатором, был куда более вежлив в обращении со мной, чем живой человек

— Судя по тому, что мы наконец-то встретились, Земле угрожает конец света, — бормочу я. — Надеюсь, у вас нет никаких претензий по поводу нарушения вашего права на уединение?

— А что толку? — хмыкает Лик, щедро наливая себе в фужер, на мой взгляд более годящийся для коктейлей, чем для крепких напитков, жидкость, о цене которой свидетельствует ее благородный сине-лиловый оттенок. — Разве имеет смысл жаловаться на хардера? И кому, собственно, жаловаться? В Ассамблею Федерации, которая всё больше попадает в зависимость от вашего Щита? Или в общественные организации правозащитников, которые способны лишь поднять лай в средствах массовой информации, а как доходит до реальных дел — сразу в кусты?..