Павел (Песах) Амнуэль - О чем думала королева?

— Извините, если мой первый вопрос окажется не очень оригинальным, наверняка вам его уже много раз задавали в последние дни. Но все-таки спрошу: что вы почувствовали, когда узнали о присуждении вам Нобелевской премии?

— Вы правы, вопрос не оригинальный… Знаете, ровно ничего. Ну, то есть, совсем. Включил утром ящик, давали новости, ничего интересного: война пилотников в Иране, газовый конфликт между Суданом и Ливией… Потом новости науки: астероид Апофис, какое счастье, больше не угрожает Земле, российскому ученому Игорю Журбину присуждена Нобелевская премия по физике за две тысячи шестнадцатый год… Помню, я подумал: странная формулировка — «за исследования в области эвереттической эрратологии». На самом деле формулировка точная, но для большинства непонятная, надо было как-то ясней выразиться. Скажем: «за работы по единичным выбросам в экспериментальных»… Нет, это еще хуже. Трудно, знаете, коротко сформулировать идею, в которой соединено множество понятий из разных областей науки… Вот как-то так.

— Но вы ничего не сказали о…

— О том, что я при этом почувствовал? Я же говорю: ничего. Сидел и думал о том, как бы правильнее сформулировать. Я не глухой, имя свое хорошо расслышал. Принял к сведению… Ваш следующий вопрос?

— Давайте вернемся к самому началу. Когда вы заинтересовались этой проблемой? С чего все началось?

— Началось… Начало было очень банальным. То есть, банальным — с моей точки зрения, да и то сегодняшней, а тогда я все воспринимал очень серьезно. Ваши читатели наверняка и сейчас скажут: как романтично…

— Романтика? Это то, что нужно! Я вас внимательно слушаю.

— Вы или ваша камера?

— Мы оба.

— Мне было тогда девятнадцать. Можете подсчитать: одиннадцать лет назад. Пятый год. Я был на первом курсе питерского физфака, жил с родителями… неважно. То есть, важно, конечно, потому что физиком я решил стать в пику отцу, знаете, как это бывает в таком возрасте — хочется быть самим самой, а не таким, как все, и уж, во всяком случае, не таким, каким все хотят меня видеть. Отец мой был менеджером в питерском филиале немецкой фирмы, которая занималась в России закупками… ну что тогда можно было у нас закупать… сырье, да, не нефть и не газ, на этот рынок папиных немцев не пустили, но у нас и без нефти с газом есть что… страна богатая, порядка только нет… Но я не о том.

— О вашем отце в нашем журнале была заметка — в тот же день, когда вам присудили премию.

— Да? Могу представить, что там о нем… Неважно. Я хочу сказать, что отец и меня хотел видеть крутым бизнесменом, чтобы я ездил на работу в «форде-чероки», и чтобы меня приглашали на приемы… Его не пригласили ни разу, даже на инаугурацию Матвиенко, а тогда созвали чуть ли не всех, кто имел какое-то отношение к крупному бизнесу. Вот папа и хотел, чтобы сын… Понятно: грезы родителей о светлом будущем их ребенка — таком, какое им лично представляется правильным и надежным. Мне это не нравилось. И меньше всего хотелось ездить в «форде-чероки» с пуленепробиваемыми стеклами, и чтобы на перекрестке Невского и Лиговки кто-то, проезжая мимо, всадил в меня очередь из «калаша». Я ужасно боялся смерти. В таком возрасте все боятся — то есть, мне так кажется, что все должны до смерти бояться смерти, именно потому, что теоретически она представляется такой далекой, что и не видно, а практически можешь в любой момент попасть под машину, или камень на голову свалится… В общем, не то чтобы я все время смотрел на крыши, как бы что не свалилось, но на красный дорогу не переходил никогда. И уж точно не хотел, чтобы меня пристрелили, как… Вставьте любую фамилию, хорошо? Да, и потому… То есть, в пику папочке, на самом деле, я решил выбрать такую профессию, чтобы сидеть в тихом месте, получать немного, но чтобы хватило на жизнь, не высовываться, и в то же время иметь возможность — хотя бы потенциальную — быть не таким, как все. Другим. Это очень важно, и, думаю, в любой ветви это мое желание осталось таким же: быть другим, отличаться, оставаться собой, хотя я в то время, если честно, не знал себя сам настолько хорошо, чтобы четко понимать: что же это такое — быть именно собой. Какой я на самом деле?..

Как бы то ни было, профессия физика этим критериям удовлетворяла. Вы скажете, что нужны еще способности, призвание… Они у меня были — способности, я имею в виду. А призвание, кстати, является производным от способностей, призвание можно понять уже потом, когда становишься кем-то — возможно, по чистой случайности, — и тогда понимаешь: да, это и есть оно, призвание. Способности у меня были: вы уже раскопали, наверно, что в седьмом классе я получил грамоту за победу в физико-математической олимпиаде? Районной, правда, до городской не добрался. Будете смеяться: в тот день в кино была премьера какого-то… третьего, кажется, лукасовского фильма. И я выбрал. Пошел в кино, а не на олимпиаду. Папочка, кстати, отнесся к моему выбору вполне лояльно, в отличие от мамы: она почему-то в тот вечер со мной не разговаривала… Неважно. Я не о том хочу рассказать, да и вы меня не о том спрашивали.

— Почему же, мне все о вас интересно, рассказывайте, я потом смонтирую в нужной последовательности.

— В нужной последовательности… Вы знаете, какая последовательность нужная, а какая — нет? Хорошо, не будем об этом. Я сказал, что все началось с банальности, и так оно и произошло на самом деле. В тот день у нас были лабораторные работы по молекулярной физике. Я терпеть не мог что-то делать руками — я, мол, не обезьяна, чтобы вставлять одну трубку в другую, что-то куда-то подключать и смотреть, какого цвета газ появится в реторте… В общем, вместо лабораторки я пошел бродить по городу. День был теплый, как сейчас помню. Я шел в направлении Невы по Литейному, по левой стороне, прошел мимо музея Некрасова, свернул на Пестеля… Я так подробно рассказываю, потому что все происходившее имело вероятность, практически равную единице. В любом из своих миров я в тот день наверняка делал то же самое… Шел, задумавшись о чем-то совершенно несущественном… сейчас мне это кажется несущественным, а тогда, конечно, представлялось настолько важным, чтобы из-за этих мыслей даже не замечать дороги. То есть, не замечать до тех пор, пока я не увидел эту девушку. Я же говорю: банально до неприличия… Она шла мне навстречу и тоже думала о чем-то своем, не глядя по сторонам и уж точно не заметив, как некий оболтус остановился посреди тротуара и стал за ней следить с таким выражением лица, будто никогда прежде не видел ни одной красивой девушки… Я думаю, что на моем лице было тогда именно такое выражение… В общем, я повернулся и пошел за ней следом.