Анатолий Андреев - Искатели странного

— Ох как хорошо, — слабо сказала Юлия. — Я бы не догадалась так…

— Не знаю откуда, но у меня все время такое ощущение, что за мной наблюдают…

Юлия быстро глянула на него, но промолчала. По-своему истолковав ее взгляд, Георг пояснил:

— Нет, не за нами с тобой следят. Не наблюдают, а просто ощущение… взгляда в спину, что ли…

— А сейчас еще и чувство вины прибавилось. — Она не спрашивала, а констатировала факт.

В их слабо освещенной зеленоватым отраженным светом пещерке было прохладно. Георг достал термос, налил в пластиковые одноразовые чашечки кофе. Юлия взяла чашку обеими руками, отхлебнула, откинулась в кресле, блаженно жмурясь. Она умела радоваться простым вещам.

— Как покойно… — протянула она полушепотом. — Мне давно не было так хорошо…

— Подожди немного, я сейчас, — пробормотал Георг.

С трудом сдвинув обнявшие флайер ветки, он приоткрыл колпак и вылез. Она не пошевелилась, лишь проводила его взглядом.

Георг прошел к водопаду, собрал немногие ее вещи. Перед этюдником он остановился. Выполненный в обычной ее резкой, решительной манере, крупными чистыми мазками, набросок запечатлел лежащий перед ним идиллический уголок. Уже на расстоянии двух шагов мазки не били в глаза, сливались в единое целое, хотя видны были отлично. «Ведьма, — подумал Георг. — Все-таки она ведьма…» Действительно, Юлия знала какой-то секрет… Нет, не так: владела каким-то секретом, сама, может быть, того и не сознавая. То, что она делала, было похоже на известные загадочные картинки, когда в путанице ветвей, вещей, предметов спрятаны очертания животного или человека. Взгляд терялся в пестроте мазков, потом выхватывал из хаоса знакомую деталь, затем из мешанины цветных пятен, как мозаика, на глазах складывалось изображение. Тут-то и начинались чудеса — оно вдруг теряло свою мозаичность, приобретало четкость и особую прозрачность. Если очень присмотреться к одному какому-то фрагменту, можно было на короткое время удержать в фокусе внимания крупные, чистые, прямо-таки кричащие мазки. Но тут же они снова начинали сливаться, и картина опять воспринималась как единое целое…

Перед тем как закрыть этюдник, Георг еще раз, словно прощаясь, оглядел полянку, водопад, стену зелени на той стороне ручья, затем перевел взгляд на полотно — что-то было здесь не так. Казалось бы, все запечатлено с наивозможнейшим тщанием, но различие чувствовалось, хотя уловить его он пока не мог.

На картине был выписан даже воздух — то, что удается художнику далеко не всегда. Воздух, свет и остановленное движение. Свет… Свет! Все дело в свете — поймав неуловимую игру лучей, тонов и полутонов, Юлия внесла сюда еще и что-то свое. Что это было? Что-то неуловимо тревожное — так, не оборачиваясь, не взглянув на только что ясное небо, чувствуем мы тревогу, исходящую от выползающей из-за горизонта грозовой тучи. Угрозу…

Раз зацепившись за только что возникшее ощущение, Георг стоял перед холстом, чувствуя, как с каждой секундой сгущается, плотнеет чувство приближающейся опасности. Она была здесь, в картине, Георг даже чувствовал где — вот тут, справа, за обрезом холста. Просто чуть-чуть не хватило места, просто чуть-чуть не вошло… Георг настороженно огляделся — пропавшее было ощущение взгляда сзади, сквозь прицел, появилось вновь. Он заспешил. Лихорадочно, превозмогая постоянное желание резко обернуться, застать врасплох того, кто там, сзади, встретиться с ним глазами, он сложил этюдник, сгреб все в охапку и потащил к орнитоптеру. Изо всех сил стараясь делать все размеренно и неторопливо, он сложил вещи в багажник, затем просунулся в кабину, набрал шифр и включил киберпилот. Орнитоптер низко, на пределе слышимости, загудел, приподнялся над травой, затем быстро пошел вперед и вверх и почти сразу исчез из виду за деревьями.

Пробираясь вдоль борта флайера, отводя рукой ветки и затем протискиваясь боком под открытый не полностью колпак, Георг едва удерживал себя от суетливости и спешки. Но в кабине сконцентрировалось такое поле доверчивости, доброты и любви, что непонятная, необъяснимая тревога осталась снаружи, не смогла проникнуть следом и теперь уже казалась преувеличенной, надуманной.

— Ну вот, — сказала Юлия, — оставил меня без средства передвижения и доволен!

— Я хоть в город тебя отвезу, раз уж мне ничего другого нельзя.

— Чего это — другого? — строго спросила она.

— Ну-у… Хотя бы поцеловать…

— Поцеловать можно… — сказала она негромко и не отвела взгляда, сама повернулась к нему и подставила губы.

Еще не отдышавшись после поцелуя, она взяла его за руку и виновато попросила:

— Давай поедем… Не сердись, пожалуйста…

В бистро было накурено, темновато, но уютно. Георгу в общем-то было хорошо, и, если бы еще не болела совесть, все стало бы и вовсе отлично. Марта, в ужасном зеленом платье, сидела рядом и по-детски радовалась и музыке, льющейся из кристаллофонов, и светильникам, бросавшим на лица фиолетовые и оранжевые отблески, и Стивену с Юлией, сумевшим найти нужный, импонирующий ей тон.

Рваный, мятущийся ритм музыки, ее то гармоничные, то диссонирующие созвучия как нельзя более подходили к сегодняшнему настроению Георга. За долгие прожитые совместно годы Георг научился улавливать малейшие оттенки душевного состояния Марты, считая иногда, в минуту раздражения, что удается это только благодаря ее однолинейности. Все же он стремился к сохранению душевного покоя Марты, и не только ради собственного комфорта. Ей хорошо было сейчас, сию минуту, и Георг искренне радовался этому. На ровный мягкий фон успокоенности тревожным сполохом ложился отсвет того недозволенного, терпкого и даже опасного, что внесло в его жизнь появление Юлии. Из опасения выдать себя Георг старался не встречаться с Юлией взглядом, но, измученный необходимостью постоянно контролировать всякое свое движение и не доверяя уже от этого своим ощущениям, он прямо и твердо посмотрел вдруг в лицо сидящей напротив него чужой жены. То, что между ними неслышно вибрировала незримая, неощутимая связь, и радовало его, и пугало.

— Оранжево-багровые тона… Их ведь принято считать тревожными, беспокойными? — преодолев внезапную сухость в горле и не в силах говорить сейчас ни о чем другом, кроме снедавшего его беспокойства, сказал Георг. — Немного странно, что бистро оформили именно так…

— А этот кабак вообще странный! — безапелляционно заявил Стивен. — Ну где вы еще увидите, чтобы посетителей обслуживали люди! Бардак! Выверты!

Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся. Никто за соседними столиками не обратил на него внимания: там много пили. Это, пожалуй, тоже можно было отнести к странностям кабачка. Именно этого, хотя при желании можно было назвать еще с десяток заведений, в которых собиралась довольно-таки пьющая публика.