Януш Гловацкий - Рапорт Пилата

И тут я увидел ее. Узнал по смеху. Сидела с двумя сволочами. Выглядели так, как и должны были выглядеть. Богатые свиньи. Она приподнялась. Один из этих двоих хотел ее удержать, но она вырвалась. Не сводя с НЕГО глаз, похлюпала по той проклятой воде, как утка. ОН обрадовался. Принялись шептаться. ОН уговаривал ее что–то сделать, она, протестуя, мотала головой. ОН настаивал. «Если ты МЕНЯ любишь, сделай это» – донеслось до моих ушей. Она ушла. «Истинно говорю вам,– сказал ОН,– что один из вас предаст МЕНЯ. Уже вскоре жертва будет принесена». «Это который? – взревел мордоворот. – Ткни в него перстом!» Остальные, мне кажется, вообще пропустили это мимо ушей. Несколько, попрощавшись, ушли. Я поплелся за ней. Она задернула за собой занавеску, бросила монету в щель телефона–автомата. Номер, который она набрала, был мне прекрасно знаком. Напрягая слух, я пару раз услышал: «… да здесь ОН, здесь, куда ЕМУ деться». Щелкнуло – видать, повесила трубку. Автомат был испорчен – посыпались монеты. Выгребла их со смешком. Прошла мимо, но меня не узнала. Однако эти двое не забыли, зачем с ней пришли. Один из них поймал ее за руку, швырнул в кресло. Увидев ее растерянность, прижег ей ладонь сигаретой. Она расхохоталась. Он так удивился, что отпустил ее. Мордоворот дремал, остальные разошлись кто куда, и я потащил ЕГО к двери. Выволок наружу. ОН пытался оказать сопротивление, но я это дело быстро пресек. Мы уже изрядно отошли от забегаловки, когда перед нею остановилась полицейская машина.

Я тащил ЕГО с все более гаснущей надеждой, но без малейшего сомнения в том, что должен ЕГО держаться. Как и ОН – меня. В этом бараке мне часто приходилось ночевать. Там, где я раньше жил, меня разыскивали. За сутенерство и все такое прочее. Втолкнул ЕГО, валясь с ног от усталости. ОН упал на топчан. Я рухнул рядом. Моя рубашка насквозь пропиталась потом. Однако дело следовало довести до конца. Снова прошло какое–то время, прежде чем я собрался с силами, чтобы подняться на ноги. Сил–то как раз у меня и не было. Я дал ЕМУ напиться. ОН сделал несколько глотков. Я вкатил ЕМУ затрещину. ОН и бровью не повел. Тогда я продел ЕМУ под руками цепь, ОН так и повис на ней. Я подтянул ЕГО немного выше, к скрещению балок. Закрепил цепь сзади, теперь ЕМУ некуда было деться. Положение – лучше не придумаешь. ОН открыл глаза. Я сказал ЕМУ, что встретился сегодня с матерью. ОН кивнул – дескать, знаю. «Она – шлюха»,– говорю я ЕМУ. И добавляю, что ЕМУ–то прекрасно известно, почему она такая. Ведь ОН вообще много чего знает; так сказать, преисполнен мудрости, если собирается пострадать за весь мир. «А коли так,– говорю,– скажи, почему я убиваю? Ведь ТЫ знаешь, не так ли? Или не знаешь, потому что ТЕБЯ не научил тот, кто ТЕБЯ нанял?» Если бы ОН хоть слово проронил в ответ, я бы оставил ЕГО в покое. Или хоть бы глаза закрыл. Но нет же, нет. И я хлестнул ЕГО этой цепью, крича во весь голос: «Это из–за ТЕБЯ я убиваю! ТЫ – убийца! И из–за ТЕБЯ я буду убивать! И я заставлю ТЕБЯ говорить! Или вырву проклятый ТВОЙ язык из ТВОЕЙ пасти!» Ах, сволочь такая, педераст гребаный! А ОН открыл рот и шепчет: «Брат мой…» Ну надо же? «Брат…» И я его снова – цепью! Что там дальше творилось – не помню. Признаюсь – хотел ЕГО убить. Кто стрелял? Я стрелял. Зачем стрелял? Хотел стрелять – и стрелял. Почему хотел? Не знаю. Кто виноват? Я виноват. Кто еще? Не знаю. А кто знает? Никто этого не знает. Почему? Не знаю? Почему боюсь? Не знаю. Что со мной будет? Не знаю.

Здесь – практически конец записи. Далее задержанный издавал, правда, нечленораздельные выкрики, но я их здесь не привожу, поскольку не вижу в этом смысла. Он свалился наземь в припадке той болезни, о которой упоминал,– похоже, эпилепсии. Сержант сковал ему руки наручниками по ряду причин: во–первых, насколько нам известно, железо помогает при этой болезни, во–вторых, чтобы помешать кататься по земле, в–третьих, чтобы легче было его подхватить, когда он придет в себя. Запись допроса заняла, впрочем, очень мало времени, и теперь мы ждали лишь окончания припадка, чтобы направиться к машине, стоявшей, как сказано выше, в некотором отдалении. И мы не ошиблись в наших ожиданиях – эпилептик вскоре успокоился, что позволило нам тронуться в путь с обеими задержанными на руках. Когда мы вышли из барака, обнаружился источник гула, отголоски которого беспокоили нас уже некоторое время. Из–за поворота хлынула толпа, заполняя собой всю проезжую часть и оба тротуара. Некоторые из шагавших в толпе держали в руках деревянные кресты того или иного цвета. Увидев нас, толпа вроде как ускорила движение, а во главе ее семенила, покачиваясь, эта беременная проститутка, которую было нетрудно узнать даже из немалого отдаления. Она тыкала в нас пальцем и кричала что–то, чего было не разобрать из–за гудения толпы. До машины оставалось пройти еще несколько десятков метров, и я понял, что мы попросту не успеем дотащить этих двоих, сесть, завести мотор и уехать. Поэтому я приказал полицейским вернуться с задержанными в барак и оставаться там, пока не выяснится, чего хотят эти оглашенные, сам же остался на месте и выхватил табельное оружие, пытаясь обеспечить своим людям прикрытие при отходе. Из толпы доносились крики, среди которых можно было уже различить возгласы: «Отдайте нам ЕГО!» или «Выдайте нам ЕГО!» Такие возгласы, по–моему, смешивались друг с другом, и, как позже выяснилось, действительно были и те и другие. Я дважды выстрелил в воздух, чтобы сдержать толпу, однако эти сумасшедшие во главе с проклятой сукой, верещавшей: «Легавый! Предатель!», мчались, не сбавляя хода, как будто осознавая, что в одиночку мне с ними не справиться. И действительно, становиться им поперек дороги в данной ситуации было бы для меня равносильным самоубийству. Так как мои люди уже добрались до барака, я предпринял отступление, весьма обеспокоенный дальнейшим ходом событий, так как толпа, судя по всему, была настроена фанатично, и то, что вела ее эта женщина, не сулило нам ничего хорошего. Вот так, под указанные возгласы, пытаясь выработать стратегию дальнейших действий, я отступал, бессильно наблюдая за тем, как толпа, захлестнув нашу машину, перевернула ее, а затем и разнесла в пух и прах, пустив в ход кресты и транспаранты с противоречивыми лозунгами.

В бараке я немедленно приказал одному из полицейских, который, к счастью, действуя в точном соответствии с инструкциями, прихватил с собой радиотелефон, а не оставил его, как все прочие, в машине, связаться с начальством с целью получения инструкций. Остальных я послал забаррикадировать двери, а этим двоим задержанным подыскал более или менее безопасное место в расположенной за нашими спинами бетонной части барака. Излишне пояснять, что тревога моих людей по меньшей мере не уступала моей. Правда, когда я приказал взять оружие наизготовку, они повиновались, но сделали это с явной неуверенностью и неохотой. Нам никак не удавалось наладить связь с Главным полицейским управлением, тем временем нас окружили, и доски начали гнуться и трещать под людским напором. От нараставшего гвалта закладывало уши. Я пару раз выстрелил в потолок – гвалт немного утих, и я крикнул, что хочу вступить с ними в переговоры. Тут как раз наладилась связь, и, дожидаясь указаний, как нам действовать в создавшейся ситуации, я решил попытаться выиграть время и вышел из барака в сопровождении младшего из полицейских, у которого явственно дрожали руки, державшие оружие. Действительно, окружавшая нас толпа выглядела весьма грозной. Я поднял руку – постепенно воцарилась тишина. Я смотрел на заросшие щетиной физиономии, скользил взглядом по другим лицам – похоже, к бараку перекочевала вся та толпа, которая бушевала перед парламентом. Ее составляли не менее двух тысяч человек. Я спросил: «Чего вы хотите?» И услышал в ответ выкрики «Выдайте!» и «Отдайте!» Кричали долго, не меньше минуты – чему я про себя радовался, поскольку ждал этих самых указаний сверху. Когда интенсивность выкриков пошла на спад, я предложил собравшимся во имя сохранения тишины и порядка немедленно разойтись и заявил, что, находясь при выполнении своих служебных обязанностей, я должен доставить ЕГО в Управление. Вслед за этим я пригрозил последствиями, которые может повлечь за собой их безответственное и безрассудное поведение, воззвал к их здравому смыслу. Затем, предложив им хотя бы на некоторое время воздержаться от каких бы то ни было насильственных действий, я вернулся в барак. Толпа за дверью ожидала, сохраняя молчание, и это молчание было еще более мучительным, чем тот гвалт, к которому я уже стал привыкать. Тем временем пришло указание, которое я мог выполнить и которое звучало следующим образом: «Немедленно отпустите ЕГО! Не провоцируйте столкновения!» Я посмотрел на НЕГО, ОН казался спокойным. Поскольку мне не известно было, что они собираются с НИМ делать, я приказал на всякий случай сообщить начальству, что не могу взять на себя ответственности за обеспечение ЕГО безопасности. Толпа к тому времени уже вновь пришла в волнение, по стенам барака барабанили камни. Я понял, что так или иначе придется им ЕГО выдать, и в этот момент получил личный приказ начальника полиции любой ценой спасти ЕГО и обеспечить ЕМУ охрану, а также известие о том, что подкрепление уже в пути. Стены барака затрещали под тяжелыми ударами толстых бревен. Я сунул в только что образовавшуюся в стене дыру белый платок, помахал им и вышел из барака, таща за собой этого второго задержанного. «Вот убийца! – сказал я толпе. – Он убил одного из вас. Забирайте его, если хотите». Толпа всколыхнулась. «Нам нужен ОН!» «ОН нам нужен!» Мне в голову полетел камень, кровь потекла по моему лицу, я выстрелил в воздух, а в толпе принялись поджигать щепки. Я понял, что они вот–вот сожгут нас в этом бараке как крыс, поднял руки вверх и крикнул: «Ваша взяла! Ждите!» Вернувшись в барак, я сказал ЕМУ: «Боюсь, тут ничего не поделаешь. Придется к ним выйти». И добавил, что помочь ЕМУ ничем не могу, но надеюсь, что все обойдется. Говорил я без особой веры в сказанное и чувствовал себя хуже некуда – как никогда за все годы службы в полиции. Кто–то бросил зажженную щепку через выбитую в стене дыру в барак, сержант вовремя погасил уже занимавшийся пожар, затоптав вспыхнувшее пламя. Кровь залила мне глаза, и я на какое–то время потерял способность хоть что–либо видеть. И тем более напряженно вслушивался, надеясь услышать сигналы подъезжающих машин. Сержант помог мне отыскать водопроводный кран, и я смыл струей воды кровь с лица и рук. Повернувшись и увидев в ЕГО глазах нечто вроде удовлетворения, я подумал, что мир воистину препаршиво устроен, махнул рукой, чтобы разбирали баррикаду, и попросил у НЕГО прощения. ОН направился к выходу из барака, и выражение ЕГО лица было все таким же спокойным и безмятежным. За НИМ последовал тот второй, с которого я между тем приказал снять наручники, чтобы он мог, по крайней мере, свободно передвигаться в той создавшейся ситуации, в которой я не в состоянии был обеспечить ему безопасность. Тут мы получили очередное распоряжение начальника полиции – ни в коем случае ЕГО не отпускать, если толпа настроена в отношении НЕГО враждебно, но при сложившемся положении отдай он и еще десяток подобных приказаний, ни одно из них мы не смогли бы исполнить. Я подошел к двери барака, пытаясь совладать с болью, терзавшей раненую камнем голову. Уже теряя сознание, я увидел, как вокруг них обоих сомкнулась толпа. Я свалился наземь, именно тогда хлынул тот самый ливень, который длился два дня напролет, заливая сцену, на которой разыгрывалось окончание данной истории, известное мне лишь из донесений. Полагаю, что именно ливень в значительной степени повлиял на ход дальнейших событий. Так или иначе, толпа, подстегиваемая стихийными, зачастую противоречившими друг другу выкриками, взывавшими к немедленным действиям, волновалась и бурлила, как это всегда бывает при отсутствии общепризнанного лидера. Дополнительный беспорядок вносило противостояние представителей враждующих фракций, часть из которых, поддавшись науськиваниям вышеуказанной проститутки, сочла ЕГО предателем и полицейским агентом – это следом за ней устремилась в самом начале в поисках ЕГО толпа, обуреваемая жаждой мести.