Blackfighter - Рассказы

Но в силе ли дело? Или мне просто нравится игра в боль и мучение? Или я — Одержимый Глубинами, я слышал о том, что рождались такие. Те, кто был зачат в танцах на краю колодца. Я впервые пожалел, что никогда не интересовался отношениями своих родителей. Стоило бы порасспросить их… Да, я всегда любил, когда мне делают больно. Когда я могу только подчиняться и ненавидеть. Бояться. Когда чувствую запах своей крови. И все же я был согласен на это, только если все это было не до конца серьезно. Когда всегда была возможность сделать шаг назад. И еще — мне нравилось Слышать мысли того, кто делал мне больно. Может быть, больше, чем все остальное. Нравилось видеть себя с другой стороны и разделять жестокость, которую кто-то обращал на меня же самого. Это делало меня сильнее. Увереннее. Смелее.

Сила Темных Глубин.

Что делать, как понять себя? Где найти выход? Как сорваться с крючка?

Я больше не хочу всего этого! Не хочу!

Наверное, под утро я заснул. Снились мне одни кошмары. Темные тени, обжигающие огни, лабиринт, где за каждым поворотом скрывалось алчное чудовище. Смеющиеся нечеловеческие лица, жадные руки, тянущиеся ко мне. Я видел себя, лежащим на черном алтаре, распятым и гвозди вонзались мне в ладони. Я видел себя, сгорающим на костре, а невидимая рука все подкидывала связки хвороста. Я был женщиной, которой перерезал горло солдат и насиловал тело в луже ее крови. Я был ребенком, умирающим под клыками бешеной собаки…

Я был жертвой всех злых ритуалов, всех несправедливых казней, всех жестоких убийств во всех мирах. Я был одной болью и воплем протеста — одним на всех, и голоса сливались в унисон, и этот объединенный голос, вопиющий о страдании, взывающий об отмщении, был моим. И был звездный жезл в руке неизмеримо огромного существа в мантии из галактик, которым он коснулся меня, моего лба, и сказал:

— Тебе еще не поздно вернуться.

И поток звезд из жезла рассыпался вокруг меня, освобождая от видений и кошмаров, ограждая меня тонко поющей звездной стеной. И я стал свободен от зова Глубин, хотя и знал, что это пока еще только на время. Не зная, как принято благодарить таких, не умея говорить с высшими существами, я просто протянул вверх — к нему — руки и плеснул своей благодарностью, восхищением, доверием.

Мне ответили смехом — добрым, ласковым. Словно звон тысяч колокольчиков под порывом ветра. Словно шелест хрупких льдинок под каплями первого дождя.

И видение исчезло. А сны, которые снились мне, пока я не проснулся, были легкими и приятно-бессвязными. И мне казалось, что у меня за спиной незримо стоит то невероятное существо в мантии из галактик. Но еще я знал, что об этом нельзя говорить никому.

А в этом мире цвело время листопада, и он был так красив, и почему-то так пуст, что не хотелось даже торопиться идти за Камнем. Ибо тогда настала бы пора возвращаться к себе домой, покидать этот мир покоя и радости и возвращаться к привычным делам… а может быть, готовиться в новое путешествие. Но здесь было так хорошо… так спокойно. И нас было двое, и мы были друг для друга всем — миром и домом, покоем и тревогой, днем и ночью, солнцем и луной.

Я украдкой подсматривал за милордом, когда он делал какую-нибудь мелочь — разводил костер, разделывал тушу толстого здешнего животного, похожего на нашу свинью, вырубал палочки для жарки мяса. Мне нравилось серьезное спокойствие его лица, уверенные и привычные движения рук. Ленивый прищур чуть раскосых глаз оттенка здешнего неба — глубокого голубого. Прямые, вопреки привычному для Даара, волосы. Грубоватое лицо, которое никто и никогда не назвал бы утонченным. Стрелки морщинок у глаз. Небольшой шрам слева у верхней губы, из-за чего лицо всегда казалось самую чуточку усмехающимся. Ресницы, почти черные в основании, но белеющие к кончикам, отчего глаза кажутся словно бы в двух полупризрачных ореолах — светлом и темном.

Такое привычное лицо, привычные жесты. Знакомый во всех оттенках голос. Знакомый неповторимый оттенок голоса мыслей: словно ровный прямой поток широкой реки, на дне которой не таится бревен и водоворотов. Но река эта в истоках своих — бурная и стремительная горная река, опасная на порогах и с руслом, заполненным острыми обломками скал.

Мы много охотились, купались в удивительном море с почти черной и совершенно пресной водой — такой она оставалась, даже набранная в ладони. Через нее едва просматривались контуры пальцев. Вкус у нее был удивительный — и мучительно-пресный, и нежно-ароматный одновременно, словно где-то в глубине вод росло бесчисленное множество дивно пахнущих цветов. Наверное, так и было.

И я засыпал на пляже с почти белым мелким чистым песком — как же это было красиво, черное и белое — чтобы проснуться от ласковых слов, и глубже, чем в воду броситься в ласку и нежность, которую я заставлял себя осознавать и ценить. Приучал себя к ней, клянясь навсегда забыть о привязанности к боли и жестокости. Наверное, мне это удавалось. Я учился новому — доверчиво закрывать глаза и ждать ласки, учился искать нежность на кончиках своих пальцев и отдавать ее вместо прежних царапин и ударов. Анализировал свои чувства и заставлял искать все новую и новую радость в таком ощущении. В этом было чуть больше ума и чуть меньше инстинкта, чем раньше, но — за спиной у меня стояли господин со Звездным жезлом и господин с Огненным Копьем. И выбирать мне нужно было не то, чего хочется, а то, что не отдаст меня одному из них.

Тому, чье лицо снилось мне ночами. Чье копье — воплощение боли и страдания — пронзало меня в этих снах. Тому, кого я боялся и ненавидел сильнее всего в жизни.

Если бы я знал, что мир, в котором пело время листопада, таил в себе…

Найти вход в место, где был спрятан камень, было просто. Даже слишком просто. Крупный овальной формы камень, врытый в землю, закрывал вход. Поднять его обладающему магической силой было совсем нетрудно. Под ним открывались ступени из темного камня, ведущие вниз, в темноту. Воздух внизу был затхлым. Я не стал пока зажигать факел или использовать какую-либо иную магию. Ночного зрения было достаточно.

Ступеней было ровно пятьдесят две — я считал. Они обрывались достаточно неожиданно, так что можно было упасть — порожек на широкой ступени, казавшейся последней, и, неожиданно, еще одна более высокая ступень. Но мы все же не упали. Мы были в темном помещении, походившем на несколько украшенную естественную пещеру. Впереди виднелись частично обозначенные в камне колонны, потолок был неестественно правильной куполообразной формы.

В центре пещеры стоял алтарь, если это можно было так назвать. Простой каменный столб, видимо, гранитный, в форме неровного шестигранника, на нем тонкий диск большего диаметра из странного камня — зеленоватого с белым крапом. На нем лежал, вернее, висел в воздухе, словно бы опираясь на собственное свечение, Камень Крови. Огромный неправильной формы кристалл, переливающийся всеми оттенками красного — от нежно-розового, цвета зимней зари, до темно-багрового зарева ночного пожара. В нем словно бы горел костер — оттенки менялись, как в раскаленных углях, танцевали, складывались в неведомые символы, тающие быстрее, чем можно было прочитать их.