Андрей Лазарчук - Мы, урус-хаи

– Пойдём, – сказал Мураш Рыси. Та кивнула.

Они пошли на толпу, и толпа послушно раздалась.

Рысь остановилась на миг, присела. Подобрала с камней полураздавленную мягкую булочку, повернулась – и бросила в клетку, как раз на колени сидящей Беляне. Та подхватила хлеб, вцепилась зубами.

– Вот теперь пойдём, – сказала Мурашу. И усмехнулась.

Они отошли шагов на тридцать, когда сзади закричали.

– Это было бессмысленно, – сказал каллариэль, – не эта женщина, так другая… Таких клеток будет много. В каждом большом городе. А потом их повезут по небольшим…

Рысь уже привычно перевела, и Мураш кивнул:

– Не сомневаюсь.

– Я не понимаю вас, – в голосе каллариэля вдруг прозвучали какие-то человеческие нотки. – Вы не просто побеждены, вы уничтожены. Обесчещены навсегда. Но ведёте себя так, словно ничего этого нет…

– Объясни ему, – сказал Мураш – и откинулся к стене. Каллариэль пришёл вместе с ними в их камеру, дверь осталась открыта, за дверью держалась стража.

Он, собственно, не знал, что говорит Рысь. Может, вплетает ему какую-нибудь древнюю легенду. Про царевича Игошу, который отомстил за смерть отца, всего лишь войдя с обнажённым мечом в дом дяди-убийцы – его зарубили на пороге, а потом понемногу поубивали друг дружку… Попробуй им объяснить, что в итоге, победив, они проиграли? Они проиграли сейчас и будут проигрывать впредь. Даже если они завоюют весь свет. Весь свет – всё то, что есть за окоёмом.

Дальше-то что?

Чтобы разбить нас, они громоздили ложь на ложь, нарушали договоры и запреты, били в спину. Они изуродовали мир и наплодили в нём чудовищ… не задумавшись даже, что заменяют его, этот мир – древний, сложный, непонятный и довольно страшный, который им мешал, их не устраивал, – новым, они его на ходу лепили, стараясь подрезать всё под себя, но это то же самое, что строить дом, живя в нём, или кроить и шить кафтанец прямо на себе… мир с иной магией и с иными законами, которых они сами толком не знают и по высокомерию своему узнают не скоро. Сто лет они будут урукхаями пугать непослушных детишек, а потом эти детишки начнут играть в урукхаев, а потом урукхаи соберутся где-то в тайном месте и растворятся в ночи – поначалу только для того, чтобы нападать сзади и разрывать когтями горла…

Ты старый, каллариэль, и знаешь, наверное, в сто раз больше меня, и видел всего раз в двести больше – но самых простых и понятных вещей ты не понимаешь. Ну, извини.

– Что будет с этим… твоим? – спросил Мураш.

– Не знаю, – вздохнула Рысь. – Не убьют. А там… Мать выручит. Мать у него почти что при дворе.

Она помолчала.

– Я этот яд вообще-то выкинуть хотела, чтоб Хеля не подводить. На него одного подумали бы – в любом случае. А тут… всё вдруг как-то само собой получилось. Я даже и подумать ничего не успела…

– Как в бою, – сказал Мураш.

– Ага…

Слобода кончилась, дальше расстилалась каменистая пустошь с какими-то старыми развалинами, заросшими плющом.

– Я вот тут… – Мураш прокашлялся. – Не обвенчаться ли нам? Чтобы там… ну… не порознь? А?

– Только чтоб не порознь? – тихо спросила Рысь.

Мураш опять прокашлялся.

– Не только. Давно уже… мила ты мне и люба. Вот… я это сказал. Будешь моею?

– Буду, Мураш. Мил ты мне и люб. И перед лицом…

Она вспомнила, что от богов они отреклись, и замолчала. Тогда Мураш взял её за руку, переплёл пальцы, и дальше они пошли, как муж и жена.

Их убили на пустоши, как бешеных псов: растянули железными крючьями и медленно удавили, накинув на шеи проволочные петли.

Апостол а – прикрепляемый за спиной верхового, а иногда и пешего воина вымпел на высоком древке; помогал воину в бою найти своё подразделение, а командиру – видеть строй. В переносном смысле – и самоё подразделение, имеющее вымпелы одного цвета и рисунка.