Ариадна Громова - По следам неведомого

— Надежда совершенно фантастическая, — сказал он мне. Но главное — Анг все-таки с нами!

Я ничего не ответил. Мне было так жаль Анга, что если б это было в моей воле, я бы бросил всю затею с талисманом. Ни в какую месть богов я, конечно, не верил, но боялся что мальчишка заболеет от постоянного гнетущего страха. Однако все зашло слишком далеко: Милфорд попросту не согласился бы отказаться от поисков, да и Анг твердо решил идти к храму, ибо думал, что мести богов он все равно уже не избежит. Но мальчик был так подавлен, что даже путешествие на самолете такое потрясающее переживание для любого из его сверстников! — произвело на него более слабое впечатление, чем можно было ожидать. Я смотрел на Анга в самолете — он сжался в комочек и шептал заклинания; лицо его было равнодушным и усталым.

— Посмотри в окно, — предложил я ему.

Он пересел в мое кресло и стал глядеть в окно, продолжая шевелить губами. Потом покачал головой и жестами показал, что хочет вернуться на свое место. Там он опять сжался в комочек и закрыл глаза. Впрочем, надо сказать, что Анг, несмотря на свою живость и общительность, был наделен изрядной долей чисто азиатской сдержанности и непроницаемости. Радости он и в самом деле, возможно, не испытывал, подавленный мыслями о грозном будущем, а страх, наверное, считал недостойным обнаруживать: ведь о самолете он давно слыхал да и видел, что другие пассажиры сидят совершенно спокойно. Но страшно ему все-таки было, и эти минуты, когда он смотрел в окно и видел где-то глубоко внизу неузнаваемо изменившиеся родные горы, — дались ему, должно быть, нелегко.

Мне одно время казалось, что Анг меня ненавидит. И было за что! Но потом я понял, что он по-прежнему, несмотря на свою подавленность, питает ко мне хорошие чувства и даже на Милфорда ничуть не сердится. Мне кажется, что в его поведении сказывались не только буддийский фатализм и пассивность, но и редкое личное благородство: он сразу принял на себя всю вину за нарушение тайны и не хотел обвинять никого из нас, хоть и стоило бы! Мне временами до боли в сердце хотелось развязаться поскорее со всей этой туманной историей и не мучить Анга, — но сделанного не вернешь…

Итак, мы прилетели в Катманду. Удивительный город! Я думаю, к Гималаям просто невозможно привыкнуть, — так разнообразна их природа, так по-разному, в зависимости от условий, складывается быт их жителей.

Первое впечатление от Катманду: да тут одни храмы, людям и жить негде! Действительно, храмов очень много — и буддийских и индуистских; эти своеобразные строения накладывают свой отпечаток на весь город. И дворцов много. Они окружены садами, обнесены высокими кирпичными стенами. Еще не так давно жители Катманду с ужасом глядели на эти стены — за ними совершалось немало кровавых и подлых дел. Магнаты ста семей из рода Рана, которым принадлежат эти дворцы, целое столетие поддерживали в Непале жестокий деспотический режим. Рана угрозами и казнями ограждали страну от проникновения чужеземцев, чтобы держать народ в темноте и повиновении. Сами-то они вовсе не сторонились чужеземного влияния! За сто лет в страну не завезли ни одного станка, ни одной машины, а во дворцы Рана кули на плечах тащили через горные перевалы все — от автомашин и зеркальных шифоньеров до безвкуснейших безделушек.

Конечно, в Катманду немало и жилых домов, — да и вообще город этот чрезвычайно оживленный. Живет в нем около 110 тысяч человек, и на узких улочках, замощенных каменными плитами или выщербленным от времени кирпичом, — постоянная толчея. Улицы похожи на крытые галереи — крыши и карнизы домов нависают над тротуарами, солнце падает на мостовую узкой полосой. Дома щедро украшены деревянной резьбой, — наличники окон, балкончики или тонкие деревянные колонны галерей поражают изяществом выполнения.

Уровень жизни здесь пока еще невысок, — ведь Непал стараниями своих правителей был так долго отгорожен от всего мира, что это не могло не сказаться на материальном благосостоянии населения. Однако все эти блестящие и оригинальные произведения искусства — храмы, дворцы, изваяния — говорили о том, что эту маленькую страну населяет очень талантливый народ.

В Катманду Милфорд вел себя спокойнее, чем последние дни в Дарджилинге. Ане. был рядом, от обещания своего не отказывался, надо было просто ждать. Анг обедал повести нас в таинственный храм только на обратном пути. Он раньше хотел пойти в горы, чтобы найти тело отца. Шерпы его не отговаривали, а даже поощряли — им казалось, что это очень достойный замысел. Я вообще отмалчивался, а Милфорд понимал, что ничего тут не поделаешь, — Анг твердо стоял на своем и не хотел даже намекнуть, где находится этот храм.

Впрочем, следовало предполагать, что он где-то в горах, в глухих местах. В самом Катманду и вокруг него — масса храмов, и среди них такие широко известные не только в Непале, но и в Индии и Тибете, как «непальский Бенарес» — Пачпатинат, Боднат, Сваямбунат, привлекающие массу паломников. Но ни один из них не славился такими грозными и таинственными свойствами, как храм шерпской легенды, хотя легендой овеян тут каждый шаг. Мы повидали немало храмов, и некоторые из них производят сильное, можно сказать, незабываемое впечатление. Меня особенно поразил храм в Боднате, над полукруглым куполом которого возвышается четырехугольная, заостряющаяся кверху башня с парой косо прорезанных, удивительно живых и мрачных глаз, изображенных на каждой стороне. Это глаза всевидящего Будды, объяснили нам. Интересна и статуя индуистского бога Нараяна в храме Баледжи. Нараян изображен лежащим на ложе из змей; лежит он в очень свободной и естественной позе, согнув одну ногу; вся скульптура будто плавает в искусственном водоеме — ее постамент уходит под воду.

Милфорд на эти красоты смотрел с интересом, но все время отпускал довольно злые шутки. Он вообще так свирепо нападал на религию — особенно на ламаизм, — что я даже подумал: нет ли у него каких-нибудь личных счетов со служителями культа на Востоке или на Западе. Для него, например, святость храма, в который мы собирались проникнуть, просто не играла роли. Или даже усиливала азарт. Опять повторяю — это вовсе не от бесцеремонности: Милфорд, наоборот, относился с определенным уважением к местному населению, к его обычаям и приходил в ярость только тогда, когда сталкивался с религиозными предрассудками. Я думаю, что и его безжалостное отношение к страхам Анга отчасти объяснялось той же ненавистью к культам и к религиозным суевериям.

Но, конечно, и в Катманду Милфорд думал только о своих новых планах. Из-за этой его одержимости от нас отстали еще в Дарджилинге наши постоянные спутники Массимо Торе и Петер Кауфман. Милфорд стал невнимательным, резким; видно было, что все, кроме Анга и меня, его стесняют. Никто ведь не знал, в чем дело, — мы о талисмане, разумеется, никому не рассказывали, — и некоторые считали, что Милфорд не вполне здоров. И здесь, в Непале, мы поневоле как-то держались особняком. Но, как я уже говорил, Милфорд тут был спокойней, много рассказывал о здешних местах, так что мне его общества вполне хватало.