Ариадна Громова - По следам неведомого

— О чем? Об истории гималайских гор? — взволнованно спросил я. — О землетрясениях? Это он предостерегал Милфорда?

Соловьев недоумевающе пожал плечами, и я вспомнил, что не говорил ему об этой встрече и о пророческих словах непальца.

— Любопытно! — отозвался Арсений Михайлович, выслушав мой рассказ. — В высшей степени. Жаль, что вы мне этого не сказали раньше. Ну, да мы с ним будем переписываться. Может быть, потому он и предложил свои услуги, что у него уже было какое-то личное отношение ко всему, что произошло?

Забегая вперед, я скажу, что непальским корреспондентом Соловьева стал действительно тот самый журналист, что провожал нас с Милфордом по улицам Катманду. Отвечая на вопросы Соловьева, он написал, что прекрасно помнит весь разговор, помнит и то, что Милфорд, при всем его блестящем остроумии и живости, произвел на него впечатление человека, находящегося в состоянии крайнего напряжения. Он вовсе не имел в виду предсказать Милфорду смерть, а просто предостерег его, зная, что горы требуют самообладания и твердости духа…

Машина остановилась у гостиницы. Мы высадили наших гостей и поехали дальше. Улицы были залиты золотым вечерним светом, и Соловьев с жадностью глядел по (сторонам — видно, соскучился по Москве.

— А что касается Анд, — продолжал он, — то даже логически можно было заключить, что там тоже могли побывать небесные гости. Может быть, конечно, и в Гималаях опускался не один звездный корабль, а два или несколько, но теперь у нас нет даже приблизительных указаний, где искать. Так что разумней будет сейчас отправиться именно в Анды, не превращая, конечно, поисков в Гималаях. Вы согласны со мной? Нет, мне что-то не нравится ваше лицо! Почему такой унылый вид? Ведь у нас все еще впереди!

Мне опять стало стыдно. Я никогда не считал себя нытиком, а тут получилось так, что Соловьев все время чуть ли не силой заставляет меня верить в успех. А если б не он? Что же, я так и опустил бы руки, предал бы память погибших? Нет, конечно, я этого не сделал бы. Но что за дурацкий характер у меня! Чем лучше, тем хуже — так получается, что ли?

— Арсений Михайлович, я просто очень переволновался! сказал я. — Ведь вы ничего не знаете: тут сообщили о вашей гибели!

Соловьева мой рассказ удивил — он не мог себе представить, откуда могла идти такая передача, и сказал, что постарается узнать через англичан.

Мы поехали в обсерваторию — Соловьеву не терпелось поглядеть на фотографии вспышек и на снимок с пластинки, — потом я проводил его домой. По-моему, Арсений Михайлович — вообще идеал человека. Я уже не мальчишка и никогда не выбирал себе образцов среду живых людей, но если б я хотел быть на кого-нибудь хоть немного похожим, так это на него.

Но надо рассказать еще о таинственной передаче по радио. Точный, как автомат, Мак-Кинли все это быстро выяснил. Передача была из Лондона для русских слушателей. Но, конечно, она не была рассчитана на тех, кто, подобно мне и Маше, услышит только последнюю фразу. Погибшие англичане и их смелые спутники, о которых шла речь в передаче, — это были Анг и его отец, Милфорд и его предшественник, тот самый сагиб, с которым ходил к храму отец Анга! Англичане уже установили, кто он — это был (как ни странным покажется такое совпадение), тоже журналист, звали его Фредерик Старботл. Я потом получил, все через того же Мак-Кинли, точный текст этой передачи.

Глубокая скорбь, звучавшая в голосе диктора, была совершенно искренней: статью эту читал по радио сам автор — близкий друг Старботла, знавший в свое время и Милфорда. Он долго ничего не знал о судьбе своего друга — тот как в воду канул. Беседуя с участниками готовящейся экспедиции, он услышал об европейце, погибшем в загадочном храме, написал в Катманду, связался в Англии с осведомленными людьми и установил, что, точно, его друг прошлой осенью приехал в столицу Непала из Дарджилинга и присоединился к экспедиции в качестве корреспондента. На этом следы обрывались, но журналист уже был уверен, зная характер Старботла, что это именно он, каким-то образом узнав о существовании храма, уговорил шерпа повести его туда. Да и где, при каких еще обстоятельствах мог опытный альпинист, уже не раз побывавший в Гималаях, исчезнуть так бесследно, что даже участники экспедиции не могли ничего сказать по этому поводу? Видимо, он сумел отбиться от экспедиции под каким-то вполне благовидным и убедительным предлогом, не вызвав никаких подозрений. Возможно, что он и вообще не шел с экспедицией, а только отправился из Катманду вместе с ней.

О Милфорде автор тоже говорил очень много хорошего, восхищался его талантом, острым и своеобразным умом, его блестящими корреспонденциями с Востока. Упоминал — очень сдержанно и туманно — о какой-то личной драме, вследствие которой Милфорд навсегда оставил Англию. Мне было и горько, и радостно читать эти взволнованные слова и я от всей души благодарю автора передачи, журналиста Ричарда Дарили. Если он прочтет эти строки, пусть знает, что я очень хотел бы встретиться с ним и рассказать ему о Милфорде. Я думаю, что об этом человеке надо написать; жизнь его и гибель — достойный материал для книги. И, конечно, лучше будет, если книгу эту напишет соотечественник Милфорда.

С приездом Соловьева сразу все изменилось. Ведь вот удивительно — приехал он после такой серьезной неудачи; казалось бы, его противники должны торжествовать, говорить, что и храма-то никакого никогда не было, что Соловьев-де — известный фантазер и тому подобное. А получилось совсем иначе. Конечно, всякие ехидные слова произносились; конечно, некоторые ученые мужи, встречаясь с Соловьевым, соболезнующе улыбались и ахали — мол, какие бывают все-таки удивительные явления в природе… вот хотя бы землетрясения… Но Соловьева это, в общем, довольно мало трогало. Он охотно и с совершенно серьезным видом выслушивал все эти лицемерные охи и вздохи, подтверждал, что да, бывают удивительные явления природы и добавлял, что он лично, видя искренний интерес, который уважаемый коллега проявляет к этому вопросу, советовал бы уважаемому коллеге совершить небольшую поездку в Гималаи — там настоящая сокровищница чудес. После этого он прибавлял несколько слов о поразительной красоте гималайской природы, горячо пожимал руку собеседнику и, посмеиваясь, устремлялся по своим бесконечным делам.

Вообще, надо призвать, — Соловьев поступил в высшей степени мудро и дипломатично, привезя а Москву англичан. Пылкая убежденность сэра Осборна сама по себе действовала заразительно — если не на столпов астрономической науки, то на простых смертных безусловно. К тому же на его фоне Соловьев казался действительно очень трезвым, рассудительным, даже чуть суховатым — человеком дела, а не мечтателем, каким его привыкло считать большинство коллег. Это был очень выгодный фон, и Соловьев не зря, отправляясь хлопотать по делам экспедиции, старался всюду, где можно, появляться вместе с англичанами. Над англичанами никто не решался подшучивать даже исподтишка. И не только потому, что они гости: действовала и мировая известность Осборна, и его романтическая внешность, и угрюмая солидность Мак-Кинли.