Ольга Елисеева - Дерианур - море света

Михайло Васильевич, Михайло Васильевич, что мне больше всех надо? Уеду в Москву из этой сырости! На родное семихолмие". Иван Иванович сдержанно не любил Петербурга. Тусклого, грязного, как немытое стекло неба, вечно мятого, словно шпили Петропавловской и Адмиралтейства накололи его, и оно теперь сеяло и сеяло то дождем, то снегом. Ясных дней было много, очень много. Но он их не помнил.

Иван Иванович представил себя свободным и безвластным. Теперь перед ним не будут заискивать, как перед первым человеком в империи. Кураторство над Московским университетом, что еще ему остается? А разве мало? Наконец, его оставят в покое. Он об этом мечтал все последние годы. Воля.

Иван Иванович провел согретой рукой по лицу. "Мне 35. Из них... Хотя, зачем вспоминать?" Он ясно представил себе, как доброхотные московские матушки и тетушки развернут вокруг него веселую свадебную канитель с намеками и недомолвками, как будут краснеть и замирать от наивной корыстной надежды совсем юные барышни, почти девочки.

А он пойдет к ней... К той другой женщине, которую Иван Иванович про себя продолжал называть княжной Гагариной, хотя знал, что она давно вышла замуж и стала... Да, черт возьми, какая разница, кем она стала, если должна была носить его имя!

Он войдет, увидит, как она сидит в большом кресле, отвернувшись к окну. Возьмет ее руку и будет целовать, долго, без почтения. А она скажет: "Бог с вами, граф, у меня ведь уже дочь на выданье".

Шувалов не знал, в Москве ли она? Есть ли у нее дочь? Жива ли? Но сейчас эта сцена необыкновенно ясно встала перед глазами: вся, с мельчайшими подробностями, от длинных сухих пальцев, форму которых ему так и не дано было запомнить, до дрожащих черных, немолодых кружев на чепце.

Последний раз Иван Иванович видел ее пять лет назад в опустевшем Петергофе у Оранжереи. Она была в столице проездом после долгого заграничного путешествия. Он рисковал, она рисковала, но не сильно. Мягкая улыбка, и вся она мягкая, неосязаемая, как то едва различимое в памяти мальчишеское чувство - первая, так и не бывшая его женщина.

-- Наверное так лучше, - на ее губах вспыхнула грустная улыбка. - Как много бы не случилось, если бы мы тогда...

-- Чего не случилось? -- Иван Иванович стоял красный и ненавидящий, ее, себя за все, что тогда было, за их сегодняшнюю ни ему ни ей не нужную встречу, жданную-пережданную, вымученную. За то, что он ничего не может сделать.

-- У России не было бы университета.

"Все только и говорят о России! А обо мне кто-нибудь вспомнил?" Он не сказал ей этого. Просто поцеловал руку, повернулся и пошел прочь. Потом побежал, больше всего желая знать, шепчет ли она побелевшими губами: "Ванечка".

"Ванечка! Ванечка!" Шувалов готов был под землю провалиться от стыда, когда на малом приеме при послах, при иностранных министрах, веселая, кажется, уже чуть во хмелю Елисавет заявила, что смерть как не любит кораблей, а если и решит когда-нибудь посетить Англию, то только посуху, в экипаже.

Никто не посмел возразить. Дело так бы и окончилось, если бы общительная императрица, наслышанная об образовании и рвении к наукам юного пажа из хорошей фамилии, не обратилась к нему:

-- Ванечка, разыщите нам на карте сухой путь к Альбиону.

Молодой человек вспыхнул, все взгляды обратились на него. Петр Шувалов попытался спасти двоюродного брата.

-- В другой раз, Ваше Величество.

-- Отчего же? Нет, теперь. Может, я завтра вздумаю ехать. Вот он нам дорогу разыщет, и сразу прикажу закладывать. Эй, кто там!

Елисавет была хороша в блеске своей русской, зрелой уже красоты. Раззадорившаяся, блестевшая шальными, как в молодости глазами, она в упор смотрела на красивого мальчика со слишком думающим лицом. Это ей и нравилось, и не нравилось.

-- Так, где же дорога? -- нетерпеливо спросила она, подходя к нему несколько ближе, чем позволяли приличия.

-- Осмелюсь доложить Вашему Величеству, такого пути нет, - юноша захлебнулся своей смелостью и умер, когда разочарованные голубые блюдца ее глаз несколько раз сморгнули.

-- Как нет?

-- Англия - остров, отделенный от континента, на котором имеет честь располагаться и Россия, двумя проливами: Ла-Маншем и Па де Кале. Проехать туда посуху нельзя.

Блюдца потухли.

-- Вырастили сынов Отечества! - Брюзгливо заявила императрица. - Еще службы не нюхал, а уже государыне "нет" говорить научился. Петька!

Петр Иванович немедленно оказался под рукой.

-- Объясни своему невежественному братцу, что если русская государыня захочет, она не только в Англию посуху, она в Африку по снегу доберется!

-- В раз намечем, - согласился Петр Шувалов.

-- Вот так, - Елисавет отвернулась и уже весь вечер занималась другими гостями. Ивана же все избегали, как чумного. Брат вывел его за дверь и влепил пощечину, затем они вернулись в зал. Когда собрание стало расходиться, императрица остановила Шуваловых знаком и подозвала Ивана.

-- Ну так как, есть сухой путь, или упорствуешь?

-- Англия - остров, - прошептал дрожащими губами юноша.

Елисавет взяла его за подбородок и повернула к себе готовое покраснеть от слез лицо.

-- Остров. Ну, конечно, остров, - устало согласилась она. - Но это скучно. Разве нет?

Иван молчал.

-- Или вы думаете, я карт отродясь не видела? -- она помедлила и продолжала с чуть грустной улыбкой: - А они соглашались. Теперь ушли и смеются, что их государыня вздумала в Англию без корабля ехать. Тоска.

Иван чувствовал ее сильные теплые пальцы на своем подбородке и жалел их за какую-то негосударственную беззащитность.

-- Пойдем со мной, - сказала она и, повернувшись пошла к двери, уверенная, что он следует сзади.

-- Иди, тумба. - Петр подтолкнул его в спину.

-- Как же, братец? Я же просил... Княжне я ведь слово дал...

-- Иди, ничего с тобой не сделают. Видишь, женщина побеседовать хочет.

Иван поднялся по деревянной резной лестнице. Над розовой капризно изогнутой спинкой дивана, на котором расположилась Елисавет, висела картина Буше, напористая куртуазность которой устыдила юношу.

-- Сколько висит, все не могу понять, о чем, кто такие? -- Улыбнулась императрица. - Растолкуйте мне ее сюжет.

-- Это картина словного французского мастера Буше, -- начал запинаясь Иван. - Молодой Буше стремился формами подражать великому Рубенсу, что можно усмотреть из образа лидийской царицы Омфалы, державшей в плену юного Геркулеса. Геркулес и Омфала полюбили друг друга, но не могли соединиться, ибо положение их было слишком различно. Наконец, любовь победила все преграды. Эта картина изображает нам счастье совокупления страстных любовников, отринувших мирские условности.

-- Какова же главная задумка? -- с любопытством спросила Елисавет, ощупывая Ванечку насмешливым взглядом.