Александр Зорич - У солдата есть невеста (сборник)

На другом канале плескались новости. Широкоротая ведушая с несимметричным лицом и глазами жертвы домашнего насилия читала текст, слава богу, на русском языке.

Все особенности артикуляции, которые приметил Иван в речи Людмилы, где они, впрочем, выглядели нежными и милыми, присутствовали и в речи ведущей – развесистое "ш", гортанное густое «гэ», как бы шипящая помеха на закраинах каждого второго слова. Казалось, тонкоматериальным прасимволом этой речи является столовская скороговорка «щи и борщи».

Новости были жидки и кислы, как помянутые щи: ЖЭКам не хватает денег на вечное жилищно-коммунальное, два миллиона пенсионеров что-то там такое субсидии, в милиции наградили самых прилежных и борьба с коррупцией (ведущая произнесла "корру мпцией") ускоряется и крепнет, тем временем новая петлистая горка в аквапарке, а кот редкой породы по кличке Паша взял первый приз на выставке котов редкой породы в польском городе Пшик…

После получаса эфирного этого серфинга Ивану начало казаться, что мозг его, нежный, мягкий, прямо крабье мясцо, натруженно ноет, как бывало после овертайма в Компании.

Позавтракавши, Иван выпил для храбрости коньяка в гостиничном кафе.

Там, на иссиня-зеленых лужайках скатертей, пошитых для экономии из обивочной ткани, топорщились покалеченные уже сигаретными огоньками кустики искусственных цветов.

Добрая половина окружающих Ивана фактур имитировала благородный мрамор (линолеум, навесной потолок), а вторая половина (барная стойка, ледерин на стульях) претендовала на сродство с малахитом. Из бриллиантового мира эстетики в кафе были делегированы допотопные, родом из семидесятых, чеканные ориенталии – чинно висели в простенках шароварно-грудастые гюльчатаи, напротив их верные хаджи-мураты сдержанно ласкали узкоглазых коней… До головокружения насмотревшись на интерьер, Иван опрокинул еще пятьдесят и отправился по адресу, начертанному Людмилой на картонке.

Таксист быстро нашел нужный дом. Оказалось, это в самом центре, недалеко от улицы Сумской, верхнее течение которой Иван вчера изрядно обследовал.

Лифт не работал. Иван забрался на седьмой этаж и остановился возле искомой квартиры.

Дверь оказалась добротной – бронированной, сдобной, обитой чем-то сочно-красным. Линза глазка была щедро окаймлена золотом. Самодовольный облик двери плохо вязался богемно-неприкаянным имиджем одинокой девушки Людмилы. «Дала чужой адрес!» – радостно завопил бесенок.

Сердце Ивана предательски бухало и он решил обождать, пока выровняется дыхание.

Он спустился на полпролета и встал возле немытого, зимнего еще окна, за которым, впрочем, бушевало уже по-весеннему лазоревое небо. На часах была половина десятого.

Вот сейчас он позвонит в дверь. Скорее всего дверь отопрет ее мама-инвалид (она упоминала бедняжку). Представим, она только-только поджарила гренки дочери на завтрак. И теперь – морщинистое лицо мреет сквозь клубы пара – утюжит Людмилин брючный костюм, для вечернего эфира. Она станет называть Ивана «молодой человек», сетовать, что не прибрано и стучаться в Людмилину комнату в самый неподходящий момент. А может Людмила и сама отопрет.

«Иван! Ну и дела!» – скажет она с ликующим звоном в голосе. Ее узкое лицо с припухшими веками озарится улыбкой.

Иван сам не заметил, как провел в этих беспечных мечтаниях десять минут.

Он опустил голову, напряг шею, как тяжелоатлет перед выходом к снаряду, и этаким фасоном поднялся на лестничную клетку. Навалился на кнопку звонка.

В утробе квартиры защебетал поддельный соловей.

Он звонил и звонил, но ему не отпирали. Склепным покоем веяло из-за красной двери.

Потоптавшись несколько минут на лестничной клетке, Иван все-таки набрался храбрости и позвонил к соседям.

Стремительно отворили.

Дохнуло разрухой, безумием, прокисшими средствами народной медицины.

Пенсионерка в застиранном ситцевом халате и волосатых гетрах из козьей шерсти возникла в сумраке дверного проема. Старообразная цепочка, из фильмов про следователей-знатоков, напряглась где-то на уровне ее серых, как телесериалы, глаз.

– Я по поводу вашей соседки Людмилы, – решительно выпалил Иван.

– Из электрических сетей?

Иван сделал неопределенный жест рукой и промычал что-то неудобопонимаемое.

– Люда обещала все погасит, когда приедет.

– А когда она приедет?

– Она мне не отчитывается, – равнодушно произнесла пенсионерка.

Припекало белое мартовское солнце. В распахнутой куртке Иван брел по улице Сумской, вертя коротко стриженной розовой головой.

В его правой руке шуршала на встречном ветру подробная карта города Харькова – желтая, с резными медальонами достопримечательностей и яркими оконцами реклам.

Книгу «Молодой негодяй», которая подтолкнула его к этой экскурсии, Иван нес в сердце своем.

Позади осталась солнечная площадь, некогда звавшаяся именем Тевелева, где проживал молодой негодяй со своей безумной еврейской женой Анной (ранняя седина, сластолюбивая повадка). От нее в чадную низину катился Бурсацкий спуск, тот самый, по которому негодяй спускался на рынок за продуктами (это были простые продукты – помидоры, картофель, гречневая крупа). Художественной инспекции подвергся и бывший ресторан «Театральный» (там шел ремонт, но двое пожилых штукатуров против близорукого чужака не возражали). Иван запомнил: это из теплого зева «Театрального» молодой повеса Эд выкатывался в ночь, обнимая за талию своего загульного приятеля, бонвивана Гену, на этих вот низких ступенях сердце Эдички сладко екало, открывая новую, нисколько не гетеросексуальную тему, которая доведет-таки нью-йоркского безработного Эдди до рандеву с чернокожим антиноем. Он заглянул даже и в магазин «Поэзия», куда вчерашний рабочий литейного цеха завода «Серп и молот» Эдуард (тогда еще Савенко) устроился книгоношей. Магазин наводил тоску случайным подбором книг, слащавыми до тошного образами исторических гетманов (плакаты, издание для школ) – те усатыми чучелами глядели с полок – и общей своей никчемностью. Иван распознал даже вывеску кинотеатра «Комсомольский», в фойе которого зачаточный поэт Лимонов торговал литературным ширпотребом с лотка. Внутрь не зашел, без билетов не пускали.

Он нашел, здесь, пожалуйста, аплодисменты, даже водопад «Зеркальная струя», увенчанный ажурной языческой часовней – об этой диковине Иван читал в лимоновской «Книге воды».

Возле «Струи», кстати припомнил Иван, его командировочный дед по матери, капитан инженерных войск, снимался в пятьдесят третьем году – хмурые мужчины в шинелях привычно сомкнули строй, женщины-наседки в тяжелых пуховых платках – в первом ряду. Дед – крайний справа.