Мюррей Лейнстер - Экспедиция на Землю. Сборник англо-американской фантастики

— Тысячу! — Незнакомец затряс головой, и что-то ушло из него, ибо глаза у него вдруг остекленели. Мне приходилось видеть стекло, я ведь говорил тебе, что побывал во многих странах… Вот так он и стоял, а когда мы повели его к усадьбе, шел покорно, как малое дитя.

Ты своими глазами видишь, жрец, что жена моя Рагнильда, хоть она уже и не молода, до сих пор хороша собой, а Торгунна пошла в нее.

Она была… Нет, и нынче она высока и стройна, а на голове у нее целая копна золотистых волос. По обычаю наших девушек она носила их распущенными по плечам. У нее были голубые глаза, чуть удлиненное лицо и алые губы. И к тому же веселый, добрый нрав, поэтому все мужчины были влюблены в нее, а Сверри Сноррасон даже в викинги ушел, когда она отказала ему, и погиб. Но ни у кого не хватило ума понять, что она так и не была счастлива…

Мы привели домой этого Джеральда Сэмсона — на мой вопрос он ответил, что его отца звали Сэм, — оставив Сигурда и Грима на берегу собирать плавник. Есть люди, которые, побоявшись колдовства, не рискнули бы привести к себе в дом христианина, но я человек не суеверный, а Хельги просто сходит с ума, когда видит что-нибудь новое. Пока мы шли полями, наш гость брел, спотыкаясь, как слепой, но едва миновали ворота, он сразу словно очнулся: обежал взглядом все дворовые постройки от конюшен и сараев до коптильни, пивоварни, кухни, бани, капища и самого дома. А в дверях дома как раз стояла Торгунна.

На мгновенье их взгляды встретились, и я увидел, что она покраснела, но тогда я над этим не задумался. Когда мы, разгоняя собак, шли по двору, наши башмаки громко стучали по плитняку. Двое моих рабов, бросив чистить конюшни, вытаращили на нас глаза, пока я не заставил их вернуться к работе, заметив, что бездельника никогда не поздно принести в жертву. (Вы, христиане, не используете это право; честно говоря, я сам тоже никогда не принес бы в жертву человеческую жизнь, но вы даже не представляете, как помогает само напоминание об этом!)

Мы вошли в дом, я назвал домочадцам имя незнакомца, поведал им, где мы его нашли. Рагнильда послала служанок разжечь огонь в очаге и принести пива, а я тем временем усадил Джеральда на самое почетное место и сел рядом с ним. Торгунна поднесла каждому из нас рог с пивом.

Пригубив напиток, Джеральд поморщился. Я даже обиделся, потому что мое пиво слывет лучшим в округе, и спросил, что ему не понравилось. Он грубовато засмеялся и ответил, что нет, мол, пиво неплохое, но он привык к такому, которое пенится и не очень кислое.

— А где такое варят? — недоверчиво спросил я.

— Везде. И в Исландии тоже. Нет… — Он невидящим взглядом смотрел перед собой. — Скажем… в Винланде.

— А где этот Винланд? — спросил я.

— На западе, откуда я приехал. Я думал, вам известно… Подождите. — Он опять покачал головой. — Быть может, я сумею кое-что понять. Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Лейф Эйриксон? [7] Лейф Эйриксон, или, как его прозвали, Лейф-Счастливчик, — скандинавский викинг, совершивший на исходе Х века плавание к берегам Американского континента. В открытой им стране рос дикий виноград, и потому она была названа Винланд.

— Нет, — ответил я.

Много позднее мне пришло в голову, что именно эти слова доказывают истинность его истории, ибо теперь викинг Лейф Эйриксон известен всем; с большим доверием я ныне слушаю и рассказы о странах, которые видел Бьярни Херюльфсон. [8] Бьярни Херюльфсон — норвежский викинг. В 985 г., когда он держал путь в Гренландию, ветром и течением его отнесло к далекой лесистой земле, которую историки отождествляют с материком Северной Америки.

— А о его отце — Эйрике Рыжем, слышали? — спросил Джеральд.

— Слышал, — ответил я. — Видимо, ты говоришь про норвежца, который, убив человека, бежал из своей страны в Исландию, а потом и отсюда по той же причине; он сейчас живет вместе с другими в Гренландии.

— Тогда значит… это незадолго до путешествия Лейфа, — пробормотал он. — Конец десятого века.

— Постой, — вмешался Хельги, — мы терпеливо слушали тебя, но сейчас не время для шуток. Придержим их до пиров и похмелья. Скажи нам ясно и просто, откуда ты и каким путем сюда добрался.

Джеральд закрыл лицо руками.

— Оставь его, Хельги, — сказала Торгунна. — Разве ты не видишь, что у него горе?

Гость поднял голову и взглянул на нее, как побитая собака, когда ее погладят. В комнате было сумрачно — в окна под потолком еще падал дневной свет, поэтому свечи пока не зажигали. Тем не менее я приметил, что оба они покраснели.

Глубоко вздохнув, Джеральд начал что-то искать в карманах — а у него чуть ли не вся одежда состояла из карманов. Он достал пергаментную коробочку, вынул из нее маленькую белую палочку и вставил себе в рот. Затем достал другую коробку, а из нее — деревянную палочку, провел ею по коробке, и на конце палочки вспыхнуло пламя. Этим огоньком он поджег палочку во рту и вдохнул дым.

Мы смотрели на него во все глаза.

— Это христианский обряд? — спросил Хельги.

— Нет… не совсем. — Губы его скривились в улыбку; в ней было немало разочарования и горечи. — А я-то думал, что вы удивитесь, даже испугаетесь.

— Мы и вправду видим это впервые, — признался я, — но ведь исландцы не из пугливых. Огненные палочки могут нам пригодиться. Ты приехал, чтобы торговать ими?

— Нет, вряд ли. — Он вздохнул. Дым, который он вобрал в себя, как ни удивительно, по-видимому, придал ему силы, в то время как из-за дыма в нашем помещении поначалу гость закашлялся, и у него выступили слезы на глазах. — Дело в том… Вы не поверите мне. Я сам не могу себе поверить.

Мы ждали. Торгунна застыла, чуть подавшись вперед; рот ее был полуоткрыт.

— Удар молнии… — Джеральд утомленно кивнул головой. — Во время грозы я очутился на улице, и молния, должно быть, ударила в меня, да так, как это бывает лишь один раз за многие тысячелетия. Удар этот отбросил меня в прошлые времена.

Это были его слова, жрец. Я не понял их и сказал ему об этом.

— Понять действительно трудно, — согласился он. — Дай бог, чтобы мне это только приснилось. Но если это сон, придется потерпеть, пока я не проснусь… Так вот. Родился я в тысяча девятьсот тридцать втором году от рождества Христова, в расположенной на западе стране, которую вы еще не открыли. На двадцать третьем году жизни, вместе с войсками из моей страны, я прибыл в Исландию. В меня ударила молния — и вот… вот девятисотый с чем-то год от рождества Христова, и, тем не менее, я здесь — ведь осталась еще почти тысяча лет до моего рождения — а я здесь!

Мы молчали. Стукнув об пол молотом, я приложил к губам рог и долго пил из него. Одна из служанок захныкала, но Рагнильда, хоть и шепотом, так сурово одернула ее, что услышал и я: