Джон Кристофер - Белые горы

Солнце било мне в глаза, согревая, превращая черноту в наплывающе-розовое. Я открыл глаза и тут же заслонил их от сверкания. Я лежал спиной на траве, и солнце уже поднялось над горизонтом. Было не менее шести часов утра. А ведь было только четыре, когда…

Треножник.

Я вспомнил и ощутил прилив страха. Мне не хотелось смотреть в небо, но я знал, что должен. Небо было голубое и пустое. Виднелись верхушки деревьев. Больше ничего. Я встал и осмотрелся. Замок, а рядом, на том месте, что и вчера, треножник. Неподвижный, как замок, как скалы.

В пятидесяти ярдах от меня щипал росистую траву Аристид со спокойным удовлетворением, как лошадь на хорошем пастбище. Я пошел к нему, стараясь привести мысли в порядок. Сон это, кошмар, привиделось из-за падения с лошади? Но я ясно вспомнил, как поднимался в воздух, и дрожь прошла по моему телу. Сомневаться не приходилось – это произошло. Страх и отчаяние были реальны.

Что же тогда? Треножник поднял меня. Неужели… Я поднял руку к голове, пощупал волосы, череп. Никакой металлической сетки. На меня не надели шапку. Вместе с облегчением я почувствовал тошноту и вынужден был остановиться и перевести дыхание. Аристид поднял голову и легонько заржал в знак того, что узнает меня.

Сейчас самое главное. Замок уже просыпается, по крайней мере слуги. Времени больше нет… меня все еще могут увидеть с укреплений. Я взял лошадь за повод, вставил ногу в стремя и сел в седло. Поблизости река мелела, здесь брод. Я двинул жеребца вперед, он охотно послушался. Переправляясь, я снова оглянулся. Ничего не изменилось, треножник не двигался. На этот раз облегчение не ослабило, а подбодрило меня. Вода плескалась у ног Аристида. Ветер усилился и принес запах, который мучил меня, пока я не вспомнил. Так пахли кусты на речном острове, где мы с Элоизой проводили время и где я был так счастлив, а она говорила о будущем. Я добрался до противоположного берега. Дорога, ровная и прямая, вела через ржаное поле. Я пустил Аристида рысью.

Мы безостановочно двигались несколько часов. Вначале местность была пустынной, но позже мне попадались люди, шедшие на поля или уже работавшие там. С первыми я столкнулся неожиданно, выехав из-за поворота, и испугался. Но они поклонились, когда я проезжал мимо, и я понял, что они кланяются седлу и моей красивой одежде. Для них я был представителем дворянства и знатным человеком, выехавшим на прогулку до завтрака. И все же я избегал встреч с людьми, если мог, и был рад, когда обработанные земли кончились и началось холмистое взгорье, где мне встречались только овцы.

У меня было время подумать о треножнике, о том поразительном факте, что меня схватили, но отпустили, не причинив вреда, не надев шапки. Но никакой причины я не мог найти. Пришлось отнести это к тем загадочным поступкам треножников, причины которых нам неизвестны, – каприз, может быть, как каприз заставил треножника кружиться вокруг «Ориона», завывая от гнева, радости или какой-то совсем другой, непонятной нам эмоции, а потом унестись прочь. Эти создания не были людьми, и не следовало искать для их действий человеческих мотивов. Реальностью оставалось то, что я был свободен, что мой мозг по-прежнему принадлежал мне.

Я поел, напился из ручья, сел верхом и поехал дальше. Я думал о тех, кого оставил в замке: о графе и графине, рыцарях и оруженосцах, с которыми я познакомился, и об Элоизе. Я был убежден теперь, что они меня не найдут: копыта Аристида не оставляют следов на короткой траве и сухой земле, а они не смогут надолго оторваться от турнира для поисков. Они казались так далеко от меня, не по расстоянию, а как люди. Я помнил их доброту – нежность и деликатность графини, смех графа и его тяжелую руку на своем плече, – но было что-то нереальное в моих воспоминаниях о них. Кроме Элоизы. Я ясно видел ее, слышал ее голос, как слышал и видел ее много раз за прошлые недели. Но резче и больнее всего вспоминалось мне выражение ее лица, когда она сказала, что идет служить треножникам, и добавила: «Я счастлива, так счастлива!» Я пнул Аристида, он коротко фыркнул в знак протеста, но перешел на галоп. Холмы впереди вздымались все выше и выше. На карте был обозначен проход, и если я не сбился с пути, то скоро должен увидеть его. Я натянул поводья на вершине холма и огляделся. Мне показалось, что я вижу впереди в нужном месте проход, но все дрожало в жаркой дымке и трудно было разглядеть подробности. Однако внимание мое привлекло кое-что поближе.

Примерно в полумиле впереди что-то двигалось. Пешеход, два пешехода. Я еще не мог их узнать, но кто еще мог оказаться в этом пустынном месте? Я снова пустил Аристида в галоп.

Они повернулись, встревоженные топотом копыт, но задолго до этого я уверился, что это они. Боюсь, что, когда я остановился перед ними и спрыгнул со спины лошади, я испытывал гордость своим мастерством всадника.

Генри удивленно смотрел на меня. Бинпол сказал:

– Значит, ты пришел, Уилл?

– Конечно. А ты думал иначе?

Я ничего не сказал им об Элоизе и о том, что изменило мои планы. И не потому, что мне было стыдно признаваться, насколько я серьезно решил остаться и дать надеть на себя шапку из-за всего того, что меня ожидало, – конечно, мне было очень стыдно. Я ни с кем не хотел говорить об Элоизе. Генри сделал одно или два замечания о ней, но я промолчал. Впрочем, он был так поражен моим появлением, что почти ничего не говорил.

Я рассказал им о моей встрече с треножником. Я надеялся, что они прольют хоть какой-то свет на это происшествие; может быть, Бинпол выработает какую-нибудь теорию, объясняющую это, но они были в таком же недоумении, как и я. Бинпол просил меня вспомнить, действительно ли я оказался внутри треножника и что я там увидел, но я, конечно, не мог.

Именно Бинпол сказал, что нужно отправить Аристида. Я не думал об этом, только смутно представлял себе, как, найдя их, я великодушно предложу им ехать по очереди, оставаясь владельцем Аристида. Но Бинпол справедливо заметил, что три мальчика и лошадь – совсем не то, что три пеших мальчика. Нас все заметят и будут задавать вопросы.

Я неохотно признавал, что нельзя оставлять Аристида с нами. Мы сняли седло, потому что на нем был герб графов де ла Тур Роже, и спрятали его под скалой, забросав землей и камнями. Когда-нибудь его найдут, конечно, но не так быстро, как Аристида… Он хороший конь, и тот, кто найдет его, без всадника и упряжки, не будет очень уж старательно искать владельца. Я снял с него уздечку, и он закачал головой, благодаря за свободу. Потом я резко шлепнул его по боку. Он отскочил на несколько ярдов и остановился, глядя на меня. Я думал, что он не захочет уйти, и старался придумать хоть какой-то предлог, чтобы он подольше оставался с нами, но он заржал, снова замахал головой и поскакал на север. Я отвернулся, не в силах смотреть на него.