Владимир Михайлов - Глубокий минус

Колин неуклюже вылез из машины, чувствуя, как затекло все тело. Столько времени без движения! Юра и Тер-Акопян подошли, лица их были серьезны.

– Он не оставил, – сказал Юра едва слышно.

– Это очень скверно, знаешь ли, что не изобретена связь, – сказал Тер. – Очень неудобно, знаешь ли. Вы бы мне сообщили, я забрал бы у него ресты, и вам не пришлось бы ни о чем беспокоиться.

– Ничего себе беспокоиться, – сказал Колин. – Речь идет о жизни людей…

Тер кивнул.

– Я знаю. Но что тут поделаешь? Если бы мои вздохи могли помочь, то и в современности было бы слышно, как я вздыхаю. А так, я думаю, не стоит. Я вот что сделаю: заберу свои батареи сколько смогу и отвезу туда, вниз.

– У тебя же хроноланг для средних уровней.

– Как будто я не понимаю, – сказал Тер. – Подумаешь, мезозой – тоже средний уровень.

– Только в случае, если мы Сизова нигде не догоним, – сказал Колин. – Ты сам увидишь, расчет времени тебе ясен.

Да, может статься, что нигде не догоним. Очень вероятно. Хотя это уже размышления по части некрологов. Но раз такое предчувствие, что добром эта история не кончится… На этот раз гнилой рест не выдержит. Обидно – ведь больше двух третей пути пройдено.

Зато последняя стоит обеих первых. До сих пор было шоссе, а теперь пойдет уж такой булыжник…

– Ладно, – сказал Колин и хлопнул Юру по спине. – Поехали, что ли? Надо полагать, прорвемся. Все будет в порядке.

Юра кивнул, но на губах его уже не было улыбки, которая обязательно появилась бы, будь это прежний Юра. Колин включил ретаймер осторожно, опасаясь, как бы с рестом не случилось чего-нибудь уже в самый момент старта. Медленно нарастил темп до обычного, а затем постарался вообще забыть, что на свете существует регулятор темпа. Больше никакой смены ритмов не будет до самого конца. Каким бы этот конец ни оказался.

Глаза привычно обегали приборные шкалы. Стрелка часов ползла медленно-медленно… Указатели барохронов порывисто качались из стороны в сторону: снаружи была уже история, и все больше в ней становилось событий… Но рест держался. И Юра тоже держался там, в ретаймерном отделении. Хоть бы оба выдержали!

Рест начал сдавать первым. Это произошло примерно еще через три часа. Раздался легкий треск, и сразу же повторился. Колин лихорадочно завертел рукоятки. Юра из ретаймерного прокричал:

– Сгорели две ячейки!

В его голосе слышался страх. Колин по-прежнему скользил взглядом по приборам, одновременно прислушиваясь к обычно еле слышному гудению ретаймера. Сейчас гудение сделалось громче, хотя только тренированное ухо могло почувствовать разницу. Две ячейки – не так много. Но обольщаться мыслью о благополучном завершении путешествия было уже трудно. Конечно, осталось еще сто восемнадцать. Но недаром говорится: труднo лишь начало. Оставшиеся ячейки напрягаются сильнее, им приходится принимать на себя нагрузку выбывших. А это значит…

Раздался еще щелчок, стрелки приборов шатнулись в разные стороны. Третья ячейка. Зажужжал компенсатор, по-новому распределяя нагрузку между оставшимися. Колин услышал за спиной дыхание, потом Юра опустился в соседнее кресло. Значит, не выдержал в одиночестве.

– Газ весь, – сказал Юра. – Охлаждать больше нечем.

Они обменялись взглядами, ни один не произнес больше ни слова. Говорить было не о чем: не каяться же в грехах перед смертью…

Еще щелчок. Четвертая.

Колин взглянул на часы. Еще много времени… Исторического, в котором надо подняться, и физического – тех секунд или часов, что должен выдержать рест. Каждый щелчок может оказаться громким – и последним, потому что оставшиеся ячейки способны сдать все разом. Нет, все-таки нельзя перегружать их до такой степени.

Он протянул руку к регулятору темпа, который был им недавно забыт, казалось, навсегда. Чуть убавил. Гудение стало тише. Но это, конечно, не панацея. Сбавлять темп до бесконечности нельзя; тогда они если и дойдут, то слишком поздно. И вообще, это палка о двух концах: ниже темп – больше времени в пути, дольше будет под нагрузкой рест. Нет, теперь убавлять он не станет.

Щелчок, щелчок, щелчок. Три щелчка. Нет, и это не помогает. Очевидно, ячейки уже вырождаются. Что ж, ясно, по крайней мере, где граница их выносливости при разумной эксплуатации. И то неплохо. Но до современности им не добраться…

Он покосился на Юру. Парень сидел в кресле, уронив, руки, закинув голову, глаза были закрыты, он тяжело дышал. Ну вот, этого еще не хватало.

– Что с тобой?

Юра после паузы ответил:

– Нехорошо…

Голос был едва слышен. Ну понятно – столько времени проторчать там, у ретаймера, дышать азотом, да еще такое нервное напряжение. Парень молодой, неопытный… Только что с ним делать?

– Дать что нибудь? Погоди, я сейчас.

«Что же ему дать? Я даже не знаю, что с ним».

– Нет… Колин, мне не выдержать…

– Ерунда.

– Не выдержу… Хоть несколько минут полежать на траве…

Трава. Где ее взять?

– Дотерпи. Не дотерпишь?

– Нет. Дышать нечем…

Воздух и в самом деле был никуда не годным. Да и хара… Скоро плейстоцен, последняя разрешенная станция. Там сейчас никого нет, но станция, как всегда, готова к приему хроногаторов. Кстати, дать остыть ресту, осмотреть его да и всю машину. Больше остановок не будет до самой современности: скоро уже начнется эпоха людей, в которой останавливаться запрещено, да и подготовленных площадок там, естественно, нет…

Колин невольно вздрогнул: раздались еще два щелчка. Сколько это уже в сумме?.. Юра раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Колин опередил его.

– Вот он, – сказал Колин. – Маяк стоянки.

Сигнальное устройство заливалось яростным звоном.

– Включаю автоматику выхода…

Цифры исторического времени перестали мелькать на счетчиках. Розовая мгла сгущалась. Хронаторы мерно пощелкивали, голубой свет приборов играл на блестящей рукоятке регулятора темпа. Небольшая, но все же отсрочка. Пусть отлежится парень и остынет рест…

Хронокар выпрыгнул из субвремени. Вечерело. Стояла палатка, немного не такая, как в их экспедиции, но тоже современная, рядом стоял закрытый ящик с одной батареей. Это и была стоянка хронокаров в плейстоцене, последняя перед современностью, перед финишем в стартовом зале института. Об этом финише Колин подумал сейчас как о событии далеком и невероятном.

Он помог Юре выбраться из машины и улечься на траву около палатки.

– Полежи, – сказал он, – отдышись. Это и с другими бывает, а я пока займусь рестом.

– Будь машина полегче… – пробормотал Юра.

– Ну мало ли что. В общем, лежи.

Колин полез в ретаймерное отделение и, стараясь уместиться там, снова подумал, что в такой обстановке кому угодно сделалось бы не по себе. Минут пять, а может быть, и все десять он просидел, ничего не делая, просто глядя на рест – вернее, на то, что еще оставалось от него. В конце концов все зависело от точки зрения. Если исходить из общепринятых положений, то на таком ресте хронировать нельзя. Но, принимая во внимание конкретную ситуацию… все-таки осталось еще куда больше ячеек, чем сгорело. Что ж, посмотрим.