М Емцев - Море Дирака

Но были чисты эти звуки. Они рассыпались шариками в математические фигуры. И я поспешно искал законов, чтобы выразить их смутную суть, торопясь перед закатом этого иллюзорного мира. Да, я искал уравнений, вобравших в себя смерть, и судьбу, и неизбежное расставание. Но рушилось все у меня в мозгу. Я не поспевал за музыкой, мне не удавалось догнать ее, задержать хоть на мгновение. Так мы несемся по жизни, и никогда нам не остановить время. Оно всегда чуть-чуть впереди. И не надо протягивать руки. Мы не успеваем. Оно уносится вперед...

Профессор неожиданно перестал играть и уставился на окно. В небе появились проталинки анемичной голубизны.

- Вам знакома эта вещь? - Он повернулся ко мне, и уголки его рта желчно опустились.

- Я плохо знаю музыку. Может быть, это Бах, или Мендельсон, или Хиндемит.

- Случайно попали. Бах. - Он кивнул головой, и обрюзгшие щеки его обозначились еще резче. - Messa h-moll. Эти пьесы написаны для органа и большого оркестра. Синтез полифонии и контрапункта... Но не в том суть. Вы можете и не знать Баха. Совсем не обязательно знать Баха. Но... могли бы вы передать хоть часть тех ощущений, которые испытывали, слушая музыку? Или вы ничего не испытывали?

- Сейчас мне кажется, что мог бы. Я представлял себе это очень ярко.

- Что представляли?

- Музыку, которую вы играли.

- Это же абстрактнейшая вещь! - искренне удивился он.

- Все равно были какие-то картины... Не сюжетные, нет, скорее олицетворение. Такой метафорический сгусток. - Мне было трудно выразить свою мысль.

- Нечто вроде теории символов, - шепнул профессору Криш. - Может быть, именно здесь и заложен мост? Символ эмоции сначала рождает информацию о ней, а потом информационный пакет становится эмоциональной производной. Как вы думаете?

- Об этом потом, - оборвал его профессор и, наставив на меня распухший, изуродованный палец, спросил, точно хлестнул бичом: - Вы знаете кабалу?

- Что-то читал об этом, но... Нет, не знаю.

- И я тоже не знаю. И знать не хочу. Но мне нужен кусочек пергамента с каббалистическими письменами. Дайте мне его.

- Н-но у меня же нет...

- Есть. Вы об этом не знаете, а мы знаем... Как меня зовут?

- Что?

- Я спрашиваю вас, как меня зовут.

- Господин профессор Бецалелис. - Я вспомнил предупреждение Криша и уже ничему не удивлялся.

- Вот именно, Бецалелис. Бе-ца-ле-лис! А о Леви ибн-Бецалеле вы слышали?

- Нет. Никогда.

- Очень жаль. Возможно, я его потомок. Он Бецалел, а я - Бецалелис. Великий каббалист рабби Леви ибн-Бецалел, говорят, жил в конце шестнадцатого века в Праге. Он создал из глины великана - Голема и вдохнул в него жизнь при помощи куска пергамента, исписанного именами ветхозаветного бога. Голем всесилен. Для него нет ничего невозможного. Но он полностью покорен воле своего создателя. Он может творить добро или зло. Я хочу, чтобы он сделал людей лучше. Но как сделать людей лучше? Нужно облегчить их жизнь, и они станут добрее. Накормить и одеть их, избавить от тяжелого труда, и у них появится досуг для чтения моралистов, тяга к наукам и искусству. Для этого я и создал своего Голема... А может, мне это только так кажется? И создал я его из-за одного лишь любопытства, которое всегда толкает исследователя к чему-то непознанному, а порой и к недоступному... Лягушку к змее тоже, возможно, толкает любопытство исследователя. Но я о другом. О моем Големе. Я создал его, но у меня нет волшебного пергамента. Как вдохнуть в него душу? Продайте мне вашу тень, достопочтенный Петер Шлемиль. Я должен оживить Голема... Короче, вы согласны быть моим сотрудником? Точнее, нашим сотрудником: моим и доктора Силиса?

- Простите, господин профессор, я, конечно, хочу, очень хочу, но я никак не разберу, где кончается сказка... Не пойму, где начинается шутка. Вы это всерьез, господин профессор?

- Это серьезно, Виллис. Абсолютно серьезно. - Криш резко повернулся ко мне, смахнув с рояля на пол очередную стопку книг.

- Что вы делаете, сумасшедший? - вскрикнул профессор. - Это же альдины, настоящие альдины! Вы хоть знаете, что такое альдины?

- Простите, профессор. Я нечаянно. - Он нагнулся и стал осторожно собирать с пола пропыленные томики. - Я знаю, что это очень ценные издания... Такие с дельфином вокруг якоря. Пятнадцатый век.

- Пятнадцатый! Шестнадцатый! Это же целое состояние! Я достал их, чтобы проститься с ними. Им цены нет. - Он трепетно и нежно погладил корешок. Но придется продать их, Силис. Она ведь пожирает столько денег!

- Нет, профессор. Не надо. Лучше я продам свою маленькую яхту. Знаете, эту голубую красавицу? Четыре рекорда! За нее дадут хорошие деньги.

- А что вы себе думаете?! И яхту придется продать и штаны тоже. Она съест нас! Съест вместе с потрохами и с этим молодым человеком, если он не раздумает идти к нам. Но, как говорил мой отец, дай бог ей здоровья, лишь бы не болела... Вы можете оживить ее, Петер Шлемиль?

- Ради бога, профессор, объясните мне, о чем идет речь! Я же совершенно ничего не понимаю!

- Ладно... Хватит парадоксов. Отведите меня в кресло, Силис! Вот так... О, уже солнышко выглянуло! Ступайте за водкой, Силис! Ступайте, ступайте без всяких разговоров! А мы пока поговорим. Почему вы не трогаетесь с места? Морфий, по-вашему, лучше? Да? Идите же!

- Только один стакан. Перед сном.

- Хорошо, хорошо! Сами нальете. Отправляйтесь. И еще я бы не отказался от хорошей колбаски.

Он откинулся в кресле и прикрыл глаза. Птицы за окном неистовствовали. Капли искрились. И зелень, казалось, была напитана медом.

- Раскройте окно, - сказал он, устало прижимая ладонь к лицу. - Не все окно. Только форточку.

Тугой влажный ветер принес цветочное благоухание и пронзительный запах сосновой смолы.

- До чего же все-таки прекрасен мир, студент! И как мало нужно человеку для счастья! И как много!.. Мы с доктором Силисом создали машину, Не время сейчас говорить о том, как она устроена. Считайте, что она работает на пустоте, и покончим с этим. Важно другое... Для чего мы ее сделали - вот что важно. Но и об этом долго говорить. Вы все узнаете в свое время. А если коротко, мы создали искусственный мозг. Нет, это не подобие человеческого мозга! Нечто совсем отличное, но в чем-то тождественное. С ассоциативными связями, саморегулировкой и дублирующими друг друга центрами. Мы бы, конечно, с большим удовольствием повторили простой человеческий мозг. Но помешала одна малость. Мы не знали, как он устроен. Так мы и создали нечто, в чем еще плохо разбираемся сами. Оно моделирует некоторые мыслительные категории, способно давать овеществленные представления о предметах... Но способно ли оно мыслить? "Быть или не быть - вот в чем вопрос..." Как вы полагаете, студент, что станется с ребенком, которого сразу же после рождения заточат в башню?