Журнал «Если» - 2005 № 10

Мария Галина:Так ведь фантастика всегда была дидактична и этична. Она возникла (я имею в виду, когда выделилась в самостоятельное направление) как просветительская литература для подростков. Поэтому наличие этической составляющей в ней было обязательным условием игры. И если фантастика хочет сохранить себя как направление, должна такой и остаться. И те, кто пытается в фантастике играть во «все дозволено», пишут на самом деле не фантастику, а что-то совсем другое. Почему «Властелин Колец» Толкина имел такой бешеный успех? Помимо всего прочего благодаря четко выстроенной нравственной системе координат. А литература мэйнстрима не подписывалась быть прекраснодушной, это полигон социальных идей и стилистических приемов, причем полигон неоднородный.

Аркадий Штыпель:Хочу сказать пару слов в защиту мэйнстрима. И мэйнстрим неоднороден, и трэш неоднороден. Я себе могу представить, как при должной коррекции из материала, взятого из желтой прессы, можно создать глубокое философское сочинение. И тот мэйнстрим, которому здесь выше приписывали все эти неблагозвучные качества, тоже не един. Есть произведения современных авторов, которые очень далеки от этого, но тем не менее являются мэйнстримом. В этом году премия имени Ивана Петровича Белкина, вручаемая за лучшую повесть года, досталась писателю Владиславу Отрошенко за «Дело об инженерском городе». Этот писатель, кстати, весьма фантасмагоричен и очень далек от какой-либо трэшевости. Лауреат последнего «Букера» Василий Аксёнов с романом «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (кстати, тоже отчасти фантастическим) также невероятно далек от всего этого. Получивший в этом году премию им. Аполлона Григорьева мэйнстримовский роман «Все поправимо» Александра Кабакова (прославившегося опять же фантастической повестью «Невозвращенец») — хоть и сугубо реалистический, но тоже без особых эксцессов и избытков натурализма.

Андрей Щербак-Жуков:Однако сам Кабаков утверждает, что это мистический роман, ибо там присутствует дьявол…

Аркадий Штыпель:Да, есть там такой момент, но лишь в последней главе. В остальном — это добротная реалистическая проза, близко не подходящая к трэшу. Поэтому не стоит охаивать всю прозу в целом.

Евгений Харитонов:Я согласен с Аркадием. Если поднять подшивки последних лет главных «толстых» журналов, таких, как «Знамя», «Новый мир» или «Октябрь», то нетрудно обнаружить: никакого трэша там в принципе нет.

Александр Ройфе:Вернемся все-таки к сути дискуссии. Мне не кажется, что использование какой-то смежной лексики, неприятных образов или описаний половых извращений превращают произведение в трэш. Вещь может быть вполне целомудренной и при всем при том оставаться трэшем. Возьмем художественную книжку, например, о похождениях Супермена. Это будет самый натуральный трэш, однако лишенный какой бы то ни было грязи. Поэтому предлагаю следующее определение трэша: это постмодернистская литература, создаваемая на основе приемов, свойственных массовой литературе, а также на основе актуальных реалий. Хочу заметить, что трэш всегда актуален. Все приводимые выше примеры — и Белобров — Попов, и Михаил Харитонов, — все они четко завязаны на сегодняшний политический момент. И только по этой причине вся литература этого рода весьма недолговечна. Изменится политическая ситуация — устареют и эти книги. Ну, и о постмодернистской природе трэша. Любая трэшевая вещь — набор, компот, сплав готовых образов, сюжетов, приемов.

Евгений Харитонов:Иначе говоря, трэш находится за гранью самой литературы, суть — антилитература?

Александр Ройфе:Ну почему же… Это одна из разновидностей русской словесности, занимающая свою вполне конкретную нишу. Однако продолжу. Актуализация — как раз и есть элемент того самого эпатажа. Многие трэш-авторы пытаются привлечь к себе внимание, завоевать популярность именно скандальностью. Поэтому обращаются к тем темам, которые общество волнуют сегодня. А фантастику волнуют вопросы, скорее, вечные. Поэтому пересечения трэша и фантастики столь редки. И вряд ли эта связь станет постоянной.

Андрей Щербак-Жуков:Ты говоришь не о собственно трэше, а об игре в трэш. Тот же Сорокин совершенно искусственно привносит эти элементы в свои произведения.

Александр Ройфе:Эти элементы и составляют существо подобной литературы.

Владислав Гончаров:У меня создалось впечатление, что участники дискуссии слишком углубились в дефиниции и пытаются определить все и сразу. Я согласен с Александром Ройфе: то, что сегодня воспринимается трэшем, завтра уже может не восприниматься таковым. История литературы — тому подтверждение, ведь иные произведения, считавшиеся брутальными для своего времени, нынче… классика. На мой взгляд, трэш определяется очень просто: это эпатаж с особым цинизмом. Правда, понятие цинизма в каждую эпоху разное… Куда больше волнует другая проблема: является ли эпатаж целью или средством достижения чего бы то ни было? И главная проблема сегодняшней литературы заключается в том, что средство превращается в цель, а цель исчезает совсем. Этакий трэш ради трэша. Возьмем такой неотъемлемый элемент современной брутальной прозы, как ненормативная лексика. В произведениях Хаецкой, как известно, хватает мата. Но у нее нецензурные слова используются лишь для того, чтобы подчеркнуть картину мира. При этом и сам автор, и его герои целомудренны. В какой бы крови и грязи эти герои ни находились, куда бы их ни заносила судьба. А у других авторов мат — это способ шокировать читателя. Как раз у Михаила Харитонова была попытка использования трэша в качестве средства. Но в процессе творческой эволюции средство неожиданно стало самоцелью.

Дмитрий Володихин:Владислав подметил очень правильную вещь. Существует трэш коммерческий — это попытки использовать трэш-контент, чтобы книга, как говорится, «пошла». Существуют и иные виды трэша. Первый из них — это интеллектуально-философский трэш. Он имеет отношение к мэйнстриму и постмодернизму. При этом мэйнстрим не является трэшем по одной простой причине: эти понятия из разных плоскостей. Существует трэш органический: люди через призму этого приема воспринимают мир. У них у самих брутальное настроение. Плохо ли это? Да, плохо.

Александр Громов:Я тоже согласен с Владиславом, но сформулировать суждение хочу несколько иначе. По-моему, господа, мы тут слишком заговорились. Мы вращаемся вокруг вопроса, можно ли из одного злючего перца сделать вкусное блюдо. Если трэш используется в качестве приема в сцене, где он уместен (и сцена сама к месту), то и спорить нечего. Разве мы перестали восхищаться «Макбетом»? Помните: