Аркадий Стругацкий - Фантастика-1964

Паутина обволакивала сознание, дурманила голову, все поплыло куда-то… Флот крепко спал, бессильно уронив руки, “хикивайстер” валялся на полу…

Проснулся он лишь тогда, когда в окна ударило по-зимнему холодное солнце. Свеча на столе догорела до конца, вокруг нее расплылась лужица стеарина.

Рядом лежало ровное, точеное кольцо из гладких розовых жемчужин. Флот почувствовал, как что-то раздирает его смятенную душу. Ему захотелось завыть дико и протяжно, как воет койот, сунувшийся с зимней голодухи в медвежий капкан. Флот однажды пристрелил такого беднягу — мощные клыки капкана отрубили койоту передние лапы. Собрав остатки самообладания, Флот ударился головой о косяк двери, и боль удара отрезвила его.

Связался с жемчугами! Ты что, собираешься обратить эти горошины в- звонкую монету и приобрести кабак в Пальмирхаузе? Тебе, видно, захотелось до конца дней своих обтирать тряпкой латунный прилавок, разукрашенный липкими кружками от винных стаканов, и вместо лесных запахов вдыхать аромат сальных лохмотьев городских пьянчуг? Или ты решил просаживать денежки на красоток, пока какая-нибудь из них не стибрит всю наличность и не оставит тебя подыхать в богадельне? Нет, Флот, у тебя другая тропинка и, будь добр, тащись по ней, пока не свалишься под обрыв с твоим “хикивайстером” в руке. Да и судя по всему, это не жемчуг, а какое-то таинственное семя.

Одинокому охотнику всегда было приятно поговорить с самим собой. И на этот раз философский монолог внес успокоение в его смятенную душу, а с бусинками он решил расправиться на свой манер. Флот достал из-под своего ложа жестяной сундучок с яркой картинкой на крышке, изображающей индейца с трубкой в зубах — приз табачной фирмы, у которой он регулярно покупал табак небольшими партиями, по двадцать фунтов за раз. В сундучке хранились патроны, отличный порох и кожаные пыжи. Вытряхнув свинцовые дробинки из дюжины уже снаряженных патронов, Флот, злорадно усмехнувшись, сгреб пригоршню бусинок, высыпал их на место дробинок в первый патрон, второй, третий и, довольный своей хитростью, расправился таким образом со всем ожерельем. Теперь каждый патрон весил раз в десять больше обычного, снаряженного свинцом. Выпалить бусинками прямо в чистое небо — это замечательная идея! И Флот шагнул за порог хижины.

Первый выстрел сошел с рук вполне благополучно. Просто ничего не произошло. Ровным счетом ничего! Никогда он еще не стрелял с таким наслаждением! Каждый выстрел снимал часть тяжелой ноши с его души точно так, как очередной привал уменьшает груз провианта, захваченного — в долгий путь. Выстрелы звучали ни громче, ни тише обычных.

Лишь девятый выстрел принес неожиданное. Из какого-то непонятного озорства Флот нацелился в ствол лиственницы, стоящей на опушке леса. После выстрела весь заряд бусинок остановился на полпути между концом дула ружья и стволом дерева.

Белые горошины танцевали в воздухе!

Сперва медленно, будто приноравливаясь и находя друг друга, затем быстрее, еще быстрее, еще…

Они кружились, сливаясь в прерывистые и сплошные круги. Круги увеличивались, от них отделялись и тяжело падали вниз огромные белые, зеленые, серые капли. Капли, упав на землю, росли вверх округлыми рогами, соединялись с помутневшими кольцами. Все это уплотнялось, росло, извивалось, кружилось совершенно бесшумно. Ни шороха, ни всплеска. Зловещая тишина… В лесу всякий громкий звук предвещает опасность. Беззвучная опасность — опасность высшего порядка. Таков закон леса.

Переплетение мутных колец, зеленых отростков, грибов, извивающихся обрубков вздрагивало, уплотнялось, приобретало более точные, осязаемые формы.

Судороги рождения сотрясали мутно-зеленую массу, пытающуюся надеть на свои запутанные формы сплошную серую оболочку. Оболочка рваными языками со всех сторон наползала на трепещущий хаос. В тот момент, когда языки сомкнутся, чудище завершит акт своего рождения.

Теряя последние крохи рассудка, Флот швырнул ружье в зеленое месиво и, дико вытаращив глаза, бросился в лес. Он бежал, стукаясь плечами о толстые ветки. Какой-то разлапистый сук выхватил клок волос с его непокрытой головы. Затем что-то лязгнуло, схватило за ногу и бросило лицом вниз на твердые узлы корневищ…

Когда Флот очнулся, на нем лежал довольно толстый пушистый слой свежевыпавшего снега. Значит, не меньше пяти часов прошло с того момента, как он потерял сознание.

Нога болела нестерпимо. Его собственный капкан, настороженный на койота, размозжил мякоть ноги.

Но кость была цела, спасла выдубленная кожа охотничьих полусапог.

…Полуодет, ранен. Где-то за спиной чудовище, рожденное из пригоршни белых шариков. Что ты будешь делать, Флот? Ныть и подыхать в десяти шагах от хижины? Вспомни, что твой домик до самой крыши набит мукой, патокой, бобами, пулями, порохом, мягкими шкурами, теплом очага и безопасностью человеческого жилья. Так вставай же, старый Флот, разожми пружину капкана, как это ты делал тысячи раз, и посмотри в глаза зеленому пугалу. Можешь держать пари сам с собой, что оно ничуть не страшнее исполинского черного медведя, с которым ты встретился пару лет назад.

Охотник освободил ногу из железной пасти и, хромая, цепляясь за свисающие ветки, отдыхая после каждого шага, побрел обратно.

…Они прожили вместе десять недель — Флот и “пень”. Что поделаешь, Флот не отличался богатством воображения и, рассказывая впоследствии о зеленом Нечто, называл его только так, не очень почтительно, “пень”. Нечто, выросшее из горсти бус, действительно напоминало пень, выдранный из земли и перевернутый корневищами вверх. Неподвижный, затаившийся, словно в засаде, с распяленными обрубками и выростами на приземистом округлом стволе. Его очертания менялись, иногда выросты пропадали, иногда удлинялись обрубки. Но никогда эти метаморфозы не происходили на глазах у Флота. Никогда! Можно было пялиться до ломоты в глазах — “Пень” не шевелился.

Но стоило только повернуться к нему спиной, а потом взглянуть словно невзначай, и готово — “Пень” чуть заметно изменился. Зоркий глаз охотника не мог ошибаться.

Игра в прятки продолжалась десять недель. Липкое чувство страха парализовало Флота, он почти не выходил из хижины, лишь вечерами, вспомнив о своих давным-давно расставленных капканах, прокрадывался мимо “Пня”, бесцельно бродил по лесу и возвращался, чтобы снова броситься на смятую постель и забыться в тяжелом сне. Днем “Пень” будто подходил ближе к дверям хижины и стоял в ожидании чего-то безмолвным и мрачным стражем.

И все же однажды “Пень” взбунтовался! В то утро Флот, жмурясь от яркого света, выполз из хижины пополнить запас дров. Он не посмел обернуться спиной к зеленому обрубку и рассыпал охапку наколотых дров между собой и “Пнем”. С первыми же взмахами топора “Пень” ожил. Он задрожал так, словно топор вонзился в его живое тело, а не в деревянную чурку. Он вздевал вверх лапы-обрубки, подражая взмаху рук Флота, тянулся к охотнику, вздрагивал, съеживался и вновь распухал, силясь рывком оторваться от земли…