Юлий Гусман - Контакт

— Ты сам придумал такую яичницу? — не оглядываясь, спрашивает Стейнберг.

— Это украинцы без меня придумали лет за пятьсот до моего рождения, — отвечает Раздолин, глядя в иллюминатор.

В иллюминатор видно, как огромный сложенный зонтик начинает раскрываться под водой, подобно цветку. Внутренняя поверхность поднятой вверх чаши оказывается зеркально блестящей, и тени маленьких волн, бегущих где-то высоко над ней, отражаются в солнечной сфере — лазерного приемника, рождая причудливую игру света.

— Мне очень нравится русская кухня, — удовлетворенно оглядывая сковородку, говорит Стейнберг. — Мне только хлеб у вас не нравится.

— Ну, ты и сказал! — оборачивается Раздолин.

Из динамика на стене голос Редфорда:

— Не понял. Повтори.

Раздолин в микрофон:

— Это я не вам. У вас все в порядке. Крепите — и домой. Есть хочется.

Голос Леннона:

— Джон, конечно, спит?

Стейнберг подходит к Раздолину и громко говорит в микрофон:

— За этот выпад ты получишь свою порцию отдельно.

— Не понял.

— Поймешь.

— Хватит разговаривать. Я отключаюсь, — говорит Раздолин.

На ручке микрофона гаснет маленькая красная кнопочка. Стейнберг берет прозрачный полиэтиленовый мешочек, кладет в него яйцо, кусочек украинского сала, помидор и клочок бумаги, на котором пишет по-английски: «Для мистера Леннона», — затягивает мешочек веревочкой и опускает в воду входного колодца. Раздолин весело наблюдает за ним. Встает, потягивается, потом говорит:

— Значит, говоришь, хлеб? Но ведь американский хлеб по вкусу — вата.

— Почему вата? — обиженно спрашивает Стейнберг.

— Ну, хорошо. Не вата. Пенопласт, — поправляется Раздолин.

— Ты ничего не понимаешь, — говорит Джон.

— Я понимаю, старина, что мы с тобой патриоты, — смеясь, говорит Раздолин, похлопывая Стейнберга по плечу. — И это замечательно! — Он молчит, потом продолжает медленно и серьезно: — Как счастлива была бы наша планета, если бы мы спорили только о вкусе хлеба…

— У нас все, — докладывает динамик на стене голосом Редфорда.

Раздолин бросает взгляд на круглые стенные электрические часы с резко бегущей большой секундной стрелкой, подходит к микрофону — вспыхнула красная кнопка — и говорит, обернувшись к иллюминатору:

— Молодцы, Девятнадцать минут. Это уже не сорок три.

Один из космонавтов смотрит на ручные часы, и динамик возражает несколько обиженным голосом Лежа вы:

— Не, девятнадцать, а семнадцать. Я точно засекал.

— Пусть так, — соглашается Раздолин. — Все. Отбой. Всем на обед.

Тихо шевеля ластами, тройка плывет к подводному дому…

Сеанс связи с орбитальной станцией «МИР-4». У микрофона — японский профессор Ятаки, один из спутников Зуева по космическому путешествию.

— По уточненным данным подтверждается гипотеза, высказанная за несколько часов до нашего старта уважаемым профессором Ленноном: размеры излучателя действительно не превышают в миделе [3] Мидель — среднее поперечное сечение судна, дирижабля, крыла самолета или ракеты. 30 квадратных метров, — говорит японец. — Для межзвездного пилотируемого космического корабля подобные размеры представляются невероятно скромными, если не сказать фантастическими. Точное, в пределах одной сотой процента, расположение излучателя в той точке пространства, где взаимно нейтрализуются силы притяжения Земли и Луны, говорит о высокой чувствительности гравитационной аппаратуры и стремлении к оптимизации траектории. Такое впечатление, что на излучателе тщательно экономят энергию за счет траектории и одновременно излучают ее столько, сколько с трудом могут выработать все электростанции Земли. Но самая большая загадка для нас сегодня: почему он такой маленький? По всем расчетам, он не может быть таким маленьким. Мы могли бы попытаться дать какое-то толкование излучателю, если бы он был хотя бы в сто раз больше, а еще лучше — в тысячу. Но сейчас…

Подводный дом «Атлантида». За столом, вокруг яичницы — гордости Стейнберга — и прочих земных яств разместились космонавты в трусах и мягких махровых пляжных рубашках. Спор, разумеется, продолжается:

— Если ты прав, — горячо говорит Лежава Леннону, — то объясни, зачем мы возимся с этой лазерной системой?

— Затем, что наши радиосигналы «Протей» будет глушить, — говорит Раздолин, отрезая себе добрый ломоть консервированной ветчины.

— Но если мы полетим к Марсу, она не должна нам мешать! — замечает Редфорд. — Объясни ему, Майкл, ты же астроном.

— Достаточно «Протею» переместиться по его сегодняшней орбите на 15 градусов, и они будут глушить нас по всей нашей траектории, не говоря о том, что Земля не всегда сможет выйти на связь с нами, — холодно говорит Леннон. — Да о чем ты говоришь! Если они захотят, с излучателями такой мощности они пикнуть нам не дадут ни вблизи Земли, ни у Марса.

— Говорите, что хотите, а я уверен, что мы полетим к нему навстречу, — мотает головой Раздолин.

— Я не знаток русского языка, — замечает Стейнберг, — но об одном и том же вы говорите, то «он», то «она», то «они».

— О, как много я отдал бы, чтобы узнать, кто же это «он» — пилотируемый корабль или «она» — автоматическая станция! — восклицает Лежава.

— А если это «оно»? — смеется Раздолин. — Нечто третье, ни на что не похожее?

Редфорд встает из-за стола, отходит к телевизору и включает только изображение. Красные и белые футболисты бесшумно резвятся на зеленом поле.

— Хочу проверить часы, — не оборачиваясь, объясняет Редфорд.

Резкий скачек на экране телевизора, изображение запрыгало, пошло рябью. Все смотрят на часы над пультом подводного дома.

— Все точно, — спокойно говорит Редфорд и возвращается к столу.

— Поразительно! Как будто ничего не произошло. Все уже привыкли к тому, что телевизор не должен работать, — говорит Лежава. — Иногда мне кажется, что эти «марсиане» были всегда.

— Приспособляемость к обстоятельствам не слабость, а сила человеческого рода, — говорит Стейнберг. — А потом люди верят, что пришельцами занимаются разные ученые, которые не дадут их в обиду. Мы уже много знаем, а завтра будем знать еще больше…

— А послезавтра еще больше, — одними губами улыбается Леннон. — О, как я ненавижу бюрократов! Конгресс не может договориться с НАСА, НАСА не хочет принимать решений без сенатской комиссии по космосу, комиссия согласовывает свои выводы с астронавтическим комитетом палаты представителей…

— А в результате? — перебивает его спокойный голос Редфорда.

— А в результате мы наслаждаемся жизнью, а «Протей» летает, — раздраженно заключает Леннон.