Александр Щёголев - Агент Иван Жилин

Врач читал стихи:

Он закончил. Я спросил:

– Ваши?

И он сразу встал. Коренастый старик невысокого роста, с прической не длиннее моей. На нем была рубашка с закатанными рукавами, заправленная в брюки, а брюки были затянуты ремнем так туго, что, казалось, он хочет рассечь себя на две половинки, верхнюю и нижнюю. По-моему, он был единственный в парке, кто носил брюки с ремнем. Обут он был в поношенные босоножки со стоптанными задниками. Главврач, одним словом. Он встал, а девушка в прозрачном шазюбле осталась сидеть, покачивая на пальцах ноги снятую туфельку.

– Здравствуйте, – сказал он очень радушно. – Подсаживайтесь.

Занятный у него был акцент. Очевидно, местный язык не являлся для него родным, как и для меня. А какой был родным?

– Простите, я случайно услышал, как вы читаете, – виновато сказал я. – Не мог не остановиться.

Мы присели на прозрачную ступеньку, упругую и прохладную. Прямо под нашими ногами застыл в стеклянной пустоте, прощально взмахнув оборванным шнуром, торшер в виде арапа, держащего баскетбольный мяч.

– Вот это ваше последнее четверостишие… – продолжал я. – Страшно, что умные люди до сих пор так думают. Господи, храни нас от людей, которые не только хотят делать мир счастливым, но и знают, как! Страшнее всего, когда эти люди засучивают рукава.

Старик осмотрел свои оголенные руки и усмехнулся.

– Это, наверное, странно, но я думаю так же, – сказал он, опустив взгляд. – Плохие стихи, забудем про них. Если стихи понимаются только в социально-утопическом ключе, значит они плохие. Вы спрашивали, кто автор? Я, – закончил он смущенно.

– Почему, стихи мне понравились, – подбодрил я его. – А как их понимает автор?

– Спасибо вам. Мне кажется, мы с вами вкладываем в слова «мир», «счастье», «радость», что-то разное, – уклончиво ответил он.

– Давайте определимся, – весело предложил я. – Один мудрый человек написал, что радостей в жизни только три – Друг, Любовь и Работа…

– Строгов, – вдруг произнесла девушка, сладко щурясь на солнце. – Триада. Классика.

– Вы читали? Чудесно.

– А вы сам что по этому поводу думаете? – улыбнулся старик.

Я сказал:

– Если взглянуть шире, ты испытываешь радость, только когда следуешь свойственным именно тебе инстинктам. У кого-то доминируют инстинкты самосохранения и продолжения рода, у кого-то – инстинкт исследования, инстинкт свободы, инстинкт альтруизма… и так далее. Так вот, разве нет во всем этом и счастья тоже? Почему вы противопоставляете одно другому? В конце концов, и счастье, и радость – всего лишь ощущения, положительные эмоции.

– Не совсем так, – сказал он мягко. – Множество – путь к единому. Цепи Кармы созданы из одного металла, сети Майи сплетены из одной нити, а океан Сансары исполнен одной влаги. Если есть жизнь, в ней есть всё, в том числе счастье. И в счастье есть всё: и радость, и здоровье, и отчаяние, и болезнь. Когда я слышу, что Мир создан Богом, я внутренне улыбаюсь невежде… Бог ничего не создавал – Он и есть Мир. И каждый из нас, и все мы – Бог. Познать это так же сложно, как рыбе в океане понять, что она родилась из океана, живет в океане и умрет в океане, став им. Мир наш – мир восприятия Бога. Ну а если мы действуем: телесно, чувственно или мысленно, – мы обособляемся от Бога, причем, не действием, а результатом, итогом, выводом. Пытаясь подражать Богу, мы плодим уродцев в виде религий и научных доктрин. Для описания Божественности мира – мира болезней и здоровья, – существует состояние равновесия усилий и результата, и это состояние должно быть сознательным. Своеобразная точка перелома.

– Сети Майи – это что-то из индейских культур? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– Скорее из индийских. Майя в переводе с санскрита – реальность.

– Бывают же совпадения, – сказал я. – Честно говоря, доктор, в такие дебри я углубляться не рассчитывал.

– Доктор выступает против частных подходов к буддизму, – сообщила девушка непонятно кому. – И правильно делает.

Старик с нежностью дернул ее за сочное розовое ушко. Она потерлась щекой о его руку.

– Я поясню свою мысль, – сказал он мне. – Радость – это стабильность, продукт неизменности, прочности чего-то хорошего. Это линия, дуга. Ни дружба, ни удовлетворение работой не появляются внезапно. А счастье – это миг, кризис, излом жизненно важных изменений. Это точка. Например, вы тридцать три года заболевали, пусть даже работали над своим выздоровлением, верили в выздоровление, но все-таки считали себя больным. И однажды в какую-то счастливую секунду осознали, что выздоравливаете. Это – точка равновесия. А здоровье – просто когда нет ни пути к болезни, ни пути к здоровью.

– Почему тридцать три года? – Я искренне удивился.

– Ну, тридцать четыре. На линии – бесконечное число точек. Хотя, зачем спорить, давайте снова спросим у Ружены. Ружена, что такое, по-вашему, счастье?

Девушка откинулась на локтях, скучая.

– Это только слово, – послала она в пространство. – Счастье – это желание счастья. Это Бог.

– Разве мы спорим? – сказал я. – Слово – это Бог, все правильно.

– Бог – это равновесие, – спокойно поправил меня главный врач. – И в горе есть свои точки счастья, и в досаде, и даже в безразличии.

Начало разговора было забыто: впрочем, разговор меня вообще не интересовал. Я провоцировал собеседника. Я ждал, когда шторки его дружелюбия приоткроются, чтобы подсмотреть, кто это, собственно, такой.

– То есть счастье – НЕ ощущение? – спросил я.

– Это точка познания различий, как их отсутствия. Человек, таким способом познавший разницу, становится другим, в некотором роде новым. Ведь значение пищи мы познаем лишь в ее отсутствие – голодая. Вот хотя бы те, к кому вернулось осознание здоровья… – Он жестом обвел лужайку, как полководец поле боя. – Вы думаете, эти люди всегда были такими… странноватыми на ваш взгляд?

Ладонь у него оказалась непропорционально крупной, крепко сбитой, натруженной. Такие ладони бывают у механиков или у мастеров карате.

– Ну, не знаю, – недоверчиво сказал я. – Вы сгущаете краски. Среди выздоровевших, по-моему, сколько угодно нормальных, то есть готовых снова обменять здоровье на черт знает что. На карьеру. На деньги, власть, славу.

– Значит, они не были счастливы, – возразил старик. – Они не познали разницу между здоровьем и нездоровьем.

– Хорошо, есть более сильная вещь, чем деньги, власть или слава. Это идеи. «Сделать мир счастливым», как вы изволили выразиться. Ради них уж точно жертвуют и здоровьем, и счастьем.