Александр Абрамов - Всадники ниоткуда

В кабине собрались все привыкшие друг к другу за зиму — геологи, лётчики, гляциологи, астрономы, аэрологи. Из гостей присутствовали только несколько газетных корреспондентов, но о том, что они гости, скоро забыли, да и сами гости постепенно растворились в однородней среде вчерашних зимовщиков. Говорили, конечно, о розовых «облаках», но не серьёзно, по-домашнему, с подкусом и шуточками, — словом, шёл привычный весёлый каюткомпанейский трёп.

Розовые «бумеранги» появились неожиданно на облачной белесой дорожке, подскакивая и зарываясь в ней, как всадники в ковыльной степи. Тогда и родилось сравнение со всадниками, хотя сравнивать их, конечно, можно было с чем угодно: форму свою, как я уже видел, они меняли мгновенно, часто и по неведомым нам причинам. Так произошло и на этот раз. Шесть или семь из них — уже не помню точно — поднялись нам навстречу, растеклись розовыми блинами, потемнели и обвили самолёт непроницаемым багровым коконом. К чести нашего пилота, он не дрогнул, а продолжал вести самолёт, как будто бы ничего не случилось: в коконе так в коконе!

В кабине наступила зловещая тишина. Все ждали чего-то, опасливо переглядываясь и не решаясь заговорить. Красный туман уже просачивался сквозь стены. Как это происходило, никто не понимал. Казалось, для него не было материальных препятствий или он сам был нематериальным, иллюзорным, существовавшим только в нашем воображении. Но вскоре он заполнил кабину, и только странные багровые затемнения выдавали сидевших впереди и позади меня пассажиров. «Вы что-нибудь понимаете?» — спросил меня голос Лисовского, сидевшего через проход от меня. «А вам не кажется, что кто-то заглядывает вам в мозг, просматривает вас насквозь?» — ответил я вопросом на вопрос. Он помолчал, должно быть соображая, не сошёл ли я с ума от страха, потом проговорил, запинаясь: «Н-нет, не кажется, а что?» — «Просто туман, ничего не кажется», — сказал кто-то рядом. И мне не казалось. То, что происходило в самолёте, ничуть не напоминало по ощущениям случившееся в снегоходе и в палатке. В первом случае кто-то или что-то просматривало, неощутимо прощупывало меня, словно подсчитывая и определяя порядок расположения частиц, образующих мою биосущность, и таким образом создавая мою будущую модель, во втором — процесс остановился на полпути, словно создатель модели понял, что по моему образцу модель была уже создана раньше. А сейчас меня окружал просто разлитый в кабине туман, как подкрашенный кармином воздух, непрозрачный, как мутная вода в банке, не холодный и не тёплый, не режущий глаза и не щекочущий ноздри — неощутимый. Он обтекал меня, казалось совсем не касаясь кожи, и понемногу таял или выветривался. Скоро стали видны руки, одежда, обивка кресел и сидевшие рядом. Я услышал позади чей-то вопрос: «Сколько прошло? Вы не засекли время?» — «Нет, не засёк, не знаю». Я тоже не знал, может быть, три, может быть, десять минут.

И тут мы увидели нечто ещё более странное. Попробуйте прищуриться, сильно сжимая веки, и вам покажется, что предмет, на который вы смотрите, начинает двоиться: от него как бы отделяется копия и уплывает куда-то в сторону. То же произошло и со всей обстановкой самолёта, со всем тем, что было в поле нашего зрения. Я не смутно, а вполне отчётливо видел — а потом узнал, что и каждый видел, — как от нашей кабины со всем её содержимым начал отделяться её дубликат с полом, окнами, креслами и пассажирами, отделился, поднялся на полметра и поплыл в сторону. Я увидел себя самого, Тольку с гитарой, Лисовского, увидел, как Лисовский попытался схватить своё уплывающее повторение — и схватил только воздух; увидел уже не внутренность нашей кабины, а её наружную стенку и то, как эта стенка прошла сквозь действительную стенку, как последовало за ней крыло, скользнувшее сквозь нас, как гигантская тень самолёта, и как все это исчезло, словно испарилось в воздухе. И всё-таки не исчезло, не испарилось. Мы бросились к окнам и увидели такой же самолёт, летевший рядом, абсолютно точную, словно серийную копию, и при этом совсем не иллюзорную, потому что оказавшийся расторопнее всех Лисовский всё-таки успел сделать снимок, а на снимке этом, впоследствии повсюду опубликованном, был чётко зафиксирован дубликат нашего воздушного лайнера, снятый с десятиметрового расстояния в воздухе.

К сожалению, то, что произошло позже, никто снять не успел. У Лисовского кончилась плёнка, а я вспомнил о камере слишком поздно, да к тому же она была в футляре и подготовить её к съёмке я бы всё равно не успел, настолько быстро, почти молниеносно, завершилось это воздушное чудо. Именно чудо: создателей его мы даже не видели. Просто в воздухе вокруг самолёта-двойника возник знакомый малиновый кокон, вытянулся, побагровел, из багрового превратился в лиловый и растаял. Ничего не осталось — ни самолёта, ни кокона. Только клубилась внизу по-прежнему облачная белая муть.

Помню, из пилотской кабины вышел наш шеф-пилот и робко спросил: «Может быть, кто из товарищей объяснит нам, что случилось?» Никто не отозвался, шеф подождал, потом сказал с обидной для нас усмешкой: «Что же получается, товарищи учёные? Необъяснимый феномен? Чудо? Чудес-то ведь не бывает». — «Значит, бывает», — ответил кто-то. Все засмеялись. Тогда спросил Лисовский: «Может быть, товарищ Зернов объяснит?» — «Я не Бог и не дельфийский оракул, — буркнул в ответ Зернов. — „Облака“ создали самолёт-двойник — все видели. А как и зачем, я знаю не больше вас». — «Значит, так и написать?» — съязвил Лисовский. «Так и напишите», — отрезал Зернов и замолчал.

Заговорил он со мной об этом после посадки в Карачи, когда нам обоим удалось пробиться сквозь толпу встречавших самолёт журналистов: оказывается, наш радист ещё в пути послал радиограмму о происшедшем. Пока газетчики с фото- и кинокамерами атаковали команду самолёта, мы с Зерновым незаметно проскользнули в ресторанный буфет и с наслаждением заказали прохладительное. Помню, я о чём-то спросил его, он не ответил. Потом, словно отвечая не мне, а каким-то тревожившим его думам, сказал:

— Другой метод моделирования. Совершенно другой.

— Вы о «всадниках»? — спросил я.

— Привилось словечко, — усмехнулся он. — Повсюду привьётся. И у нас, и на Западе — вот увидите. А смоделировано было все по-другому, — прибавил он.

Я не понял:

— Самолёт?

— Не думаю. Самолёт, наверное, смоделировали полностью. И тем же способом. Сначала нематериально, иллюзорно, потом вещественно — вся атомная структура в точности. А людей — по-другому: только внешняя форма, оболочка, функция пассажира. Что делает пассажир? Сидит в кресле, смотрит в окно, пьёт боржом, листает книгу. Едва ли воссоздавалась психическая жизнь человека во всей её сложности. Да это и не нужно. Требовалась живая, действующая модель самолёта с живыми, действующими пассажирами. Впрочем, это только предположение.