Артем Абрамов - Место покоя Моего

Люди молчали. Слушали. Машиах говорил громко, энергично, зло. И смотрел каждому в глаза. Пристально, колко. Именно так: всем сразу и каждому в отдельности. И продолжал странные вопросы:

— И кто был свидетелем всего того, о чем рассказывает книга Брейшит? Тех, кто жил до потопа, никого не осталось. Тех, кто выжил и вновь начал род человеческий, — тех многие тысячи, но откуда взялись они? Ведь у Ноя была только жена, и три сына, и жены сынов. Откуда пошел род людской? Неизбежно кровосмешение! Нет и не могло быть свидетелей того, что не было и не могло быть в реальности! Я не пытаюсь усомниться в правоте книги Брейшит. Это великая книга! Но повторяю: не относитесь к ней как к документу. Это — начала Закона, начала Религии, начала философии, по которым мы живем не одно тысячелетие. Не говорите, как говорят фарисеи: как написано, так точно и было. Говорите: как написано, так и поступайте, ибо так нам записано поступать. Не ищите в фактах книги жизнеподобия — ищите в них глубокий жизненный смысл. Ради него все написано не теми, кто ВИДЕЛ, но теми, кто ЗНАЕТ. А знающих всегда много меньше, чем видевших. У минувших событий свидетелей всегда много больше, чем вообще могло быть. Как у усопшего человека, если он был известен и славен, возникают друзья и приятели, о коих он и не слыхал при жизни. А знающие знают не факт, ло Истину. И факт ими может быть просто придуман, чтобы облечь Истину в форму, удобную для понимания, как для философа, так и для крестьянина. Разве в притче вы ищете сюжет, а не глубокий философский смысл?

Иешуа смягчился, перевел дух, опять взглянул на пронзительно голубое галилейекое небо.

— А что до сынов Божиих… Так ведь когда создавалась книга, Брейшит? Когда о едином Боге никто на этой земле не ведал. Когда еще Бог не избрал для исполнения миссии Его на земле народ Израильский. Когда люди, жившие в земле Ханаанской, еще не отданной Богом по Завету Аврааму, знали только придуманных богов, число которых у разных народов и по сей день сосчитать трудно, Кто такие сыны Божий, кого имели в виду записчики книги? Ангелов? Но это не по законам Господа нашего — отпускать Ангелов своих творить дела — а особенно грехи! земные. Это скорее идет из традиций эллинства или римского пантеона богов. Это опять-таки всего лишь знаки, позаимствованные из чужих, но знакомых людям, религий. Знаки, на которых начинал строиться Закон нашего народа.

Посмотрел внимательно на аудиторию, словно задавая немой вопрос: «Ну что, понимаете меня, наконец?» Видимо, узрел что-то, решил закрепить:

— Еще раз повторю: не ищите здесь бывшего в жизни, но пытайтесь отыскать сущее, главное, ибо Тора — это свод законов, по которым мы живем, законов философии, логики, поведения, быта… Относитесь к притче как к поводу для того, чтобы подумать: так ли ты поступаешь? Верно ли? По заветам ли Господа нашего? И живите спокойно и счастливо. Еще раз повторяю вам: идите с миром. Бог будет с вами…

Последние слова Машиах произнес тихо, подняв руки, будто сдаваясь в плен, и опустив голову.

Никто не шелохнулся, несмотря на однозначное «идите». Оглушенные неожиданной проповедью, слушатели стояли, переваривая услышанное, накладывая его на свое новое ощущение решимости, недавно поселенное в них Иешуа. Тишину нарушали лишь галдящие птицы да необычно разгулявшийся ветер.

Не иначе погода портится.

Ученики размышляли над утвержденным: Тора — не документ. Простая вроде бы истина, но почему для ее постижения требуется ни много ни мало, а целый Машиах, краснеющий от напряжения и расхаживающий по траве, даже не приминая ее?..

Петр заметил, что они заметили.

Когда Иешуа говорил, Фома толкнул Иуду локтем в бок, кивнул головой в сторону Машиаха: мол, ничего необычного не видишь? Иуда присмотрелся, тихо охнул от удивления, шепнул что-то Натану, ну а тот дальше…

Теперь Машиах уже стоял как обычный человек. Всем своим в общем-то небольшим весом — на зеленой, жесткой траве Фавора. Вертел в руках конец веревки-пояса, с рассеянным видом думал о чем-то.

Постепенно выходящие из оцепенения семьдесят избранных зашевелились, тихо заговорили. Никто из них не понимал, что же теперь делать: уходить, как было ведено, или подождать еще каких-нибудь инструкций? От группы отделился Надав, тихо подошел к Иешуа, тронул за плечо, спросил:

— Ну, так мы пойдем?

Машиах вздрогнул, будто его испугало прикосновение Надава. Видимо, опять ушел в себя, спрятался, думал о завтрашнем, послезавтрашнем, послепослезавтрашнем. Сегодняшнее для него — уже в прошлом. Сделано.

— Да, идите. Спасибо вам. — Иешуа улыбнулся.

— Спасибо и тебе, Машиах! — Кланяясь, Надав попятился назад. — Мы сделаем все, как ты говоришь. Мы не ошибемся ни на перст. А потом вернемся и расскажем. И каждый раз будем возвращаться и рассказывать. И с нами придут другие понявшие и поверившие.

— Только вот еще… — Иешуа поднял палец, будто вспомнил что-то. И верно вспомнил: — Не учите никого в своих городах и селах. Даже не пытайтесь. Ибо не бывает пророка в отечестве своем. Ведь и врач не может лечить соседей своих, знающих его издавна. И нет здесь разницы: врач лечит тело, а пророк — душу. Но и тот и другой могут принести как пользу, так и вред. Бойтесь навредить…

— Как скажешь, Машиах…

Что ж, в исполнении Канона, христианской истории, уместившейся в тоненькую книжку под названием «Новый Завет» (в отличие от Ветхого, старого, заключенного Богом с Авраамом…), для Иешуа, не имевшего о нем ни малейшего представления, был свой собственный смысл. Ему еще предстоит впереди согласиться с новым для себя именем и званием — Царя Иудейского, с именем и званием, которые для него будут не просто высоким сочетанием слов, но — высшим смыслом его пророческой, проповеднической деятельности, законным финалом ее плюс все-таки удовлетворением неизжитых детских амбиций. Царь Горы, блин… Это будет позже, но и ныне он прав, тысячу раз прав: ему пора множить число преданных, число тех, кто понесет его Веру и его Слово в каждый дом, в каждую семью — сначала здесь, в Иудее, в Идумее, в Самарии, потом дальше — в Элладу, на Апеннинский полуостров, в земли персов. А потом и в Европу… Семьдесят — это тоже только начало. Семьдесят миссионеров Христа, кто пусть неловко, неумело, но искренне и честно произнесет людям что-нибудь этакое: «По предвидению Бога Отца, при освящении от Духа, к послушанию и окроплению кровью Иисуса Христа: благодать вам и мир да умножится».

Петр усмехнулся: со своих слов начал, уложенных в текст первого послания апостола Петра. А что? Они уже каноничны. Почему бы не записать их нынче — для будущих интерпретаторов?..

Пустое! Слова еще придут. Ко всем семидесяти придут, поскольку есть вера и желание. Но вот почему именно семьдесят? Потому что у будущего Царя Иудейского должен быть свой синедрион, свое летучее правительство, числом не меньше, чем у первосвященника?.. Ровно семьдесят. А почему не больше? Уж чем-чем, а числом истовых — а не купленных или запуганных! — соратников Иешуа своего дружбана Кайафу запросто побьет…