Александр Бушков - Костер на сером берегу

Как оно порой и получается – минутное утреннее раздражение, приступ недовольства влекут за собой новые, одно цепляется за другое, накапливается, и в конце концов тебя уже начинает злить каждая мелочь, все, что происходит вокруг, приводит в ярость. Жермена захворала женским и отказала, шпорой порвал почти новый плащ, под ложечкой покалывало от чересчур жирного жаркого, вино кончилось, ехавший слева отец Зоффруа сидел в седле, как собака на заборе, а капитан Бонвалет, прихваченный как знаток всего, что имеет отношение к морю, раза два пробовал завязать разговор, и пришлось громко послать подальше этого широкомордого пропойцу, родившегося наверняка в какой-нибудь канаве, без плаща было зябко, поговаривали, что скоро начнется новый поход во Фландрию, что означает новые расходы при весьма зыбких надеждах на добычу – что-то все фландрские походы кончаются в последнее время плохо… Словом, де Гонвиль чувствовал себя премерзко. Сидеть бы у огня, прихлебывая подогретое вино, да ничего не подела-ешь – королевская служба. Этот участок побережья был в его ведении, и каждое происшествие требовало его личного присутствия. Приказ. Напряженные отношения с Англией, в связи с чем предписываются повышенная бдительность и неустанное наблюдение. Приказы не обсуждаются, а то, что отношения с Англией вечно напряженные, что при серьезном вторжении, произойди оно здесь, де Гонвиля с его людьми втопчут в песок, ничего они не сделают и никого не успеют предупредить – такие мелочи не заботят тех, кто отдает приказы. Хорошо еще, что де Гонвиль обладал правом своей властью наказывать подчиненных. И если дело снова не стоит выеденного яйца – быть арбалетчикам поротыми. В интересах повышенной бдительности, чтобы не путали таковую с глупой подозрительностью. Если снова что-то вроде давешней лодки с рыбаками-пьянчужками, которых только недоумок Пуэн-Мари мог принять за английских шпионов, – долго чьим-то задницам не общаться с лавками. Де Гонвиль заранее настраивал себя на ругань, благо долго стараться не было нужды, он и так почти кипел, косясь на отца Жоффруа – того бы он выпорол с отменным удовольствием и самолично. Хорошо, что даже святая инквизиция не способна проникать в мысли на тысяча триста семнадцатом году от рождества Христова…

Всадники проехали меж холмов, и перед ними открылся песчаный берег, за которым до горизонта катились серые низкие волны Английского канала. И небо было – сплошная серая хмарь. Иногда де Гонвилю приходило в голову, что в аду нет ни огня, ни котлов с кипящей смолой – и только бесконечные дюны, серая пелена вместо неба, серое море, серый воздух и Вечность. После долгой службы на этом паршивом побережье ничего в таких мыслях удивительного нет. Просто ничего более отвратительного человек уже не в состоянии представить себе, и грех его за это осуждать, попробовали бы сами послужить здесь…

Капитан Бонвалет присвистнул, и де Гонвиль уже с явным интересом натянул поводья. Кажется, порку придется отложить…

Очень длинная лодка непривычного вида наполовину вытащена на берег, и несколько трупов разметались в разных позах там, где их застигла смерть. Их объединяло одно – они лежали как-то нелепо. Неожиданно застигнутый смертью человек всегда выглядит нелепо. Вокруг бродили арбалетчики, перебирали что-то в лодке, переругивались, доносился их бессмысленный хохот. И вдруг все стихло. Пуэн-Мари заметил всадников, побежал навстречу своему начальнику.

Де Гонвиль спрыгнул с коня и пошел к нему, расшвыривая сапогами песок. Следом косолапо поспешал морской побродяжка и пылил подолом рясы отец Жоффруа – де Гонвиль начал подозревать, что инквизитору доложили о случившемся даже быстрее, чем ему самому. Кто из людей де Гонвиля, интересно? Воронье… Среди казненных несколько лет назад тамплиеров был родственник де Гонвиля, дальний, с которым он редко виделся и уж никак не дружил но кто знает, не отложилось ли наличие такого родства в памяти черного воронья – порядка ради, на черный день, как припасы в кладовке…

Они встретились на полпути от лошадей к лодке и трупам. По хитреньким глазкам Пуэна-Мари видно было: чует, что на сей раз обойдется без выволочки. Гнусавя и помогая себе жестами, он рассказывал что к ним прибежал рыбак Косорылый Жеан и рассказал о приставшей к берегу лодке с несомненными чужаками, и они с арбалетчиками залегли за дюнами и наблюдали, как явно утомленные длинным путем чужаки, числом девять человек мужского пола, буйно выражали радость, а потом стали творить действо, смысл коего сразу стал ясен столь опытному человеку и старому солдату, каковым является Амиас Пуэн-Мари, – он быстро сообразил, что прибывшие объявляют открытую ими землю неотъемлемым и безраздельным владением своего неизвестного, но несомненно нечестивого монарха – точь-в-точь как это делают, достигнув земель язычников, христианские мореходы. Такого нахальства никак не могла вынести благонамеренная и верноподданная душа слуги короля и господа бога Амиаса Пуэна-Мари, и он приказал арбалетчикам стрелять. Что было незамедлительно исполнено и повлекло за собой молниеносное и поголовное уничтожение противника, о чем Пуэн-Мари имеет счастье доложить, и да послужит это к вящей славе его христианнейшего величества Филиппа V…

– Значит, объявляли владением?

– Именно так, мессир, их жесты свидетельствовали…

– Насколько я помню, из всех существующих на свете жестов тебе понятен лишь поднесенный к носу кулак, – хмуро сказал де Гонвиль, ничуть не сердясь, впрочем. – Ну, пойдем посмотрим.

Он присел на корточки над ближайшим трупом, пробитым тремя арбалетными стрелами, отметил странный медно-красный цвет лица и тела, яркие перья неизвестных птиц в волосах, пестротканую накидку в ярких узорах. Не вставая с корточек, де Гонвиль вырвал у арбалетчика шнурок со странными украшениями, костяными, ракушечными и матерчатыми, явно снятый с убитого. Повертел, бросил рядом с трупом и отер перчатки о голенище. Мощного сложения люди, хотя изрядно исхудавшие, воины из них получились бы неплохие. Он встал и заглянул в лодку. Ничего особо интересного там не оказалось – обломок мачты, весла, какие-то сосуды, лук, пестрое тряпье.

Он вопросительно глянул на морехода, и тот верно расценил это как приказ высказать свое мнение:

– Да все тут ясно, мессир. Мне, во всяком случае. Унесло из далеко в море от какого-то берега, сломало мачту, болтались по волнам черт знает сколько, пока сюда не пристали. Всего и делов. Лодка не морская, прибрежная…