Олег Костман - «На суше и на море» - 88. Фантастика

— Укройся одеялом и попытайся заснуть, — сердитым голосом сказал старик Вилар.

— Ладно, сейчас закончу. Смотри, нужно повернуть вот только этот угол. — Руки внука ловко и без всяких усилий подчинялись ритму логики, которую деду никогда уже не постичь…

В Бамако прилетели рано утром, а спустя пять дней дед и внук увидели на горизонте очертания плато Бандиагара.

Внешне Баму не изменился, будто бы время текло мимо него, как Нигер мимо песков. Сдержанно, как всегда, он выразил радость от встречи, отдал краткие указания своим людям, которые тут же позаботились о нашем багаже. Мне почему-то показалось, что он нервничает. Лицо его прояснилось лишь однажды, когда он посмотрел на моего внука и вдруг напомнил мне того Баму, что я помнил с детства.

Вечером возле костра, когда уже улеглась праздничная суета, я неожиданно и вроде бы совсем случайно оказался наедине с Баму.

— Хорошо, что ты прибыл, — медленно выговорил он. — Не знаю, как бы я управился без тебя.

— И все же объясни, что мы собираемся делать? Тебе ведь ясно лучше других: я ничего не знаю о Камне.

— Да и я знаю не так уж много. Не думай, будто я всемогущ. Даже тогда, при твоем посвящении — помнишь? — я так и не смог показать тебе Камень. А когда хотел сдернуть покров, то мне не позволили. В сущности я сам-то видел его лишь несколько раз.

— И каков он из себя?

— Завтра увидишь сам. — Баму медленно уминал травку в своей трубке, готовясь вкусить священный дымок. — Настало время Камню заговорить. Такое случается один-единственный раз за тысячу лет, и я горжусь, что голос Камня зазвучит в мое время.

— А что скажет Камень? — спросил я опасливо.

— Кто знает! Может, и ничего не скажет, но завтра нужно его вытащить и подготовить. Завтра, при Большой луне. В присутствии всех посвященных. Голоса братьев с По толо идут издалека, они одолевают просторы вечности и непонятны нам, но срок подходит.

— Но знаешь ли ты, как… — тут я начал путаться, — как включить его? Как заставить говорить? Ну не заставить, не хмурься. Как попросить, помолить?

— Не знаю, — с какой-то дразнящей неуверенностью отвечал Баму. — И потому позвал тебя. Ты из касты посвященных и к тому же еще белый. Может, ты сумеешь исполнить Завет.

— Завет? Какой Завет? Почему ты никогда не говорил мне о Завете?

Баму медленно вытащил трубку изо рта, уперся взглядом в тлеющие угли костра и начал причитать напевно, протяжно, почти шепотом, но достаточно ясно, чтобы можно было его понять:

— Когда срок придет, камень надо извлечь и водрузить на священный алтарь. Нижняя часть цвета белой воды пусть глядит на землю, поскольку белое — покров мертвецов. Верхняя часть цвета пустыни пусть смотрит на тройную звезду Сиги толо, откуда приплыли наши пращуры. С Сиги толо придет их голос. Сторона цвета травы да обратится к Южной горе, именуемой Возвышающейся к небу башней. Сторона цвета апельсина глядит в Водопад с цветами радуги. Сторона цвета небесного озера пусть глядит на Горные родники охотничьих прорицательниц. Сторона цвета крови да противостоит болоту, этому убежищу пренебрегающих благом. Когда все будет сотворено, как сказано, и когда придет срок, Камень заговорит. От шести сторон света долетит голос седьмого прародителя, восставшего против остальных.

Баму замолчал и дал понять жестом, что разговор окончен и пора лечь отдохнуть…

Невозможно рассказать, с каким волнением ждал я следующей ночи. День был жарким, даже в хижине нечем было дышать. Ко всему прочему мой внук бесновался, как никогда. Он уже перезнакомился с местными ребятишками и приволок после обеда огромную рыбину, которую непременно хотел самолично приготовить. Я попросил его, полагаю достаточно учтиво, исчезнуть с глаз моих, но он, кажется, обиделся и пропал до самого вечера. Впрочем, мне было не до него. Под вечер я совершил небольшую прогулку, но не встретил ни одного знакомого лица. Мне показалось, что молодые догоны избегают меня, а некоторые даже скрывали свои лица. Чувствовалось какое-то всеобщее напряжение, чего я никогда здесь не ощущал.

Вот и ночь наконец пала, стремительно и нежданно, и первый тамтам заговорил. Ему ответствовали другие, раздались первые выкрики, первые искры полетели к небу от костров. В верхней части селения готовилась церемония, где предстояло участвовать и мне, но конечная цель которой была не ясна не только мне, но и вдохновителю и руководителю всего действа. Я вспомнил моего отца, его советы быть смиренным перед судьбой и терпеливым к сим диким детям природы. Это меня успокоило, и руки мои уже не дрожали, когда я напяливал на свое старческое тело широкий белый балахон.

И закружило меня в ритме стройных черных тел, впадавших в экстаз под воздействием ритмов музыки, и сам я перескакивал с ноги на ногу, ощущая вкус молодости, — пока не оказался уже в святилище. И стало вдруг тихо, так тихо, что я испугался. Слишком много вкусил я прелестей цивилизации за последние тридцать лет, чтобы не почувствовать разницу между ними и мною, между моим миром и их мирком. Откуда-то из закоулков греховного моего подсознания выплыл слабый, но тревожный голосок, он нашептывал мне что-то о смерти моего отца, неясной и нелепой, как всякая смерть, о жреце Баму, утаившем от меня загадку отцовой кончины. И почему-то впервые за этот день я забеспокоился о внуке, но было уже поздно. Тайная церемония, ради которой я одолел тысячи миль, начиналась. Я огляделся и не без удивления увидел почти всех, кто много лет назад участвовал в моем посвящении. Маски были уже сняты, и потные лица масляно блестели в дрожащем свете факелов. Дядя Темнеющее Око, Юн Открыватель Истины, Страж Границы, Царь Обезьян, Кожаный Щит, Вопрошающий и Вечно Недовольный. Отсутствовали Горбун, Высокий Тростник и Молодой Дракон. Был здесь и Баму. Мне показалось, что святилище как-то уменьшилось. Фрески на стенах подвыцвели и уже не так воздействовали на меня, как в молодости. Что-то переменилось необратимо, и я это ощутил. Старость и дух смерти витали окрест, и лишь мгновение, ожидаемое веками, еще поддерживало дух в этих мумифицированных стариках, опьяняло их, вдыхало в них волю. Только фанатичная вера внушала убеждение, что надо дожить, проползти еще несколько лет, месяцев, дней, чтобы лицезреть наконец чудо — Камень должен заговорить. Почему-то все они рассчитывали на меня, ведь человек даже неосознанно всегда на кого-то рассчитывает. Теперь мне стала ясна неуверенность Баму — наверное, он помнил о неудавшейся попытке Контакта, когда Камень не заговорил.

Баму завел в тишине свою протяжную песнь:

— Когда срок придет, Камень надо извлечь. Камень надо извлечь и водрузить на священный алтарь…