Александр Етоев - Бегство в Египет

Дальше бежать было некуда. Здесь, на последней площадке, в стороне от глаз и ушей, был наш укромный угол, место, где можно было спокойно поговорить.

Мы примостились на корточках между обломком парты и тихой чердачной дверью.

— Не нравится мне все это, — сказал Женька угрюмо. — Ты заметил, какой сегодня директор? Всех называет на «вы». И голос какой-то ватный.

Я кивнул:

— С ума сойти — экскурсия на чемоданную фабрику! Чемоданов мне только и не хватало.

— В общем, так, — решительно сказал Женька. — Лодыгина твоего к черту! В Египет бежим сегодня — у тебя мелочь на трамвай есть? — И добавил с победой в голосе: — Не дождутся они от нас своей фабрики!

— Кто «они»? — спросил я.

— Они, — повторил Женька и странно как-то подхрюкнул.

— Ты чего хрюкаешь? — спросил я.

— Это ты хрюкаешь, я не хрюкал.

— И я не хрюкал.

Он недоверчиво посмотрел на меня, потом принюхался.

— Табаком пахнет.

Я тоже поводил носом.

— «Беломорканал».

След запаха шел от двери, которая вела на чердак.

— Тихо! — Я приложил к губам палец, и в этот момент снова раздался хрюк.

Мы с Женькой одновременно посмотрели один на другого, потом вместе посмотрели на дверь.

Внизу, где дверь была погнута, в широкой щели между полом и железной обивкой, чей-то рыжий пыльный ботинок затаптывал дымок папиросы.

Мне хватило быстрого взгляда, чтобы понять, чей. И Женьке хватило этого моего взгляда, чтобы тоже обо всем догадаться.

Но, наверное, и за дверью поняли, что мы поняли: ботинок в момент исчез, а на его месте уже шевелилась рука — она ловко подцепила окурок и исчезла вслед за ботинком.

Я попятился и почувствовал, что спиной уперся во что-то теплое и железное. Со страху у меня чуть сердце не отвалилось.

— Так-так, — послышался сзади знакомый голос. — Йоних и Филиппов, понятно.

Над нами навис, как Тауэр, директор Василий Васильевич. Это было тоже не очень приятно, но все же лучше, чем смерть от ржавого тесака.

Голова моя по уши ушла в плечи, Женька скрючился ниже скрюченного домишки.

Лицо Василия Васильевича было большим и строгим, на коротком лацкане пиджака свечечкой горела медаль «30 лет на страже счастливого детства», пальцы бегали по блестящим пуговицам, будто играли на аккордеоне.

— Так-так, — повторил он печальным голосом. — Вот ты, Филиппов, скажи мне, ты кем хочешь стать, когда вырастешь?

— Космонавтом, — ответил я не задумываясь, как солдат.

— Так-так, — в третий раз повторил директор. — Знаете, что такое ЭПРОН?

— Нет, — сказали мы с Женькой хором.

— ЭПРОН — это экспедиция подводных работ особого назначения. Была в свое время такая полувоенная организация. Так вот, в ваши годы, мы, тогдашние пацаны, мечтали стать водолазами. Не все, конечно. Некоторые хотели стать летчиками, как Водопьянов. Некоторые — полярниками, как Папанин. А я хотел водолазом. Но в водолазы меня не взяли. Знаете, почему?

Мы догадывались, но говорить не стали. И правильно: оказалось

— мы ошибались.

— Из-за проклятого табака. Курил я. Мне инструктор так и сказал. Знай, говорит, Василий, водолазу курить — все равно, что пить на брудершафт с покойником.

Я спросил:

— Василий Васильевич, а брудершафт — это что такое?

Директор посмотрел мне в лицо, словно умел по прыщам узнавать будущее, и сказал:

— Вырастешь, тогда и узнаешь.

Потом прокашлялся и говорит:

— Плохое вы место выбрали для курения, ребята. А если пожар? Вот и парта здесь есть деревянная, и бумажки тоже в углу.

Тут до нас наконец дошло.

— Василий Васильевич, честное слово…— Женька выбил кулаком из груди пыль. — Мы ж… Сашка, а ну дыхни!

Я выпустил из себя весь воздух, который был, а Женька выпустил свой.

Василий Васильевич недоверчиво покачал головой.

— А табаком тогда от кого пахнет?

Мы показали на железную дверь чердака.

Директор потолкал дверь, легонечко по ней постучал, потом приложил ухо.

— Понятно, — сказал он спустя секунду.

Что — «понятно», мы так и не поняли.

Я стоял, опершись ладонями о перила, ждал, когда же он нас отпустит. Перила были скользкие и холодные, ладони были потные и горячие.

Ждал — ну и дождался. Ладонь моя поскользила вниз, вторая, не удержавшись, — тоже, и я ухнул вперед затылком, опираясь на деревянный рельс. Хорошо — ноги успели сделать в воздухе поворот, и я, с трудом вскочив на перила, оседлал их, словно дикого коня прерий.

Штаны плавились и горели; ветер плевал в лицо; на поворотах меня заносило вбок, и стремительная сила инерции норовила швырнуть в окно. Уж не знаю, как я удерживался в седле, наверное, есть на свете какой-нибудь пионерский бог, с которым не очень-то любят связываться законы физики.

Четвертый этаж, третий, второй — подо мной уже была пустота. Я летел, подхваченный смертью, в холодные лапы вечности.

Удар — в глазах потемнело, лишь одна печальная звездочка сияла мне из пустой глубины.

Я смеялся, я был ей рад, я читал ее простые слова. И вдруг понял, что-то в этих словах не то, над воротами в рай таких слов обычно не пишут.

«30 лет на страже счастливого детства». Звездочка была круглая, как медаль. И пустота, в которой она висела, была прикрыта черной пиджачной диагональю, застегнутой на блестящие пуговицы.

— А вас, Филиппов, — сказал директор веселым апостольским тенорком, — завтра, когда пойдете на чемоданную фабрику, я назначаю старшим.

Женька как в воду канул. Битый час я прождал его на ступеньках школы, но он почему-то не выходил. Правда, Капитонов сказал, что видел его с директором, но это он, по-моему, врал — с директором был я, а не Женька, это я помню точно.

А Женька стоял тем временем в коридоре и красил серым костюмчиком тоску зеленую стен. Напротив, держась за пуговицу, стоял директор Василий Васильевич. Капитонов был по-своему прав.

Коридор был пуст и уныл, как всегда, когда уходит вторая смена. Где-то в классах тоненько пела нянечка и подыгрывала себе на швабре.

Василий Васильевич молча поглядывал на часы — он поглядывал на них уже минут двадцать, а Женька все эти двадцать минут стоял пригвожденный к стенке печальным взглядом директора.

— Ага. — Василий Васильевич щелкнул пальцем по циферблату. — Как родители? Живы-здоровы? А вообще — как? Ладно, это потом. Идемте.

Они пошли под тихую мелодию швабры: первым — Василий Васильевич, за ним — Женька, думая тревожную думу.

Они миновали учительскую и не зашли — странно.

Прошли мимо двери кабинета директора — Василий Васильевич на дверь даже не посмотрел.

Подошли к тумбе в конце коридора — с тумбы с кумачевой подстилки добрыми гипсовыми глазами смотрел на них дедушка Ленин.

Директор обошел тумбу и пальцем поманил Женьку.