Род Серлинг - Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)

— И?

— Я узнал о вас интересные вещи, — сказал Роберт просто. Водительское удостоверение, деньги… — Он помолчал. — Похоже, что вы действительно Мартин Слоун. Вам тридцать шесть. Вы живете в Нью-Йорке. Затем с вопросительными интонациями в голосе: — Так написано в вашем водительском удостоверении, действительном до 1960 года. Этот год наступит через двадцать пять лет. Даты выпуска на деньгах… на монетах… Эти даты еще не наступили.

Мартин глянул отцу в лицо.

— Теперь ты знаешь, верно?

Роберт кивнул.

— Да, я знаю. Я знаю, кто ты, и знаю, что ты проделал длинный путь. Длинный путь… и долгий. Я знаю, зачем и как. А ты?

Мартин покачал головой.

— Но ты должен знать другое, Мартин. То, что случится.

— Да, я это знаю.

— И ты знаешь, когда мы с твоей матерью… когда нас…

Мартин прошептал:

— Да, и это я знаю тоже.

Роберт вынул трубку изо рта и долго и пристально поглядел на Мартина.

— Так не говори этого мне. Я предпочитаю не знать. Это часть загадки, которую задает нам жизнь. Я думаю, это всегда должно оставаться загадкой. Минутная пауза. Потом: — Мартин?

— Да, папа?

Роберт положил руку Мартину на плечо.

— Ты должен уйти отсюда. Тебе нет здесь места. Ты понимаешь?

Мартин кивнул и тихо ответил:

— Я это вижу. Хотя не знаю почему. Почему я не могу остаться?

Роберт улыбнулся.

— Я полагаю, потому, что у нас лишь один шанс, Мартин. Каждому — свое лето. — Голос его был теперь глубок и полон сочувствия. — Маленький мальчик… тот, которого я знаю, тот, чье место здесь по праву. Это его лето, Мартин. Точно так же, как оно было твоим когда-то. — Он покачал головой. — Не заставляй его делиться с тобой.

Мартин поднялся и поглядел в темнеющий парк.

— Там, откуда ты… Там все так плохо? — спросил Роберт.

— Я думаю так, — ответил Мартин. — Я устал от этой гонки, папа. Я был слаб, но верил, что силен. Я был до смерти напуган… но строил из себя сильного человека. И вдруг я выдохся. Я так устал, пап. Я так устал от этого бега. И однажды… я понял, что должен вернуться. Я должен вернуться, прокатиться на карусели, послушать духовой оркестр, погрызть леденцов. Я должен постоять, перевести дыхание, закрыть глаза, вдыхать и слушать.

— Я думаю, мы все того хотим, — мягко сказал Роберт. — Но, Мартин, когда ты вернешься назад, может быть, ты увидишь, что и там есть карусели, духовые оркестры и летние ночи. Может, ты просте не туда смотрел? Ты не должен глядеть назад, Мартин. Попробуй глядеть вперед.

Он замолчал. Мартин посмотрел на отца. Он чувствовал любовь к нему, безграничную нежность и единение, более глубокое, нежели единение плоти.

— Может быть, папа, — сказал он. — Может быть. Пока, папа.

Роберт сделал несколько шагов прочь, остановился, постоял немного и повернулся к Мартину.

— Пока… сынок, — сказал он.

Немного погодя он исчез в темноте. Позади Мартина пришла в движение карусель. Не было огней, не было шума, только призрачные фигурки лошадок бежали по кругу. Мартин шагнул на вращающийся круг, поближе к тихому табунку деревянных жеребят с рисоваными глазами, бегущих по кругу в ночи. Карусель сделала полный круг настала останавливаться. На ней никого не было. Мартин Слоун исчез.

Мартин Слоун вошел в аптеку. Это была та самая, которую он помнил мальчишкой, но кроме общей планировки помещения и лесенки, ведущей в контору с крохотного балкончика, она ничем не напоминала место, которое он помнил. Она была светлой, с рядами люминесцентных ламп, с грохочущим блестящим музыкальным автоматом, новехоньким сатуратором, сверкающим хромом. Аптека была полна студентов. Некоторые танцевали, некоторые пили пиво из больших кружек, собравшись в углу у окна. Работал кондиционер, и было довольно прохладно. Мартин прошел сквозь сигаретный дым, сквозь рев рок-н-ролла и смех студентов. Его глаза шарили по сторонам, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое. Молодой продавец улыбнулся ему.

— Хай, — сказал он. — Что-нибудь надо?

Мартин уселся на хромированный стул, обтянутый кожей.

— Может, шоколадной газировки? — попросил он парнишку у фонтанчика. Мороженого — три ложки.

— Три ложки? — повторил продавец. — Конечно, я могу положить вам три ложки. Но это будет дороже. Тридцать пять центов. О'кей?

Мартин грустновато улыбнулся.

— Значит, тридцать пять центов? — Его глаза снова обежали помещение. Вы что-нибудь знаете о старом мистере Уилсоне? — спросил он. — Когда-то он владел этой аптекой.

— О, он умер, — ответил продавец. — Давным-давно. Лет пятнадцать, а то и двадцать. Какого мороженого положить? Шоколадного? Ванильного?

Мартин не слышал его.

— Ванильного? — повторил продавец.

— Знаете, я передумал, — сказал Мартин. — Пожалуй, я обойдусь газировкой. — Он стал вставать и покачнулся. Правая нога опять подвела его. — Эти стулья не годятся для калек, — сказал он с грустной усмешкой.

Продавец с интересом взглянул на него.

— Пожалуй. Это вас на войне?

— Что?

— Ваша нога. Это на войне?

— Нет, — ответил Мартин задумчиво. — Когда-то, еще мальчишкой, я упал с карусели. Странный это был случай.

Продавец прищелкнул пальцами.

— Карусель! Слушайте, а я ведь помню карусель! Ее сломали всего несколько лет назад. А жаль. — Он с симпатией улыбнулся Мартину. — Слегка опоздали, а?

— Что? — спросил Мартин.

— Я говорю, слегка опоздали?

Мартин долгим взглядом обвел аптеку.

— Да, — тихо сказал он. — И очень.

Он вышел в жаркий летний день. Жаркий летний день, который в календаре значился как 26 июня 1959 года. Он прошел по центральной улице и вышел за город, держа путь к заправке, где оставил машину, чтобы в ней сменили масло и подтянули все гайки. Так давно это было. Он шел медленно, чуть приволакивая правую ногу, по пыльной обочине скоростного шоссе.

На заправке он заплатил парнишке, сел в машину, развернулся и покатил в сторону Нью-Йорка. Лишь мельком оглянулся он на табличку

«Хоумвуд, 1,5 мили».

Надпись лгала. Он точно знал это. Хоумвуд был дальше. Много дальше.

Высокий человек в костюме от «Брукс Бразерс», сидящий в красном «мерседесе», крепко сжимая баранку, медленно ехал на юг, к Нью-Йорку. Он не знал толком, что ждет его в конце пути. Но точно знал, что открыл нечто для себя. Хоумвуд. Хоумвуд, штат НьюЙорк. До него нельзя дойти пешком.

Вот как все было с Франклином Гибсом. У него была тщательно распланированная, четко расписанная маленькая жизнь, которая включала в себя встречи с выпускниками «Кивание» в отеле «Салинас» по четвергам, вечернюю школу при местной церкви по средам, церковь по воскресеньям, работу кассиром в банке и вечер раз в неделю, проводимый с друзьями за игрой в парчези или что-нибудь такое же азартное. Он был толстеньким невысоким человеком средних лет, чьи узкие плечи были постоянно отведены назад на манер плебея из Вест-Пойнта, а выпяченную, словно у голубя, грудь туго облегала жилетка. На лацкане его пиджака был приколот значок в честь десятилетия окончания «Кивание», а чуть повыше — другой, за пятнадцатилетнюю службу, врученный ему директором банка. Он жил вдвоем с женой в маленьком домике с двумя спальнями. Домику было лет двадцать, позади него располагался небольшой садик, а впереди рос розовый куст предмет особой страсти миссис Гибс.