Владимир Савченко - Визит сдвинутой фазианки (Сборник)

— Э!.. А… но… — Я пятился в ошеломлении, в голове вертелись слова «На помощь!»; но звать было некого, мы были одни на аллее.

— Да вы не бойтесь, вам будет только немного щекотно. Ну, начали, а? Поймите же, мне надо вперед, к себе, к Ней! Я хочу в голубой зенит, там моя точка… Тик-тик, тик-так, тик-так — бж-ж-ж-ж-ж! Тик-так-тик-так-тик-так бж-ж-ж-ж-ж!

Он принялся ритмично и в то же время прицельно как-то раскачиваться, примеряться-приближаться ко мне. Голос перешел в музыкальный контрабасовый гул, понизился почти до инфрачастот, стал отдаваться всюду диковинной реверберацией, будто эхо в ущелье. Сам незнакомец заколыхался, расплылся в очертаниях, стал прозрачным: я увидел сквозь него скамейку с газетой, урну, деревья в молодой листве… И он исчез. Только во мне будто что-то удалялось в глубину.

…И восходило сиреневое солнце среди алмазных скал, над которыми парили четырехкрылые розовые птицы. Враз исчезли-и раскрылось надо мной звездное небо с незнакомым рисунком созвездий; прямо над головой пылали в квадрате четыре звезды, каждая ярче Сириуса… но тотчас потускнели, сделались малиновыми, вишневыми. А вместо сникающих накалялись во тьме новые звезды, летели среди них, сияя зелеными конусами, кометы. Все вытиснилось мраморной колоннадой, сизыми дымками благовонных курений; ниц лежали, распростерлись какие-то смуглокожие в чалмах. Сгинуло и это — пылал за полупрозрачными деревьями парка фиолетовый закат, незримое светило озаряло две поднявшиеся над горизонтом луны — одна большим серпом, другая поменьше…

«Что, неплохие виды, а? — донесся изнутри, будто издалека, голос незнакомца. — Ну-с, весьма благодарен, я сориентировался, прощайте! Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так-бж-ж-ж-ж…»

Голос затих. Звезды, луны, колонны, скалы — все слилось в ускоряющийся звенящий хоровод.

Я сидел на скамье. Рядом лежала газета.

1980 г.

В центре Москвы, где люди торопятся, чтобы поскорее выбраться из уличной сутолоки, в длинном и запутанном переходе под площадью 50-летия Октября — с выходами наверх на улицу Горького, на проспект Маркса, на площадь Революции, к гостинице «Националь» и еще куда-то, со спуском в метро и с бесчисленным количеством указателей, в которых не так-то легко разобраться приезжему человеку, — так вот, в этом подземном царстве стоял в белесом газосветном мареве обтекаемый людскими потоками лоточник. Этот немолодой представительный мужчина с ласковым проницательным взглядом из-под черных бровей предлагал авторитетным, лекторским голосом свой товар — книгу в серо-зеленом переплете:

— А вот новая книга, очень интересная! Называется «Книга жизни», автор товарищ Неизвестных. Цена восемьдесят пять копеек, детям до шестнадцати лет не рекомендуется. Незаменима для чтения в поезде, в аэропорту, в очереди на прием, а также и дома. Осталось всего двадцать экземпляров… «Книга жизни», очень интересно и смело написанная! Касается актуальных вопросов жизни, проблем любви, семьи и работы…

Прохожие — из тех, кому недосуг толкаться по книжным магазинам, останавливаются, слушают, некоторые берут. Тем более что осталось двадцать экземпляров: потом будешь искать — не найдешь.

Петр Иванович, заведующий лабораторией одного НИИ, расположенного в тысяче километров от столицы, командированный на десять дней в министерство, тоже взял: Он еще вчера завершил свои дела, загодя отметил убытие, попредавался всем маленьким радостям командированного: объездил магазины, накупил множество мелких вещей, которые только тем и были хороши, что о них потом можно сказать: «В Москве купил, в фирменном магазине на Таганке…» — и сейчас направлялся в аэропорт.

Трудно определить, что именно побудило Петра Ивановича купить «Книгу жизни». Возможно, поддавшись рекламным увещеваниям лоточника, он купил ее просто как хорошую вещь, потому что по внешнему виду книга была действительно хороша: элегантный переплет из тканевого картона, тисненного под крокодилью кожу, броские огненные литеры названия по диагонали от нижнего левого угла, доброкачественная печать на гладкой плотной бумаге; словом, было в облике книги что-то солидное, академическое, а Петр Иванович как мало искушенный в современной книжной продукции человек был уверен, что не станут же так издавать какую-нибудь чепуху. А возможно, дело решило то, что командировка прошла на редкость удачно: и тему утвердили, и с заместителем министра Петр Иванович беседовал (и, кажется, запомнился тому, в хорошем плане запомнился). Поэтому и настроение у него было радужное, легкое. «А, кутить так кутить! решил он, отдавая продавцу деньги. — В крайнем случае окажется кстати, если подведет погода и придется загорать во Внукове».

Но погода оказалась летной, и в девять вечера Петр Иванович уже открывал двери своей квартиры. Телеграммы он, как обычно, не дал (он делал так из соображений супружеской бдительности, равно как и никогда не говорил, на какое время уезжает: чтоб ждали). Он сразу убедился, что дома все благополучно. Добродетельный запах вывариваемых для холодца свиных ножек, запах семейного уюта, разумной экономии и неугасимой мечты о «Жигулях» (была такая мечта) встретил его с порога. Жена хлопотала на кухне, сын пятиклассник Андрюша — готовил уроки.

До купленной в Москве книги он в тот вечер так и не дотронулся. А раскрыл ее только на следующий день, когда, выкупанный, обласканный, ухоженный, прилег после завтрака в своей комнате на диване с намерением основательно отвлечься от столичной суеты, командировочных и служебных забот.

«Жил-был мальчик, — прочитал Петр Иванович на первой странице. — Когда ему исполнилось три года, родители подарили ему трехколесный велосипед, и он катался по квартире из одной комнаты через прихожую в другую и обратно. Комнаты казались ему необъятно большими и высокими…»

«Приятное начало, — отметил Петр Иванович, — в самый раз для отдохновения». Он на секунду смежил веки, припоминая свой первый велосипед — с желтым деревянным седлом и желтыми же ручками; он тоже гонял на нем по квартире и даже ухитрялся падать, переезжая порог… Надо же, до сих пор помнится!

«…Квартира, где жил мальчик с мамой, папой и двумя старшими сестрами, находилась в бельэтаже старого дома. Кроме двух комнат и прихожей, ей принадлежал еще большой деревянный балкон, заросший от земли до крыши диким виноградом. Другие квартиры дома выходили во двор с несколькими старыми, уже не родившими яблонями, с сараями и общей деревянной уборной у оврага. Но во двор мальчика по малости лет не пускали…»

(«Да, да… вот теперь таких дворов почти нет, вывелись. Остались разве что в маленьких городах, где не развернуто еще строительство. А жаль, это был свой мир, своя территория для детей — и, кстати, она неплохо отдаляла их от тлетворного влияния улицы».)