Николай Гацунаев - Звездный скиталец (С иллюстрациями)

Немец свирепо повел взглядом в их сторону и прибавил скорости.

— Ну, что я говорил? Прирожденный спринтер. Рысак прусских кровей!

— По-моему, тебе пора вмешаться, Эрнст, — сказала Эльсинора.

— Ни за что! Когда еще такое увидишь?

— Тогда я вмешаюсь сама.

— Умоляю тебя! Мальчишку ему все равно не поймать, а променад только на пользу, — сгонит фунт-другой сала.

Казалось, Дюммель вот-вот схватит кучера, но тот ужом скользнул между колес и оказался по другую сторону экипажа. Барон полез следом и застрял, тяжело дыша и всхрапывая. Мальчишка вскочил на козлы, хлестнул по лошадям, и экипаж тяжело, словно через ухаб, перевалил через Дюммеля, въехал во двор.

— Какого компаньона потеряли! — весело сокрушался Симмонс. — Готовь некролог, Люси. Гражданская панихида, похороны по первому разряду. Сам венок понесу перед гробом.

— Как ты можешь, Эрнст! — упрекнула Эльсинора, но не удержалась и прыснула.

Барон между тем, кряхтя, встал на четвереньки, с третьей попытки принял вертикальное положение и, держась за поясницу и изрыгая проклятия, заковылял к дому.

— Пропал твой кучеренок! Слопает его теперь Дюммель!

— Ну это мы еще посмотрим! — воинственно встрепенулась Эльсинора. — Герр Дюммель!

— Что? — плаксиво откликнулся барон, тщетно пытавшийся взойти на крыльцо.

— Как это прикажете понимать?

— Что? — всхлипнул немец.

— Ваше поведение, что же еще? — вмешался Симмонс, высунувшись из окна. — Связался черт с младенцем! Не стыдно? Глава акционерного общества гоняется с кулаками за арбакешем! Да вас уже за одно это разжаловать следует!

— Но вы же ничего не знаете! — взмолился Дюммель, бессильно опускаясь на ступеньку. — Этот негодяй оскорбил меня!

— Когда он только успел? — поразился Симмонс.

— В прошлом году. Я его с тех пор разыскиваю.

— Ай-яй-яй, барон! А я-то понять не мог, чем вы_заняты, почему все дела забросили. Сатисфакции, стало быть, жаждете. Уж не на дуэль ли вы этого сопляка хотите вызвать?

— Какая дуэль?! — застонал немец. — Морду набить хочу!

— А вот это уже ни в какие ворота, барон. Вы подумали, что про вас в деловых кругах говорить начнуг? Да про вас — полбеды, что про акционерное общество скажут? Хулиганы, мордобоем занимаются! Право, Дюмель, я был о вас лучшего мнения.

Не слезая с коляски, Джума с опаской прислушивался к разговору. Он не понимал ни слова, но по тому, как улыбалась пэри, чувствовал, что чаша весов склоняется в его сторону.

— Что же делать? — окончательно сник немец.

— Для таких случаев существует туземная администрация.

— Верно! — спохватился барон и даже попытался встать, но тут же со стоном плюхнулся обратно. — Завтра же миршаба [19] Полицейский. вызову.

— Ну уж нет! — решительно запротестовала Эльсинора. — С сегодняшнего дня этот мальчик служит у меня кучером. Джума!

— Ляббай! [20] Чего изволите? — встрепенулся новоиспеченный кучер.

— Помоги встать господину Дюммелю.

— Хоп болади! [21] Будет сделано.

Но барон отпихнул подбежавшего было Джуму, кое-как поднялся сам и, бормоча под нос, пошел к двери.

— Что вы там бубните, барон? — окликнул его Симмонс. Немец пропустил вопрос мимо ушей.

— Попомните мои слова, — игнорируя шефа, обратился он к Эльсиноре. — Филантропия до добра не доводит. Вам она тоже выйдет боком.

— Типун вам на язык, Дюммель! — рассмеялся Симмонс, но немец уже захлопнул за собой дверь. — Пророк нашелся!

Худакь-буа вонзил лопату в землю и, не спеша, развязал бельбог — широкий поясной платок, в который за неимением карманов были завернуты два куска черствой лепешки. Расстелил платок на поросшем травой берегу арыка и, приложив к бровям заскорузлую, в буграх мозолей ладонь, поглядел на дорогу. Пустынная, она просматривалась до самого кишлака Кыркъяб, утопавшего в лучах знойного полуденного солнца. В прозрачном золотистом мареве мерно колыхались плоские крыши глинобитных домиков, кроны вековых карагачей, ярко отсвечивал облицованный голубыми изразцами купол мечети.

— Не торопится Якыт, — вздохнул Худакь-буа. — Видать, что-то ее задержало.

Он опустился на траву, вытянув ревматически хрустнувшие ноги, обмакнул лепешку в мутную, кофейного цвета воду арыка и стал медленно жевать беззубыми челюстями. Укоренившаяся с годами привычка думать вслух оставляла его лишь когда рот был занят едой, или под языком покоилась очередная порция жгучего ядовитого насвая. [22] Смесь табака с известью.

«Совсем из ума выжила старуха, — размышлял он, вяло перекатывая во рту неподатливо жесткий кусок. — Вроде бы и лет немного, сорока еще нет, а уже память теряет. И то сказать: семерых детей похоронила. Один Джума и выжил. Любая женщина голову потеряет. Якыт еще молодчина — и по дому управляется, и коровенку содержит, и к сыну в Ургенч нет-нет да выберется. А от Кыркъяба до Ургенча три таша [23] Мера длины, около 8 км. идти, не меньше, Да еще не с пустыми руками: загара [24] Колобок из муки сорго. напечет, гекберекь. [25] Пирожки с зеленью. Балует парня. Не сладко Джуме живется. Жаббарбий — зверь лютый, даром, что из нашего кишлака родом. Еле упросил я его Джуму на службу принять. Взять-то взял, зато три шкуры дерет с бедняги. Едва на хлеб себе зарабатывает парень. Уйти бы, да некуда».

Лепешка наконец поддалась. Старик разжевал ее деснами, проглотил. Окунул в воду второй кусок. От него в разные стороны прыснули мелкие рыбешки.

— Кишь! — запоздало цыкнул на них Худакь-буа. Ишь, обрадовались, божьи созданья!

Поколебавшись, отломил кусочек хлеба и, размельчив, бросил в воду. Мутная поверхность забурлила крохотными водоворотами: сотни рыбешек тотчас вступили в сраженье за хлебные крошки. Старик некоторое время наблюдал за ними, потом вздохнул и покачал головой:

— Ну чем не люди? Так и норовят друг у друга кусок изо рта вырвать!

— С кем ты разговариваешь, ата?

Старик вздрогнул и с неожиданным проворством вскочил на ноги.

— Я пир им! [26] О покровитель!

Перед ним, весело улыбаясь, стоял Джума.

— Как ты меня испугал, сынок. Думал, сердце лопнет от страха.

Только теперь Худакь-буа обратил внимание на то, как одет его сын. На Джуме красовалась нарядная чустская тюбетейка, под новеньким шелковым халатом была надета белоснежная батистовая рубашка, просторные темно-синие шаровары ниспадали на голенища начищенных до блеска хромовых сапог.

Мысли одна невероятнее другой метались в его голове, бросали то в жар, то в холод. Что могло произойти с сыном? Откуда у него эта дорогая одежда? Одни сапогв — целое состояние. Это у нищего-то фаэтошцика?..

— Сынок, — почему-то шепотом позвал Худакь-буа.