Галина Полынская - Патриций

Время вытекало из часов, как кровь из надорванной вены. Оно плавно, беззвучно сворачивалось, стекая на Мировое Дно. Когда-то давно Время радовалось, что превзошло Грань и научилось Вечности, но все чаще и чаще Время сожалело о том, что оно больше не в силах течь свободно и бесконечно, течь без теплого, беспощадного загустения и обращения в тромб.

Полуволк стоял у окна в кабинете Патриция, его сердце под дорогой тканью темно-серого костюма билось медленно, глухо. В кабинете было темно. Алмон знал, как и где включается свет, но не делал этого. Он просто стоял в потусторонней кабинетной темноте, слушал удары собственного сердца, находясь в каком-то странном оцепенении, таком сильном, что офицера можно было бы принять за одну их Дворцовых скульптур. Перед глазами Алмона мелькали разрозненные картинки давно минувших лет: серое земное море, бьющийся о двери Управления Космодрома толстяк, жалкая, промокшая девочка подросток…

– Рад видеть тебя, Алмон.

Полуволк обернулся. Облаченный в длинный черный халат Владыка стоял в дверях, в полоске звездного света, его голубые глаза мягко сияли в кабинетном мраке.

– Взаимно, Владыка.

Патриций подошел к столу, налил вина в свой любимый кубок и сел в кресло. Звездный свет залил Георга серебряно-ртутным сиянием, и Алмону показалось, что в этом холодном свете лицо Патриция выражает безграничную усталость.

– Как ты, Алмон? – Патриций поставил кубок на стол. – Расскажи, как ты жил все это время? Что же ты стоишь, присаживайся.

– Спасибо, Повелитель, – Алмон остался стоять. – Я жил по-разному, впрочем, как и вы. Дело в том, что я пришел чтобы убить вас, Георг.

– Я знаю. Подай мне, пожалуйста, шкатулку с сигарами, если тебя это, конечно, не затруднит.

– Да, пожалуйста, – Алмон протянул Патрицию шкатулку.

Она вся переливалась разноцветными сломленными молниями, впитывая звездный свет драгоценной инкрустацией. Патриций вынул тонкую сигару и прикурил ее от вспыхнувшего в воздухе огонька.

– Отчего же ты решил убить меня, Алмон?

– Я просто не вижу другого выхода. Вы никогда не оставите нас в покое, это вечный путь по кругу. Ни вы, ни я, никто никогда не сможет вырваться из него.

– Ну, что же, убивай, – Патриций выдохнул тонкую струйку голубоватого дыма, и в воздухе повисло легкое облачко. – Что же ты медлишь? Убей меня, может, я и сам этого давно хочу.

– Хотите?

– Вот видишь, значит, не так уж и хорошо ты меня знаешь, раз задаешь подобные вопросы, – усмехнулся Патриций.

– Сдается мне, я вас не знаю и никогда не знал раньше.

Патриций отрешенно смотрел, как в неподвижной кабинетной среде распадается дым.

– Можно узнать, чего вы добивались? Вам так нужен этот Глаз Идола?

– Нет, – сигаретный дым медленно растекался продолговатыми волокнами, притягивая к взгляды к своему движению. – Мне совершенно безразличны все идолы, их глаза и даже их носы. Возможно, сначала мне и не хотелось, чтобы на свет вышла такая древняя история, которую я так стремился похоронить в памяти и во времени, но это все было важно только для меня.

– Только лишь?

– Ну… по правде сказать, не только. Я не хотел терять тебя, Алмон, я так не хотел этого. Если историю с Анаис можно было как-то поправить, можно было хотя бы надеяться на это, но Глаз Идола, – здесь уже ничего нельзя изменить.

– Это история моей планеты?

– Да.

– Зачем вы уничтожили Мар и кто был с вами? Тот, второй?

– Бог Марс, – Патриций сделал глоток из своего кубка и бесшумно поставил его на стол. – Надо же, ты все-таки помнишь, а я ведь тысячелетиями пытался стереть в тебе эту память, тысячелетиями.

– Зачем же вы уничтожили Мар?

– Это была планета Создателей, – Патриций посмотрел на стоящего у окна полуволка, – слишком много Создателей для одной Системы.

– Отчего же нельзя было созидать вместе?

Патриций усмехнулся и сбросил сигарный пепел в черную пепельницу в виде причудливого цветка.

– Мы – Создатели разных уровней, Алмон, слишком разных. Столько времени прошло… Я уничтожил все и всех, кроме Правителя, кроме тебя. Я не смог тебя убить, ты был слишком прекрасен в своем могуществе. Я хотел, чтобы ты остался рядом со мной, чтобы служил мне, но разве мог бы ты служить убийце твоей планеты? Но даже сквозь Временное Забвение, сквозь уничтоженную мною память, ты сохранил себя. Я всегда восхищался тобой, Алмон.

– Благодарю, Владыка. Я могу понять наше с вами вековое дело, но при чем здесь все остальные? Вы же никогда ничего не делаете просто так.

– Ты прав, – кивнул Патриций, – я никогда ничего не делаю просто так.

– Вы можете ответить на один вопрос?

– Я готов ответить на десяток твоих вопросов, потому что только ты умеешь их задавать.

– Почему вы так ненавидите Анаис? Ведь она ваша дочь, почему вы провели ее через такие испытания?

– А если бы я не провел ее через все это, появились бы у нее такие друзья? – улыбнулся Патриций. – Получается, что я создал вашу дружбу. Вот так-то, друг мой.

Алмон впервые услышал, как Георг назвал кого-то «другом».

– Превосходное вино, – сказал Патриций и бесшумно поставил свой кубок на стол, – выпьешь?

– Благодарю, Владыка.

– Ты по-прежнему не пьешь?

– Чрезвычайно редко.

– Только ты, Алмон, только ты можешь отказаться от моего предложения, – усмехнулся Патриций. – Пожалуй, я тебе покажу кое-что.

– Что именно?

– Сейчас, минуту терпения.

Патриций положил сигару в пепельницу, затем щелкнул пальцами, и фрагмент кабинета куда-то исчез. Перед Алмоном и Георгом распахнулось черное, пустое, беззвездное небо, прямо на кабинет двигалась планета. Она приближалась, вскоре стали видны летящие ввысь мосты, полупрозрачные дома и храмы, мощеные бирюзовыми плитами площади…

– Это она? – спросил Алмон.

– Да, – кивнул Патриций, – это Мар.

Вскоре картина изменилась, теперь вместо прекрасной, похожей на искусно ограненный алмаз планеты, возникла кроваво-красная, выжженная пустыня. Пески… пески… редкие обломки рыжих скал… Появилась Пирамида, сложенная из прямоугольных желтых блоков. На ее вершине стоял исполинский трехглазый Идол и потухшими глазами смотрел в безжизненное пространство.

– Это за несколько минут до взрыва, – услышал полуволк голос Патриция.

Алмон как завороженный смотрел на свое изображение, стоявшее на Пирамиде, его память начинала пробуждаться в полную свою силу… А потом земля начала вздуваться. Ее кожу раздирали наболевшие нарывы, они лопались, растекаясь огненной кровью, пошли змеящиеся, горящие трещины… проваливались целые острова и континенты… Планета билась в агонии так долго, что Алмону захотелось крикнуть: «Хватит! Убейте же ее!» Затем Мар взорвался. Алмон опустил веки, чувствуя, как его сердце бьется все медленнее и медленнее, будто он сам умирал вслед за своей планетой.