Николай Гуданец - Несказочные сказки

А дальше?

Электричка мчит прямо, автобус петляет слева от нее. И в конце концов привозит его к дому. Который справа. Вот такая задачка на топологию пространства.

Чушь, бред. Сколько раз уже так ездил, А теперь вот попробовал представить все в целом и запутался. Выходит, его дом — и справа, и слева от железной дороги.

Ну и заскок. Конечно, от усталости. Плюс три стаканчика разведенного спирта.

Что тут долго думать. Надо будет на неделе купить в киоске план города. Новый, на котором обозначен его микрорайон. Тогда виадук, железная дорога и автобусное кольцо встанут на свои места, сложатся, как хитроумная головоломка, в четкую двумерную схему. Что справа — то справа, что слева — слева.

Но эта мысль пронеслась в его мозгу мутным облачком и канула бесследно — он заснул, привалившись виском к окну.

Заснул, точно провалился сквозь явь.

№CMIXX очнулся от пинка.

Надсмотрщик все-таки углядел его.

— Вставай, падаль! Ишь, разоспался!

Заскорузлый от крови плетеный бич обрушился на него, притулившегося в расселине, за известняковой глыбой, похожей на овечий череп. Корчась под ударами, №CMIXX выкарабкался из своего убежища, подхватил кирку и мешок, что есть духу припустил вниз по склону.

Надсмотрщик попался добрый, даже не посмотрел, какой номер выжжен у него на лбу. А мог ведь сказать жрецу, и тогда №CMIXX лишился бы вечерней чашки настоя. И хлестал не сплеча, видать, разморила жара. Так, поглаживал.

Он добежал до дна, где в сверкающих соляных разломах копошились такие же, как он, обтянутые исполосованной кожей скелеты. Второй надсмотрщик не стал его бить. Хмурым кивком указал — давай, мол, работай.

Не помня себя от радости №CMIXX взялся за кирку. Он-таки ухитрился поспать в тени, переждав самое тяжкое время, когда солнце вздымается в зенит и отвесно обрушивает свою пылающую ярость на бритые клейменые головы. Мало того, проделка сошла ему с рук. Мысленно он возблагодарил вездесущего Нгоа.

Соль брызгала из-под кирки. Несколько крошек попало ему на плечи: присолив свежие рубцы. Он зашипел от боли и умерил свое рвение.

Наконец он наколол целую кучу и сгреб ее в мешок. Кряхтя, приладился, рывком взвалил ношу на загорбок. Обсыпанный соляной пудрой, ребристый груз въелся в его незаживающую спину. От боли пошла кругом голова.

Бич свистнул и огненным кольцом обвил его бедро.

— Мало берешь, — прикрикнул надсмотрщик.

№CMIXX сбросил мешок наземь и снова принялся колоть проклятую соль.

Солнце ползло к краю ущелья. Тень от западного склона почти дотянулась до соляной залежи. Когда он поднимется к повозкам и вернется с опорожненным мешком, наверняка найдется местечко, чтоб поработать в тени. А это не в пример легче.

Ближе к вечеру надсмотрщики не так лютуют и мух меньше.

После того как солнце скроется за скальным, гребнем, работа считай что кончена. Два-три мешка — и все. Потом их отведут в барак, дадут похлебки. Поевши, они встанут на молитву вокруг чана с настоем священного гриба Нгоа. И настанет главный миг в жизни, за который ничего не жалко, — жрец зачерпнет из чана и плеснет в чашку бурую горькую жижу. Благодатный настой, дарующий сон и забвение, уносящий в иной мир, где нет ни зноя, ни мух, ни бичей, ни обжигающего спину мешка…

Он проснулся, едва автобус остановился на кольце, подхватил свою поклажу и вышел в искрометную пургу.

Всю жизнь ему снился один и тот же кошмар, и каждый раз он просыпался счастливым — оттого, что это всего-навсего сон.

То, что бывает в детстве, остается навсегда.

Мальчиком он иногда видел странный сон. Снилось, что он идет по цветущему лугу. И на его пути высится НЕЧТО. Красота? Счастье? Он не мог объяснить наяву. Во сне он понимал ЭТО.

Стоит приблизиться и протянуть руку, ОНО исчезает, и мальчик остается один в бескрайней степи, жесткой, как звериная шкура, выдубленной звездными дождями и гулким пространством. От страха он просыпался и долго цеплялся потом за краешек уплывающего бесследно НЕЧТО.

Сон преследовал мальчика только во время тяжелых простуд, когда температура поднималась почти до сорока и его горячее тело словно бы никак не помещалoсь в дуШной постели, а мать ночами плакала от бессилия, сидя возле его кровати с кружкой морса. Он вырос и забыл тот сон.

Что это было? Ведь, в сущности, нам ничего не известно о том, что такое наш сон. Что есть человек? Вернее, человеческий мозг?

Нам только кажется, будто мы знаем что-то о себе.

Мальчика звали Витей. Со временем он стал Виктором Терентьевым, студентом физико-математического факультета. Рассказ о его жизни следует начать со дня 28 июня 19… года, когда он сдал последний экзамен летней сессии за третий курс.

Зайдя домой, он набил ненужными отныне учебниками авоську и отправился в университетскую библиотеку.

Там он сдал книги, сунул авоську в карман и вышел на тенистую улицу, готовый к двум месяцам сплошного безоблачного отдыха.

Радости нужна бесцельность. Он бродил по городу просто так. Зашел в Старую Крепость, долго слонялся по узким запутанным улочкам; булыжная мостовая делала шаги неровными и ломкими.

На террасе летнего кафе, под полосатым тентом, он выпил чашку кофе и снова углубился в булыжные лабиринты, направляемый той спокойной и нетребовательной радостью, которая присуща отжившим свое людям, но посещает изредка и двадцатилетних. Через красный зев Львиных ворот он покинул крепость и по горбатому мостику через крепостной ров вошел в Парк Победы.

Миновал гранитный обелиск, обогнул цветник, пруд с лебедями и попал на свое излюбленное место — детскую площадку, где когда-то сам качался на качелях и копался в песке. Сюда он приходил только в минуты радости. Усаживался на скамейку и позволял себе не думать ровным счетом ни о чем.

И вот теперь Виктора объяла удивительная эйфория — просто оттого, что он есть. Он ощутил все свое тело, свое существование в мире и весь мир как бесконечно яркое, праздничное, как само по себе изумительно прекрасное целое…

Такое ощущение не могло окончиться ничем, не могло бесследно погаснуть, Он смотрел на играющих в песочнице детей, и внезапно ему стало ясно, ЧТО должно произойти, ЧТО сделает он, Виктор.

Над песочницей пойдет дождь из апельсинов.

Покамест это самому Виктору казалось забавной шуткой. Подумать только, ДОЖДЬ ИЗ АПЕЛЬСИНОВ…

Он необычайно ярко представил себе огненные крупные апельсины, мягко, точно снежные хлопья, кружащиеся в воздухе и опускающиеся на изрытый песок. На какой-то миг они стали для него осязаемы, обрели плотность, вeс, запах; казалось, он вместе с ними парит в солнечном воздухе.

И тут пространство скрутилось в черную длинную трубу, и по ней песочница с детьми ринулась навстречу Виктору. В воздухе витали апельсины. Он не слышал, как вскрикнули, мамы, как могучий ветер рванул купы деревьев и затих. Он потерял сознание.