Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник)

— Это легко сделать, — вдруг перебил меня Коперник. — Вон у вас и приборчик для мнемосвязи имеется. — Он указал пальцем туда, где прямо над магистром, на стене, висела страхолюдная мнемомаска. — Она, кстати, работает?

— Впрочем, — продолжил я, поскольку ответа на вопрос не последовало, — я сомневаюсь, что у вас можно найти клокса. Ведь, сколько я понимаю, пункт об ограничении собак, а также индиговых у вас тоже нарушался неоднократно?

— Почему же нет клоксов? Есть клоксы, их в домах старухи разводят.

Магистр недовольно поморщился:

— Вот видите? А ведь им место только на девственных территориях. Седьмое дополнение, пункт четвертый, параграф одиннадцать, смотри сноску.

— Нет, ну вы слишком! — пошел на попятную иисусик. — Вы просто-напросто придираетесь. Мы же ни в чем не обвиняем куаферов.

— Разве? Впрочем, вам и не в чем нас обвинять. Вы сами сделали планету такой, какой мы ее видим сегодня. И если удивителен чем-то пугающий рост численности бовицефалов, то только тем, что на самом деле они давно уже должны были вымереть. А вот то, что мы сделали с вашей планетой — я лишний раз в этом убеждаюсь, — прекрасная, профессиональная, детально продуманная работа…

— Но я же…

— …детально продуманная работа. И только сейчас я понимаю, насколько она хороша. Где вы найдете биоструктуру с таким высоким антиантропогенным порогом, какая еще выдержит такие откровенные над собой надругательства? (Иисусик полностью сник, и повязка на его голове, дань молодости и умеренной цветистости, стала походить на терновый венок.) Ни одного ненарушенного пункта! Да что вы, любезные вы мои!

В полной тишине магистр выразительно крякнул, а Коперник не менее выразительно замычал что-то себе под нос. Он к тому времени уже перебрался за спину магистра и с увлечением инспектировал мнемомаску.

— И аппаратура у вас… — сказал он. — Прекрасная, можно сказать, аппаратура, а так все плохо делаете, а? И мнемосвязь собственная имеется. Работает?

Он снял со стены мнемомаску, приладил к лицу.

— Вчера работала, — сказал иисусик. — Что же делать?

Коперник снял маску с разочарованным видом.

— А сейчас не работает. Вот ведь как.

— Что же делать теперь? — повторил Иисусик.

— Что делать. Прощаться, что делать. Я ничем не могу вам помочь. Посоветуемся, выберем время, изыщем возможности, найдем свободных людей и — новый пробор.

— Ой! — сдавленно ойкнул иисусик. — Нас же съедят за это! Неужели ничего нельзя сделать, кроме пробора? Вы сгущаете краски.

Я действительно их сгущал. Все пункты ограничений действительно были нарушены, но фокус заключался в том, что антиантропогенный порог даже близко достигнут не был. Все эти ограничения — рогатки осторожных героев кресла, совсем другие надо ставить на самом деле ограничения. Но если их обнародовать, то они тотчас же будут нарушены. Вот тогда и впрямь возможны самые непредсказуемые катастрофы. Что произошло с бовицефалами и как вообще могло с ними хоть что-нибудь произойти, я пока не знал.

— Не знаю, не знаю, — протянул я самым бюрократическим тоном. — Я, конечно, понимаю, что значит для вас новый пробор. (Для них лично он ничего приятного не сулил). Но что делать? Я совершенно не представляю, как можно другим способом… Я, конечно, посмотрю еще, похожу… Но обещать ничего не могу.

— У нас не будет никаких претензий к вашему Управлению, — с неожиданно четкой артикуляцией заявил магистр и твердо, многозначительно посмотрел мне в глаза. — Кхм! Никаких.

Коперник ободряюще похлопал его по плечу, что вызвало новый приступ откашливания.

— Кроме, естественно, благодарностей, — вставил иисусик.

— Кроме, естественно, благодарностей.

И на том мы расстались.

На улице Коперник, чем-то явно встревоженный, пробубнил:

— Видишь как? Не работает у них мнемомаска. И у меня связь тоже что-то. И голова болит.

— Надеюсь, к нашей службе вы не имеете по этому поводу никаких претензий, — самым хамским, самым официальным тоном осведомился я.

Он с уважительным одобрением взял меня за локоть.

— Неужели ты и в самом деле никогда не делал инспекций?

Мы засмеялись.

Мы так хорошо, так свободно смеялись, мне кажется, что никогда — ни до, ни после — не было мне так весело и прекрасно. Я смеялся с закрытым ртом, а Коперник с открытым, от смеха у него колыхались плечи, и мне очень нравилось смотреть на него. Черт его знает, почему мы тогда смеялись. Это была не истерика, нет, откуда? Просто у обоих было чудесное настроение, и разговор в магистрате прошел нормально, и впереди не ожидалось никаких неприятностей, кроме головных болей, легко снимаемых, и отсутствия ненужной мне мнемосвязи, и Галлина не казалась чужой и нелепой до крайности, и городе неоригинальным именем Эсперанца не вызывал больше неприятных эмоций, а через несколько часов, к вечеру, метрах в сорока от гостиницы, на моих глазах — я как раз смотрел в окно из своего номера — невзрачный, жиденький паренек лет восемнадцати удавил одного из лучших космополовцев, боевика суперкласса, моего друга Виктора Коперника проволочной петлей.

Он шел в магистрат, сказал, что дела, что хочет разобраться со своей головной болью, что, возможно, кто-то блокирует мнемосвязь (хотя это практически невозможно) и что все это более чем подозрительно. А я подумал: космопол он и есть космопол. Коперник вышел из гостиницы, я видел его спину, он слегка размахивал руками, а тут этот мальчишка со своей проволокой. Ну ведь смешно же, позорно просто для такого аса, как мой Коперник, дать себя удавить какому-то сопливому щенку, до сих пор понять не могу, как это он так опростоволосился.

Я заорал и прыгнул сквозь окно — каких-то пятнадцать метров, — но пока я падал, паренек успел наставить на меня указательный палец и громко крикнул:

— Ба-бах!

В этот момент я упал и одновременно понял, что в меня стреляли из фикс-ружья, у меня уже был такой печальный опыт на одном из проборов. Мне бы совсем плохо пришлось, может, даже и приземлиться бы не сумел, попади он точно, но он, наверное, только в удушении был профессионалом, потому что снял меня хоть и быстро, но до крайности неприцельно. Луч фикса заморозил только часть левой половины туловища. В тебя когда-нибудь из фикса стреляли? Ты превращаешься в холодный, каменный и очень больной зуб. Боль… ее описать невозможно, да и не нужно ее описывать, тем более что я ее пересилил и способности соображать в тот момент не потерял. Я замер, будто бы зафиксировали меня целиком. Я упал в скульптурной позе, и здоровая нога сразу заныла.

Но вот что я еще помню и до сих пор не могу понять, было ли это просто галлюцинацией, или я потом себе все навоображал да задним числом «вспомнил», а может, приснилось когда, а может, и в самом деле что-то такое тогда со мной приключилось. Ведь действительно, очень странный был выстрел пальцем. Я помню еще один выстрел, после приземления, почти сразу, когда я только-только стал скульптуру из себя изображать. Я помню: сбоку, из-за угла, кто-то в черном плаще с блестками и в черной с блестками шляпе и еще с таким длиннющим шарфом почти до колен, появился на секунду и тоже на меня свой палец наставил. И губами неслышно сказал: ба-бах! И сверкнул будто луч, но совсем с другой стороны, и тоже будто в меня попали, но вот куда? И луч фикса, сама понимаешь, не сверкает, это не световой луч.