Дженнифер Фаллон - Харшини (Дитя Демона или Хроники Хитрии - 3)

Тарджа видел их разлагающиеся тела, свисающие с виселиц, наскоро сколоченных кариенцами на городской площади, когда его переводили на новое место заключения в кариенском лагере. Он чувствовал себя виноватым перед ними и не понимал, почему фардоннцы пошли на такой риск, вместо того чтобы спокойно уйти. В конце концов он пришел к выводу, что в схватку их повели загадочные представления о чести. Он помнил, как посмотрел на него Филип, когда Тарджа на границе предложил им сдаться Дамиану. Может быть, для них было легче пойти на бессмысленное геройство, чем вернуться в Талабар и предстать перед лицом короля. Ведь стражи принцессы не просто уклонились от схватки на поле боя, они покинули свою принцессу, защищать которую им было поручено. То, что сделать и то и другое им приказала сама Адрина, для Габлета, видимо, ничего не значило. Тарджа подумал, что дома их могла бы ожидать та же судьба. Они просто приблизили неминуемое.

Почти целый месяц, пока оккупанты строили плоты, Тарджу держали в лагере, а потом под усиленной охраной перевезли через Стеклянную реку и доставили в Цитадель. Он не видел ничего во время своего путешествия. Лорд Рейч реквизировал в Котсайде закрытую повозку, и все путешествие Тарджа провел в ней, только утром и вечером его выпускали облегчиться. Под покровом ночи его доставили в штаб-квартиру защитников и там оставили, полностью отрезанного от известий о внешнем мире.

Тарджа не знал, сдалась ли Цитадель без боя, или ее взяли в решительном сражении. Он не знал, сохранилась ли организация защитников, или лорд Рейч распустил их. Те, кто охранял его в Цитадели, не говорили по-медалонски, а он не хотел открывать, что говорит на их языке, поэтому никакого общения стражники с ним не поддерживали. Если им и случалось, коротая время службы, обсуждать новости, то это происходило слишком далеко от его камеры, потеряв счет дням, Тарджа обнаружил, что изоляция начала действовать ему на нервы. Он провел уже столько времени за решеткой что успел привыкнуть к заключению - и это само по себе тревожило его, - но раньше сознание постоянно было чем-то занято. Палачи, пытавшиеся вызнать у него имена соратников-повстанцев при помощи палок и раскаленных железных прутьев, придавали жизни смысл хотя бы тем, что им нужно было сопротивляться. Но здесь, в полной изоляции, когда он днями не видел живой души, он почувствовал потребность в человеческом обществе. Он не видел людей. Даже пищу просовывали через окошко в железной двери.

Поначалу он пытался занять себя, обдумывая побег, но с пустыми руками ему было не прорваться, а отобрать оружие было не у кого. Он гадал, не войдут ли к нему тюремщики, если он прикинется больным, но, сколько он ни колотил в дверь, никто не появился - только сбил кулаки да сорвал голос. Тарджа начал даже думать, не является ли такое одиночное заключение само по себе пыткой. Есть ведь вещи и похуже боли, хуже унижения и смерти. Быть забытым, знать, что никого не волнует, жив ты или мертв, - это оказалось самой горькой пилюлей.

Когда надежда на освобождение покинула его, Тарджа обратился к своим мыслям. Это оказалось опасной игрой. В прошлом таилось множество приводящих его в ужас воспоминаний, отказать которым в реальности было все же невозможно. По каким-то причинам - может быть, если права Мэнда, на то была воля богов - ему случилось влюбиться в Р'шейл. Он помнил каждую мысль, каждый поцелуй, каждое объятие, каждую интимную встречу, когда он засыпал, не выпуская ее из своих объятий. Его поражало, почему тогда все это не тревожило его - и почему это так тревожит его теперь. Умом он знал, что Р'шейл вовсе не сестра ему, но всю свою жизнь он привык считать ее родной плотью и кровью, и отказаться от этого было не так-то просто. И все же он любил ее и не раскаивался в этом до того дня, когда пришел в себя в фургоне по дороге в Тестру и обнаружил, что его мир непоправимо изменился, хотя не было и намека на то, что послужило причиной перемен.

Когда дверь его камеры наконец отворилась, Тарджа с лихорадочной поспешностью вскочил на ноги. В дверях стоял черноволосый рыцарь с разочарованным взглядом - юноша, обнаруживший, что война вовсе не такое романтическое и героическое дело, как он полагал. На его плаще были нарисованы три сосны на красном фоне.

"Кирхландец, - подумал Тарджа. - Из той же провинции, что и маленький Майкл. Интересно, что с ним теперь? Жив ли он или и его сгубило предназначение Р'шейл?"

- Меня зовут сэр Андон, - произнес кариенец на ломаном медалонском. Иди со мной.

Тарджа опустил глаза, только сейчас заметив, как плохо он пахнет. Он был небрит и грязен, его камера вся провоняла, а ведро для нечистот в углу давно переполнено.

- Куда мы идем?

- Должен быть чистый. Тебя завтра повесят. Лорд Рейч сказал, что ты должен выглядеть как защитник.

Итак, они наконец собрались его повесить. Рейч хотел, чтобы его казнь увидело побольше людей - обитатели Медалона должны были увидеть казнь офицера защитников. А смерть замученного, больного создания, каким он сейчас являлся, никого не могла воодушевить. Тарджа подумал было сопротивляться, но сразу же отбросил эту идею. Когда он выберется из камеры, можно попробовать сбежать, хотя, глядя на людей, выстроившихся за спиной Андона, в удачу верится с трудом.

Шагая за Андоном, Тарджа решительно подавил в себе надежду. Да, раньше ему удавалось избегать подобной участи. Он столько раз уже уклонялся от смерти, что ему стало казаться, будто он, подобно магам-харшини, сделался бессмертным. Но когда кариенские стражники окружили его, он велел себе не быть глупцом.

Он не был неуязвим. Даже харшини и те не бессмертны. И если не случится внезапно какое-нибудь чудо, меньше чем через день он рассчитается за свое былое везение.

Глава 39

В выходной рассвет занялся над Цитаделью под перестук молотков по дереву - строили виселицы. Песчаный пол арены был усыпан строительным мусором, рабочие спешили закончить работу до того, как соберется толпа. В воротах беленого ограждения появилась Джойхиния Тенраган и прошлась по арене, кутаясь в плащ на холодном ветру.

- Долго еще?

Бригадир обернулся на голос и уронил молоток. Низко поклонился.

- Будет сделано к сроку, Верховная сестра.

Джойхиния удовлетворенно кивнула. Казнь была назначена на полдень.

- Вы хорошо поработали.

- Вообще-то это пустой труд, - недовольно ответил рабочий, поднимая молоток. - Ведь перед штаб-квартирой защитников стоят очень крепкие виселицы.

- Ты не одобряешь публичных повешений? - удивленно осведомилась Джойхиния. Наверное, стоило бы выговорить ему за такое нахальство, но сегодня она была в хорошем расположении духа.

- Не самое лучшее развлечение, на мой взгляд, - неуверенным голосом подтвердил бригадир, осознав, насколько безрассудным было его высказывание.