Ольга Ларионова - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 22

В те годы, когда газеты кричали о шарлатанской чепухе, вроде «лучей смерти» Гриндель — Матьюза, писатель не ограничивался приключениями с гиперболоидом, а сумел разглядеть рождение совершенно новой — атомной эры! Конечно, он вносил в роман постоянные поправки, слегка подновлял его в соответствии с новейшими достижениями науки. Но ведь основа-то была! А Толстой определенно предвосхитил тот «невеликий шаг», который был сделан участниками «Манхеттенского проекта» и «лабораторией № 2», которую возглавил И. В. Курчатов.

Ясно понял он и то, что именно в растоптанной Версальским договором Веймарской республике зреют зерна грядущей коричневой чумы. И не ошибся в социальной природе этого явления, как не ошибся в своем герое, объединившем в довольно-таки жалкой эклектичной доктрине идейки наивной еще технократии с практикой откровенного фашиста.

Лихорадочной ночью, накануне первого массового убийства в гостинице «Черный дрозд», Гарин выскажет Зое Монроз свое кредо:

«Но — власть! Упоение небывалой на земле властью. Средства для этого у нас совершеннее, чем у Чингисхана. Вы хотите божеских почестей? Мы прикажем построить вам храмы на всех пяти материках…»

А в шахте, вгрызающейся в оливиновый пояс, Шельга внесет свою поправку:

«— Гарин и его предприятие — не что иное, как крайняя точка капиталистического сознания. Дальше Гарина идти некуда: насильственное превращение трудящейся части человечества в животных путем мозговой операции, отбор избранных — «царей жизни», — остановка хода цивилизации».

Объяснит рабочим, поклявшимся взорвать себя вместе с шахтой, классовую природу явления:

«Империализм упирается в систему Гарина».

Квантовая электроника, создавшая лазер и нелинейную оптику, перечеркнула идею гиперболоида, а «Маринер», опустившийся среди красных песков Марса, отснял его пресловутые каналы и не обнаружил ни их, ни покинутых городов, ни следов какой-либо органической жизни. Только разве в этом дело? История полностью подтвердила прогнозы А. Толстого-футуролога. На обломках Веймарской республики, как мы знаем, вырос третий рейх. Его заправилы тоже не избежали своеобразного столкновения с научной фантастикой. Речь идет о двух фильмах режиссера Фрица Ланга «Метрополис» (1926 г.) и «Женщина на Луне» (1928 г.).

«Метрополис» — первая социальная утопия в мировом кинематографе, побила все тогдашние рекорды постановочной стоимости. Шестьдесят тысяч метров пленки, из которых Ланг смонтировал потом, двухчасовую ленту, обошлись студии УФА в четыре миллиона марок.

Фильм начинался титрами: «Мы живем в мире материальных достижений, небывалого развития науки. Но что происходит с нашими сердцами и нашим разумом? Будет ли наше будущее таким, как в этом фантастическом городе?» И словно в ответ на вопрос, в последних частях фильма была показана апокалиптическая сцена тотального вандализма, когда обыватели поверженного города будущего открывают шлюзы и подземный бушующий поток сметает с лица земли последние убогие лачуги, затягивая в водовороты отчаянно барахтающихся ребятишек. Как знать, может быть, именно эта сцена пришла на память мечущемуся в бункере имперской канцелярии Гитлеру, когда он отдал последний чудовищный приказ — пустить воды Шпрее в туннель метро, где укрылись от бомбежки тысячи берлинцев: женщин, стариков, детей. Гиммлеру «Метрополис» подсказал контуры будущего «государства СС», которое обер-палач планировал создать в Бургундии, а молодому Вернеру фон Брауну «Женщина на Луне» подбросила кое-какие идейки насчет оформления ракетодромов.

Консультантом фильма «Женщина на Луне» был, кстати, один из пионеров ракетной техники — профессор Оберт, нарисовавший эскизы пусковых установок и баллистических ракет. Конструкция стартовых платформ, которую разработал потом фон Браун для своих «фау», оказалась настолько похожей на «киношную», что нацистские бонзы забеспокоились, и гестапо на всякий случай наложило свою лапу на все копии фильма. Потом их обнаружили в подвалах управления имперской безопасности на Принц Альберхштрассе, 8.

Но вернемся к событиям куда более значимым, оставившим неизгладимый отпечаток на всей послевоенной истории. Речь идет об истоках интересующей нас проблемы, которая, как это будет вскоре показано, оказалась самым тесным образом связана с фантастикой не только извне, но и изнутри, не только прямой связью, но и обратной.

Доктор Лиза Мейтнер навсегда покинула Германию, когда большая работа над синтезом трансурановых элементов была, казалось, завершена. Однако связь ее с Ганом и Штрассманом не прервалась. Они продолжали переписываться. Ган коротко сообщал о наиболее важных результатах, а Мейтнер комментировала их. Цель виделась близкой. Бомбардировка урана нейтронами как будто бы обещала подарить несуществующие в природе трансурановые элементы. Следовало торопиться. Ведь аналогичные работы велись Ирэн Жолио-Кюри и Савичем во Франции, а несколькими годами ранее бомбардировку урана нейтронами осуществил в Риме Энрико Ферми. В Советском Союзе пристальное внимание этому процессу уделяли Флеров и Петржак. Широкую известность получили работы Вернадского, Бродского, статья Зельдовича и Харитона о возможности цепной самоподдерживающейся реакции.

Но пока речь шла «всего лишь» о новых элементах, ни о чем более…

Ган и Штрассман первые убедились в том, что мишень не содержит новых сверхтяжелых элементов. Напротив, они обнаружили осколки деления. Уран под давлением нейтрона расщеплялся на более легкие элементы. 22 декабря 1938 года они направили сообщение о проведенных работах в научный еженедельник «Ди Натюрвиссеншафт». Директор издательства клятвенно заверил Отто Гана, что статья появится в ближайшем выпуске, ровно через две недели — 6 января 1939 года.

На карту была поставлена безупречная репутация Гана. Либо это ошибка, либо… Он написал обо всем в Стокгольм Лизе Мейтнер.

Письмо нашло ее в небольшой уютной гостинице чистенького, почти игрушечного городка Кунгельв. Доктор Мейтнер приехала сюда на рождественские каникулы вместе с племянником Отто Фришем. Как и его прославленная тетка, он тоже был физиком и беженцем из третьего рейха. Она получила должность в Стокгольмском физическом институте, он — у Нильса Бора, в Копенгагене.

Лиза Мейтнер слишком хорошо знала Гана, чтобы допустить возможность ошибки в химической идентификации элементов. Сомнений быть не могло: уран действительно расщепляется на барий и криптон, хотя это и представлялось невероятным.

Отто Фриш так и сказал: «Невероятно». Он даже слышать не хотел о подобной версии. Схватил лыжи, открыл балконную дверь и выпрыгнул из лоджии на снег.