Владимир Савченко - Должность во Вселенной

В эту минуту унитазы на экране быстро и будто сами по себе (около них дрожало почти прозрачное пятно) выстроились в ряд, уходя в перспективу; их было шесть. За ними вдоль стены выстроились бачки. Затем куча писсуаров как бы сама начала метать на фронтальную стену свои предметы один за другим; образовался идеальный ряд их на нужном для мужчин уровне.

Валерьян Вениаминович смотрел — у него отвесилась челюсть. «А что, и по такому можно заметить работающего человека: унитазы и писсуары были свалены в кучи, а выстроились в ряды с нужными интервалами. Преобразование в антиэнтропийную, упорядоченную сторону. Согласно чертежу, проекту, замыслу. Так, может, это?…»

За спиной звякнул телефон.

— Валерьян Вениаминович, вас, — окликнула его Люся.

— Скажите, что иду. — Пец поднялся, повернул стул в прежнюю позицию, неспешно направился к двери. «Сейчас мне будут делать ата-та по попке. По моей старой морщинистой попке…»

И все-таки последняя мысль была обобщением его сиденья перед «экранной стеной». Полумысль-полуощущение: стремительного потока, прущего против тяготения вверх — вроде извержения, только без ниспадающей части. Потока, нарастающего с каждым их (их?…) действием и несущего их всех неизвестно куда.

71.05 координатора. Приемная. Возле секретарши, оживленной и похорошевшей, склонился, рассказывая интересное, референт Валя. При виде директора он распрямился, стал серьезным и сочувственным:

— Они у вас, Валерьян Вениаминович. И главный бухгалтер. Были у него, у плановиков, в отделе кадров…

— Ясно. Связь с Корневым, с крышей? — это был вопрос Нине Николаевне.

— Связи нет, и Терещенко скоро не обещает. На 130-м уровне, он говорит, нужен дополнительный каскад инвертирования, а туда еще не подвели электричество. Кроме того, он сомневается, сможет ли с аппаратурой подняться на крышу: в последних десяти этажах все на живую нитку, даже лестница без перил.

— Но Корнев и его команда как-то добрались!

— Вертолетами, Валерьян Вениаминович, с самого низу. Им и грузы так доставляют.

— Передайте Терещенко, что если через час связи не будет, то этим он окончательно докажет свое несоответствие занимаемой должности и сегодня же будет уволен. Что значит: нет электроэнергии, нельзя добраться! Есть аккумуляторы, есть подъемные люльки, те же вертолеты… Да и лестница без перил — все же лестница. Любитель комфорта!.. Вы, Валя, сейчас отправляйтесь на крышу. Выразите Александру Ивановичу мое неудовольствие тем, что он не согласовал свою работу на крыше и не обеспечил связь. Известите о высоких гостях, которые рассчитывают на встречу и с ним. Пусть спускается. Сами сразу обратно, ясно?

— Мне-то ясно, а вот Александру Ивановичу… — В голосе референта не было энтузиазма. И он, и Пец понимали, что на крыше сейчас жарко и не такой человек Корнев, чтобы упустить свежего работника.

— Все, исполняйте.

И Валерьян Вениаминович проследовал в кабинет.

Главбух был бледен и трепетал. Страшнов озабоченно помаргивал. Зампред был гневно-торжественен. Все трое сидели за столом для совещаний. Перед Авдотьиным веером, как карты, были раскинуты бумаги. Как ни настраивал себя Валерьян Вениаминович, что ничего он не боится, но все-таки, живой человек, почувствовал противную дрожь в поджилках.

— Ну, знаете!.. — встретил Авдотьин директора возгласом. — Я два десятка лет на контролерской работе, но подобного не видывал. Думал, в письмах и жалобах на вас процентов девяносто наврано, слишком такое казалось невероятным. А теперь убедился, что не только не наврано, но отражена в них лишь малая доля ваших, будем прямо говорить, — зампред нажал голосом, — преступлений, товарищ директор! Ваших и главного инженера.

. — Я предупреждал… предупреждал и Валерьяна Вениаминовича, и Александра Ивановича, — блеющим голосом сказал главбух. — Но они приказывали… Я предупреждал и о том, что буду вынужден сигнализировать.

«Ты сигнализировал и чист, чего же ты сидишь с видом навалившего в штаны?» — мысленно огрызнулся Пец, усаживаясь напротив Авдотьина.

— Вот, — тот нервно листал бумаги. — «Оплатить. Пец», «Оплатить под мою ответственность». И будет ответственность, очень серьезная, за вопиющее попрание финансовой дисциплины, за левачество… А нарушения трудовых законов! Вот: приказы о повышении в должностях одних и тех же лиц дважды и трижды в течение недели. Увольнения без предшествующих взысканий, немедленные: «…лишить пропуска и выдворить с территории института до 24.00»! Вы что — диктатором себя возомнили, удельным князем? Да за все эти художества вас и Корнева необходимо судить!

— Ну-ну, — подал голос Страшнов, — зачем такие слова?

— А как вы думаете?! — разгоряченно повернулся к нему зам.

— Что ж, — молвил Пец, — может, это действительно выход из положения: судебный процесс надо мной и Корневым. Желательно показательный, с привлечением общественности и прессы. Возможно, суд и установит, как надо работать, не нарушая законов, в условиях, никакими законами не предусмотренных.

— Смотрите, как рассуждает! — зампред даже всплеснул руками. — Вы что, хотите сказать, что для вас законы не писаны?!

Валерьян Вениаминович тоже разгорячился от нервного разговора, хотел ответить резко. Но его опередил Страшнов.

— Но ведь, кроме шуток, Федор Федорович, все так и есть, — мягко заговорил он, — не написаны еще для неоднородного пространства и времени законы и инструкции. Со столь серьезной спецификой нельзя не считаться… Я одного не пойму, Валерьян Вениаминович, — повернулся он к Пецу, — почему вы не обратились со своими затруднениями к нам? Обсудили бы, придумали что-нибудь вместе. Ведь насчет благожелательного отношения крайкома у вас сомнений быть не должно: средства и фонды для вас изыскивали, кадрами помогали…

— Раз поддержали бы, другой — отказали, третий — середка на половинку, — ответил директор. — И все это были бы полумеры, все на грани конфликта с законами. Да и времени бы это отняло у нас — самого дефицитного, нулевого! — массу. А так все грубо и просто: вот Шар, неоднородное пространство-время, сооруженная в нем за три месяца башня — мощнее Останкинской! — действующий институт, испытания, исследования… Короче, с одной стороны, наши дела, а с другой — противоречия с явно неприменимыми в наших условиях законоположениями. И надо решать не для отдельных случаев, а в целом. Так что, если хотите, мы шли на скандал с открытыми глазами и чистой совестью.