Эдгар Пенгборн - На запад от солнца

— Каван.

Он вздрогнул, и сделал рукой жест, объединяющий тот участок размерами примерно в четверть мили, где озеро и джунгли встречались, образуя болото с черной водой. Затем он уставился, что-то бормоча, на крылатых тварей, летающих над лугом, и наконец на удивление легонько коснулся повязки на плече Пола.

— Омаша, — сказал он, указывая на летучих тварей. Он указал на винтовку у Сирса за плечом и поднял кверху два пальца. — Омаша.

— Да, мы убили двух омаша. Сирс-человек. Пол-человек. Райт-человек.

Гигант постучал себя по шерстистой груди.

— Миджок.

— Миджок-человек… Послушай, Миджок, почему ты не изучал антропологию под моим руководством пятнадцать лет назад? Мы бы мгновенно наладили контакт, не проходя через все эти утомительные формальности!

Миджок явно был знаком с понятием смеха. Его уханье в ответ на тон и улыбку Райта не могло быть ничем иным. Но Райт уже чуть не падал с ног и тяжело дышал. Дороти прошептала:

— Пол…

Пол больше не мог терпеть это все: боль в плече, невыносимое нервное напряжение последних минут, усталость, лихорадку, головокружение.

— Это все воздух…

У Райта подогнулись колени. Сирс уронил винтовку, поддержал Райта и повел его в шлюпку. Пол наблюдал за происходящим сквозь дымку отчуждения. Райт смотрел перед собой пустым взглядом… Пол так и не понял, как он сам оказался сидящим на земле. Где-то рядом была Дороти, ее милое лицо. Пол потянулся и нашел ее щеку. Щека пылала жаром, и голос Дороти звучал словно издалека:

— Пол… я о тебе позабочусь…

И лицо Миджока тоже было здесь, рядом — красный призрак, вдруг ставший черным.

Пол Мейсон неотрывно смотрел в синее спокойствие, в легкое шевеление веток на фоне неба: волшебная картина, которую он когда-то, давным-давно, видел в месте под названием Нью-Хемпшир. Те давние времена вовсе не ушли в небытие; память сохранила их и вот сейчас без спроса вернула его туда. «Какой недальний путь! Меньше пяти световых лет: на звездной карте это можно отметить лишь кратчайшей из линий…» У него ничего не болело, и он чувствовал полнейшее спокойствие. Время? О да, этот приятный глухой стук сердца в крепком, привычном теле (его собственном, надо полагать?), этот стук отмечал время. Тот мальчик из Нью-Хемпшира, который, лениво растянувшись на спине, глядел во вновь открытое им чудо неба — правда ли, что он уже тогда попытался его нарисовать? Он вечно возился с дядиной палитрой, пачкая холст убогой мазней… в которой все-таки что-то было. Что-то настоящее. «Прекрасно. Когда-то давным-давно жил-был художник, и звали его Пол Мейсон…» Дороти…

— Ты пришел в себя! Милый… Нет, Пол, не подымайся так сразу, лежи а то у тебя разболится голова. Моя разболелась. — Дороти скользнула к нему в объятия, устраиваясь на сгибе руки. Она смеялась и всхлипывала. — Ты пришел в себя…

Худой старик сидел, скрестив ноги, на подстилке из серого мха.

— Как долго?.. — спросил его Пол.

Кристофер Райт улыбнулся, теребя и щипая кожу на своем тощем горле, сером от пробивающейся жесткой щетины.

— День и ночь, как сказала мне сиделка. Знаешь, кто? Ты только что целовал ее. Сейчас снова раннее утро, Пол. Она утверждает, что не теряла сознания окончательно. Я очнулся час назад. Никаких плохих последствий. Остальные вырубились, когда уже стемнело — как и следовало ожидать. Они подверглись воздействию воздуха Люцифера на тринадцать часов позже нас.

Теперь Пол заметил их, лежащих на подстилках из серого… мха, что ли? И там, где они с Дороти лежали, прижавшись друг к другу, тоже был подстелен тот же самый приятный материал — сухой, пружинистый, с запахом клеверного сена.

— Постелями мы обязаны Миджоку. — Райт кивнул в сторону гиганта, который принес моха и для себя тоже, и сейчас лежал на подстилке лицом вниз. Он спокойно дышал, и бугры между его лопаток слегка подымались и опускались в такт дыханию. Голова Миджока покоилась на его руке, лицо было повернуло в сторону пурпурного леса.

— Он охранял нас всю ночь, — прошептала Дороти.

— Так ты все время была в сознании? Расскажи.

Дороти говорила тихо. Пол посмотрел на возвышающийся за барьером из веток корпус шлюпки. Шлюпку развернули так, что она была обращена носом к западу — надо полагать, работа Эда. Теперь огонь из дюз в случае их запуска вырвался бы в сторону озера, ничего не повредив. Тень шлюпки заслоняла их от жаркого солнца. Сверкающее творение человека двадцать первого века, единственный чуждый предмет в этом утреннем мире, исполненном первозданной дикости. Дороти рассказала, что недомогание обернулось для нее внезапным параличом: она видела, слышала, сознавала, что тело ее горит в лихорадке, но не могла и пальцем шевельнуть. Затем ее покинуло даже ощущение внутреннего жара — остались только глаза, уши, и наблюдающий мозг. Ей примерещилось, что она мертва, и больше не дышит…

— Но на самом деле я дышала. — Смуглое лицо Дороти сморщилось от искреннего смеха. — Это привычка, от которой я не собираюсь отказываться!

— Нейротоксин, — сказал Райт, — и весьма интересный. На Земле, когда я считал себя ученым, мне никогда не доводилось слышать о чем-либо похожем.

Такое состояние продлилось весь день, рассказывала Дороти. С наступлением темноты к ней постепенно вернулось осязание. Она смогла двигать руками, потом ногами и головой. В конце концов она приподнялась и села, испытав при этом резкую головную боль, которая чуть ее не ослепила. А потом Дороти уступила всепоглощающей потребности уснуть.

— Я глянула на тебя, Пол, и провалилась в сновидения, которые были… ну, вовсе не плохи. Я проснулась перед рассветом, и чувствовала себя совершенно другой. Не спрашивай сейчас, в чем именно это заключалось. Я никогда не чувствовала себя здоровее. Не было даже слабости, как обычно бывает после высокой температуры. Но, док, не скажется ли эта болезнь на…

Райт отвернулся, не желая видеть глубокую тень страха, которая легла на ее лицо.

— Если ты будешь и впредь чувствовать себя нормально, мы можем считать, что с ребенком все в порядке. Не забивай голову лишними тревогами, крошка — у нас их и так предостаточно.

— Может быть, — предположил Пол, — это недомогание было вызвано тем, что наш земной метаболизм… ну, как бы выжигался из нас. Ускоренный процесс акклиматизации.

Райт что-то проворчал, щипая себя за кончик носа.

— Хотел бы я, чтобы из меня заодно выжглось желание закурить, которое терзает меня вот уже одиннадцать лет, — сказал Пол.

Сирс Олифант, второй человек из экипажа, обладающий какими-то медицинскими знаниями, немедленно принял на себя ответственность за уход над больными, когда они потеряли сознание.

— Он боится, Пол, — пробормотала Дороти. — Я хочу сказать, боится Люцифера. Я поняла это, когда лежала без движения и только наблюдала за всем. Он все время напряжен — больше чем все мы, остальные. И он изо всех сил борется с собой. Он — очень сильный человек, Пол…