Генрих Альтов - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 14

Незаметно сверху надернулся потолок. Теперь Кисч был в бетонном коридоре. Послышался новый шум, непохожий на все прежнее — металлический грохот движенья. Кисч остановился на перекрестке, определил направление. Пошагал скорее и ступил опять на открытое пространство.

Из отверстого жерла в стене тянулась канатная дорога и уходила вверх в темноту. Подрагивали толстые стальные нити, вагонетки медлительно выезжали, укатывались, осветившись под проводом.

Но ни следа человеческого. Технология, однажды созданная, властвовала и развивалась под землей, не нуждаясь в своем творце.

Он постоял чуть-чуть возле канатки — было легче от того, что хоть что-то движется, почти живет. Потом пошел. Безнадежность накапливалась. Вяло прикинул, что хорошо бы найти ту окончательную стену, которой все ограничивается. Но границ-то как раз и невозможно было отыскать. Казалось, их просто нет. Во все стороны открывались одинаковые коридоры между бетонными кубами.

Удивительно было, что дикое положение, в котором он оказался, возникло естественным путем. Разумно, что он захотел увидеть нынешнего Сетеру Кисча. По-человечески также понятно, что лейтенант впустил его, несмотря на запрет. Естественно, что потом они с девушкой постарались избежать проверки и что сам он, спасаясь от собаки, прыгнул на трубы. Вообще все было логично, Кисч не мог упрекнуть себя в том, что хотя бы раз поступил глупо. Но теперь все эти естественности вдруг сложились в одну ужасающую огромную неестественность. Почему?..

Коридоры ветвились, образовывая иногда на перекрестке маленький зал. Порой дорогу преграждали балки, приходилось перелезать. Грохот канатки остался где-то позади, Кисч слышал биение собственной крови в висках.

Остановился, посмотрел на световедущие провода на потолке. Теперь уже не было сомненья в том, что они стали тусклее. Когда он только спустился, можно было видеть метров на тридцать-сорок вдаль. А сейчас уже в десяти все сливалось в серую муть.

Сетера Кисч схватился руками за голову. Господи, но ведь это же сон, сон! Вот он крикнет, и наваждение разрушится.

Но не крикнул. Отнял руки от лица — серые стены смотрели укоризненно, насмешливо. Провод на сгибах уже закраснелся. Может быть, только час до полной темноты здесь в безвыходном лабиринте.

Побежал в отчаянии, потом перешел на шаг. И побрел, хватаясь то за одну стену, то за другую. Услышал какое-то посапывание впереди, устремился на звук, увидел железную дверь. Попытался открыть — заперто.

Равномерное посапывание там внутри сменилось клацаньем. Прозвучал звоночек, что-то прожужжало, щелкнуло, потренькало, и опять посапывание.

Машины разговаривали за дверью на своем машинном языке. Конфликтовали, улаживали спорные вопросы, болтали, не слыша, не имея даже возможности услышать его, Кисча, голос.

Со стоном он опустился на пол. Пришло в голову, что по правильному-то следовало оставаться там, где он оторвал кусок флуоресцента. Хоть была бы надежда, что кто-то станет разыскивать поврежденное место, придет. Но, с другой стороны, неизвестно, сколько ждать там в темноте над бездной и дождешься ли. Вполне возможно, что свет тут нужен был, лишь когда монтировали конструкцию, а теперь люди вообще сюда не показываются. Да и кроме того, теперь уже не поднимешься на сотни метров наверх, не разыщешь во мраке, в жуткой путанице того кигонового острова…

Неужели умирать? Хотя вот так, наверное, и умирают все, о ком слышишь: «утонул», «сгорел», «сбит машиной». Слышишь, но не задумываешься, не придаешь значения, самоуверенно полагая, что именно тебя-то случай не посмеет коснуться, что твой конец будет красивым, даже слегка величественным, логичным завершением чего-то большого. (Кстати, те другие тоже полагали, пока не настигло.) Живешь, воображая, что впереди еще целые вороха времени, которые, когда приблизится смерть, позволят заново рассмотреть всю долготу прожитой жизни и последними усилиями придать ей всей, даже туда назад, какую-то стройность. Но вот оно пришло, и ничего не успеть. Приходится смириться с мыслью, что просто в кромешном бессмысленном хаосе истории затеплилась, зажглась искорка твоего сознания, недолго потлела, чадя, и гаснет.

— Может быть, так и лучше, — сказал он вслух. — Черт с ним! Цивилизация все равно под откос. Где-то в середине двадцатого столетья человечество достигло зенита, а впереди одна грохочущая металлом пустота. Ребят вот жалко — много им еще придется доказывать, что-то объяснять, когда они попробуют поступать по-человечески. А потом тоже уснут где-нибудь под машиной.

Подумалось, что сейчас он даже и не хочет видеть людей — во всяком случае, если то будут торговые агенты, сотрудники Надзора, судьи. Да и вообще, все ведь заодно.

Он покачал головой. А может быть, даже и логика есть вот в такой смерти. Последние годы он постоянно чувствовал, что технология уже за горло берет — телевизором, стимсиверами в башке, ревом машин. А теперь затянула в трубы, в эти гробы бетонные и задавила окончательно.

— У-у, гадюка!

Он ткнул ногой в стену. Ботинок задел что-то мягкое, податливое.

Кисч потянулся, поднял это «что-то». Поднес чуть ли не к носу. Еще не понимая почему, почувствовал, что тело оплеснуло бодрящей, прохладной волной.

В руке была белая кофточка Ниоль. Сделанная из немнущегося, негрязнящегося материала, она была как только что из магазина.

Значит, девушка тоже здесь!

Но ведь и она чужая среди этой путаницы труб, в лабиринтах железа и кигона. Она тоже сразу заблудилась на лесенках. Может ли это быть, чтоб она полезла искать его? Неужели такие люди еще существуют, остались в наш век? Он вскочил.

— Эй!.. Э-эй!

Звук коротко заметался в тесноте, стукаясь о стены, и оборвался.

— Э-э-э-эй!

Кисч побежал вперед.

Тупик.

Повернулся, выскочил на перекресток.

— Эй! О-го-го-го-о-о!

Прислушался, держа кофточку в руке как доказательство для судьбы, что имеет право ждать ответа.

Ничего.

Метнулся в коридор, уперся, бросился назад. Повороты мелькали все одинаковые.

Еще через час примерно, охрипший, побитый, он сел на пыльную балку, пересекающую узкий проход. Было совсем темно, только провод на потолке тлел красной нитью. Слой пыли на балке показывал, что здесь годами никого не бывает. От жажды и крика в горле першило, пересохший язык казался во рту посторонней деревяшкой.

Подумал, что надо бы написать какие-то предсмертные слова — может быть, когда-нибудь передадут жене и детям. Сунул руку в карман, нащупал гибкий листок «Уверенности». Его передернуло, даже зубами заскрипел от злости.

— Вот нарочно буду идти, пока не сдохну. На ногах умру, а не лежа!

Попробовал разорвать листок, тот не поддавался. Бросил на пол, плюнул, растер подошвой. Ноги заплетались, но он упрямо брел, вытирая плечом стену. В темноте не то чтобы увидел, а как-то почувствовал дыру внизу, на уровне колен. Нагнулся, кряхтя, всунулся туда. Лаз был тесным, клонился книзу. Кисч сначала перебирался на четвереньках, потом лег и пополз. Лаз сжимался, было понятно, что тут не повернешься, не выберешься обратно.