Семен Слепынин - Паломники Бесконечности

Вернулся я на закате, когда от корабля тянулась по холмам длинная вечерняя тень. Иллюминаторы уже светились, но в каютах и лаборатории — никого. Поселенцев я обнаружил в благоухающем корабельном саду. Муж и жена сидели на танцплощадке и слушали музыку. Только сейчас я разглядел их как следует.

Массивные плечи, крупный рот, строгий решительный взгляд серых глаз — все в мужчине дышало энергией и силой. Красавцем его, правда, не назовешь — слишком уж худое, с ранними морщинами лицо, на котором багровой подковой кривился шрам. Это стражник в концлагере заехал прикладом за какую-то мелкую провинность. Но жена его — красавица хоть куда. Особенно выделялись глубокие, с далекой грустинкой глаза и полные, изящно очерченные губы. Портили их лишь горькие складки у рта — тоже, видать, хватила лиха.

Зато здесь беглецы отводили душу и веселились как могли.

— Станцуем? — предложила жена.

Кружилась она в вальсе легко, с какой-то кокетливой грацией. Свен же топтался не в такт музыке, неуклюже, что вызывало у Мистера Грея ехидные реплики.

— Браво! — каркающим голосом восклицал он. Девочка хохотала и хлопала в ладоши. «Хорошая семья», — подумал я и вылетел наружу.

Солнце закатилось, в ночном небе сверкали крупные звезды, сияющей росой текла вечная река Млечного Пути. Из-за горизонта выплыло странное светило — какое-то серебристое облако с лохматыми краями.

Подлетел я к нему и увидел тучу освещенных солнцем каменных обломков. На одном из них торчали смятые ядерные ракеты, рядом, перекатываясь, валялись обледеневшие, в скафандрах, трупы. Все стало ясно — бывшая Луна.

Когда-то здесь была военная база — та самая, с которой пытались сбить беглецов. Потом с Луной что-то случилось. Во время войны отсюда, видимо, обстреляли свою матушку-планету и получили такую крепкую сдачу, что Луна разлетелась вдребезги. Если испепеленная планета чудом ожила, то спутница ее навеки останется поистине Окаянной.

Я выбрался из обломков, опустился на планету и на одном из холмов лег в тихие заснувшие травы. Настроение пакостное. Сверлила все та же мысль: может быть, и я повинен в том, что планета и ее спутница сбились с нормального, естественного пути развития? Вот прогулялся я миллиарды лет назад по планете ураганом, расчистил дорогу старпому и Крысоеду, а те довершили дело, вычисленное и предначертанное гнусной жабой. Но что я могу поделать сейчас? Я не в силах даже подсказать Свену, строившему машину времени, что зернышко зла посеяно еще в мезозойской эре.

Шли дни, золотым листопадом отшумела короткая осень, белыми снежинками промелькнула такая же короткая зима, и вновь зацвели травы, зазвенели в поднебесье жаворонки, выпушенные из корабля еще прошлым летом. А в лаборатории шла работа, ее ил-, люминаторы светились иной раз и по ночам. И задумал я хоть немного помочь работягам, поднять их настроение, окрылить их творческое воображение своими пастушьими, зовущими звуками свирели, Присел я как-то вечерком на одном из ближних к кораблю холмов, вынул из кармана свирель, дунул. и… ничего! Ни звука, ни малейшего колебания воздуха. В мезозое я хоть тысячной долей присутствовал в вещественном мире. Здесь же я полный нуль.

Подавленный неудачей, своим полным бессилием, я лег на траву и увидел над собой разгорающиеся звезды. И тут со мной начало твориться что-то странное. Неожиданно звезды задрожали, затуманились и стали гаснуть. Туманилось, тихо гасло и мое сознание. И вдруг я провалился в глубокий сон, чего с бестелесным духом никогда не бывает. Пробыл я в забытьи миг или год — сказать не могу. Но очнулся крохотным младенцем: я вступил в земной, в вещественный мир! Вошел в него все с тем же предвечным бессилием.

— Обмочился! Ха! Ха! Ха! Смотрите, малютка Руди обмочился, — услышал я чей-то каркающий голос.

— Ну и дурачина ты, Мистер Грей, — рассердилась какая-то девочка. — Не хохочи. Перемени пеленки и отнеси Руди в каюту.

И снова все погрузилось в глубокую, лишь временами редеющую мглу. Однажды мгла рассеялась, и вспоминается еще один миг моего земного бытия. Вспоминается опять же с постыдным бессилием.

— Мама! Падаю! — кричу я.

Меня подхватили ласковые мамины руки и повели. Мой овеществившийся бессмертный дух учился ходить на вещественных смертных ногах.

За пеленой забвения — то редеющего, то сгустившегося тумана — прошли еще дни и месяцы. Мое космическое «Я» осваивалось с земной жизнью, словно вживалось в материю, срасталось с ней в единое целое. И вот однажды туман рассеялся совсем, и я увидел мир ясным и незамутненным, как никогда до этого. Я уже свободно и с упоением бегаю в высоких пахучих травах, кругом горят цветы, гудят пчелы, стрекочут кузнечики. Рядом смеющаяся девочка, и я уже знаю, что это моя сестренка Катя.

На чистое ласковое небо вдруг наползли откуда-то мохнатые черные тучи, сверкнула молния, и на землю рухнул тяжелый грохот грома.

— Руди, бежим! Ливень! — весело крикнула сестренка и схватила меня за руку.

С хохотом и визгом, прыгая через вспенившиеся ручейки и лужи, мы заскочили в наш высоченный дом, поднялись на лифте в лабораторию, и я увидел маму с папой и смешного Мистера Грея.

Впрочем, забылся я и незаконно присваиваю себе имя Руди. То был уже не я. Формировалась новая личность с неясными следами моего далекого космического «Я». Один такой след очень не устраивал папу.

— Слишком уж у него игривое и образное восприятие мира, — проворчал он.

Руди не понимал, чем он огорчил папу, но мама как будто обрадовалась:

— Вот и хорошо. Растет художественно одаренный мальчик.

— Мне нужен не художник, а ученый и мастеровой, — продолжал ворчать папа, потом махнул рукой и рассмеялся. — Так уж и быть, Ася. Сдаюсь. Пусть для тебя он будет художник, а для меня мастер на все руки. Смотри, Руди, как весело пляшут огоньки, как кувыркаются цифры. Забавно? Останься с нами и учись у Мистера Грея.

— Рано ему вертеться здесь, — заупрямилась мама. — Уведи его, Катюша, в сад и поиграй на рояле. Он любит музыку.

Но сегодня, когда за окнами-иллюминаторами сверкали молнии и грохотал гром, мальчику хотелось послушать какую-нибудь страшную сказку об огненных драконах, летающих в черных тучах, о битвах в небесах и на земле. Воображением в такие минуты он уносился далеко-далеко, в непонятные ему самому волшебные страны.

Тем же летом Руди и сам научился читать. Ему по-прежнему нравились сказки, но еще больше полюбились книги о той планете, на которой когда-то очень давно жили мама, папа и сестренка. Хорошая была планета.

Нравилась ему и сегодняшняя планета, которую мама с папой называют почему-то Окаянной. Он уходил подальше от корабля и погружался в медовые ароматы клевера и белой кашки, в сонный гул шмелей и пчел, в звонкие трели жаворонка.